Абу Хамид Мухаммад ибн Мухаммад аль-Газали

Абу Хамид аль-Газали — один из величайших религиозных мыслителей мусульманского Средневековья, с именем которого связана целая эпоха в развитии ислама, — родился в 1059 г. в Табуране (Хорасанская область Ирана) в небогатой семье торговца шерстью. Он рано лишился отца и получил начальное образование под наблюдением своего опекуна суфия Ахмада Разкани. Затем аль-Газали учился у различных преподавателей в Тусе и Горгане, откуда направился в Нишапур — в то время главный культурный центр Хорасана. Пишут, что по пути на него напали разбойники и отняли все имущество, однако по его горячей просьбе вернули главную драгоценность — конспекты лекций. В Нишапуре аль-Газали стал учеником известного богослова имама аль-Харамейни, у которого обучалось тогда более 400 студентов из Ирана, Аравии и Египта. Занятия с ним продолжались до самой смерти наставника, последовавшей в 1087 г. К этому времени аль-Газали приобрел очень обширные познания и пользовался популярностью известного богослова не только в Хорасане, но и во всем Иране. После кончины аль-Харамейни, аль-Газали по рекомендации великого визиря сельджуков Низама аль-Мулька занял пост главного преподавателя богословских наук в багдадском медресе «Низами». С этого времени началась его плодотворная литературная деятельность. Считается, что за свою жизнь аль-Газали написал более 400 произведений, большая часть из которых дошла до нашего времени. Он оставил труды по философии, логике, богословию, мусульманскому праву и суфизму. Только по богословию им написано более 70 трактатов (при том, что утерян его 40-томный комментарий к Корану). Все они были посвящены защите ортодоксальной мусульманской религии, критике различных еретических учений и составили золотой фонд исламской духовной литературы. Сам аль-Газали писал, что сделал не из желания заслужить чье-либо одобрение, а единственно в поисках истины. В своем сочинении «Избавление от заблуждения», написанном на закате дней, он подробно рассказал о своих духовных исканиях. Прежде всего аль-Газали замечает, что «различие людей по религиям и верованиям, а также различие толков внутри одного вероучения вследствие обилия партий и противоречивости методов подобно глубокому морю, в котором утонули многие и из которого выбрались лишь единицы». Тем не менее эта перспектива не испугала аль-Газали, и он пишет о себе: «В цветущие годы моей жизни — с тех пор, как я достиг зрелости (а зрелости я достиг еще до того, как мне исполнилось двадцать лет), и до настоящего времени, когда мои лета уже перевалили за пятьдесят, — я без конца бросался в пучину этого глубокого моря, бороздил как храбрец по дну его, залезая в трясину темных вопросов, бросался навстречу любой проблеме, шел напролом сквозь любые трудности, изучая догматы каждой партии и раскрывая тайны учения каждой секты, дабы отличить правого от лживого… Жажда постижения истинной природы вещей была моим свойством и повседневным желанием… Это было инстинктом и врожденным качеством, кои были заложены в мою натуру Аллахом помимо моей воли и без всяких усилий к тому с моей стороны…» В 1091–1095 гг. из-под пера аль-Газали вышли две фундаментальных работы: «Намерения философии» и «Самоопровержения философов», составившие настоящую эпоху в истории философской и богословской мысли мусульманского Востока. Цель, поставленная в этих трактатах аль-Га-зали, была очень важной и трудной: дать опровержение античной греческой философии (прежде всего Аристотеля), которая стала на Востоке основой для материалистических философских систем известных мыслителей аль-Фараби и Ибн Сины (в отличие от Запада, где ее удалось успешно приспособить к нуждам христианской теологии). Влияние упомянутых философов на умы в то время было настолько велико, что мусульманские богословы уже не могли не обращать на это внимания. Следовало дать достойный ответ врагам веры и защитить религию. Сложность, однако, состояла в том, что сражение с материалистами предстояло вести на их собственном поле, то есть для опровержения философии надо было прибегнуть к аргументации и логике самой философии. Эта задача и была блестяще осуществлена аль-Газали. Прежде всего, он должен был во всех деталях изучить сам предмет спора. О своих занятиях философией он позже писал: «Мне было хорошо известно, что судить о пороках того или иного вида наук может лишь человек, изучивший данную науку досконально — настолько, чтобы ему можно было встать вровень с наиученейшими из ее представителей, а затем, оставив их позади себя и превысив своими познаниями степень их учености, заниматься такими глубокими проблемами этой науки, о которых представитель ее не имеет даже никакого понятия…» Поставив себе целью опровергнуть философов, аль-Газали «с засученными рукавами взялся за книги и принялся усердно штудировать эту науку». При этом он опирался только на прочитанное и не прибегал к помощи каких бы то ни было наставников или учителей. «К этим занятиям, — вспоминал он, — я приступал в часы, оставшиеся от писания книг и чтения лекций по мусульманскому праву, хотя я и был очень перегружен преподавательской деятельностью, ибо мною читались лекции и давались уроки в Багдаде студентам, числом в триста душ. Аллаху, Славному и Всевышнему, угодно было, чтобы за неполные два года, благодаря одному только урывочному чтению, я овладел полным объемом философских наук, и, усвоив их, я в течение еще почти одного года беспрестанно размышлял над ними, по несколько раз пересматривая их положения, вновь и вновь вникая в их сокровенные тайны. В конце концов, я твердо разобрался в том, что в них было обманчиво и ложно, что справедливо и что призрачно». Результатом этих усиленных занятий стал капитальный труд аль-Газали «Намерения философии», в котором были ясно изложены все современные философские системы. Обстоятельной критике этих систем аль-Газали посвятил другой трактат — «Опровержение философов», появившийся вскоре после первого. Здесь аль-Газали показал, что все допущенные философами ошибки могут быть сведены к двадцати принципам, из которых три можно было признать противоверными, а семнадцать — еретическими. Это опровержение было настолько глубоким и очевидным, что влияние Аристотеля оказалось основательно подорванным, а увлечение его философией на Востоке быстро пошло на убыль. Покончив с этим делом, аль-Газали написал несколько важных трактатов, в которых опроверг самые распространенные в то время еретические учения. Прежде всего, по просьбе султана, он выступил против самых опасных противников суннитов, а именно, против исмаилитов. Аль-Газали вспоминал: «Я взялся за поиски их книг и начал собирать их высказывания…» Как и прежде, перед тем как подвергнуть исмаилитов критике, он с примерной добросовестностью и беспристрастностью изложил все их доводы и только потом опроверг их. (За эту беспристрастность он даже подвергся нападкам некоторых правоверных суннитов, которые говорили ему: «Ведь ты здесь для них стараешься. Они никогда не смогли бы сами справиться с теми недоразумениями, с которыми сталкиваются в своем учении, если бы ты не исследовал их и не привел их в такой порядок».) Когда было покончено с опровержением ересей, аль-Газали обратился к учению суфиев, которое одно оставалось им не освоено. Поначалу он прибег к той же методе, что и в предыдущих случаях, то есть собрал трактаты представителей этого направления и погрузился в их изучение. Но вскоре он понял, что такой подход здесь невозможен. «Мне стало ясно, — пишет он, — что наиболее специфические их особенности заключались в том, что постижимо не путем обучения, но лишь благодаря испытанию, переживанию и изменению душевных качеств». И в самом деле, мироощущение суфиев невозможно свести к какой-то доктрине, его нельзя постигнуть ни с помощью бесед, ни обучением, а лишь определенным образом жизни. Аль-Газали быстро осознал это. Мистическая практика суфизма поначалу увлекла его как еще один возможный путь постижения Истины. Упорные занятия философией и богословием привели его к убеждению, что далеко не все тайны мироздания можно разгадать с помощью рассудка. Он писал: «Я изучил все, что могли дать книги. Все остальное невозможно было постичь ни изучением, ни с помощью слов». Но если Бога невозможно познать разумом, быть может его можно познать как-нибудь иначе? Это соображение и привело аль-Газали к суфизму. Как раз в те годы в его душе произошел перелом. «Еще раньше, — пишет он, — благодаря наукам, которыми я занимался… я проникся глубокой верой во Всевышнего Аллаха, в пророчество и судный день. Эти три основы вероисповедания глубоко укоренились в душе моей не благодаря определенным, точным доказательствам, но вследствие таких причин и опытов, подробности которых передать невозможно. Мне стало ясно, что надеяться на блаженство в потусторонней жизни может только тот, кто ведет благочестивый образ жизни и сторонится мирских соблазнов, что главное во всем этом — разорвать путы, связывающие душу с дольным миром, покинуть обитель суеты, обратившись к обители бессмертия и устремив все свое внимание на Всевышнего Аллаха, и что осуществления этого может добиться лишь тот, кто отказывается от почестей и богатств, кто избегает мирских треволнений и связей. Затем я обратил свой взор на собственное положение — и оказалось, что я весь утопаю в мирских связях, опутавших меня со всех сторон. Обратив же взор на деятельность свою — и на самое лучшее, что в ней было: на чтение лекций и преподавание, — я обнаружил, что меня занимают науки не имеющие ни значения, ни пользы для того, кто готовит себя к путешествию в потусторонний мир… Я убедился, что стою на краю пропасти и что, если не займусь исправлением своего положения, наверняка попаду в ад». После долгих колебаний он решил порвать с прежней жизнью. А чтобы ему не помешали уехать, объявил о намерении совершить паломничество в Мекку и в 1095 г. покинул Багдад. Его отъезд походил на бегство. Для большинства современников этот шаг остался совершенно необъяснимым. И действительно, как можно было оставить крупнейшее столичное учебное заведение (быть может, самое блестящее в тогдашнем мусульманском мире), где он был признан лучшим богословом, пользовался милостями двора и получал неплохие доходы? Для объяснения его спешного отъезда придумывали различные причины (говорили, к примеру, что он спасался от мести воинствующих еретиков, учение которых подверг критике). Мало кто понимал неизбежность этого шага, продиктованного всей логикой внутреннего духовного развития: аль-Газали жаждал постичь Истину и приблизиться к Богу, и очень хорошо осознавал, что дальнейшее продвижение по этому пути без крутого изменения образа жизни для него невозможно. Он приехал в Сирию и прожил там около двух лет, в течение которых у него не было других занятий, кроме отшельнической одинокой жизни, упражнений и подвижничества. Некоторое время он безвыходно провел в Дамасской мечети, на минарет которой забирался на целый день, запирая за собой дверь. Кроме того, он посещал суфийский ханегах шейха Мукаддаси. Он писал о себе: «Я отправился в Сирию и прожил там два года. Я хотел только одного — уединиться, преодолеть свой эгоизм, победить страсти, попытаться очистить душу…» Находясь среди нищих отшельников, он со смирением подметал мечеть и убирал мусор. Проведя два года в уединенных размышлениях, он перебрался из Дамаска в Иерусалим, где также по целым дням просиживал взаперти в часовне ас-Сахра. «После этого, — пишет аль-Газали, — во мне возникло влечение к совершению обряда паломничества и к подкреплению души своей посещением благих мест Мекки, Медины и гробницы посланника Божьего (да благословит его Аллах и приветствует). И я отправился в Хиджаз». Возвратившись из хаджа аль-Газали, опять поселился в Сирии и вел там самую простую, если не сказать аскетическую, жизнь. Его добровольное отшельничество продолжалось десять лет. «В течение этих лет уединения, — пишет он, — передо мной раскрылись вещи, которые невозможно ни перечислить, ни разобрать. Для пользы дела я упомяну лишь вот о чем. Для меня стало совершенно достоверным, что теми, кто идет по пути всевышнего Аллаха, являются именно суфии, что их образ жизни — наилучший путь и что их нравы — наичистейшие нравы…» Приняв всем сердцем суфийские нравственные идеалы, аль-Газали вновь почувствовал тягу к перу. Истину, открытую ему Всевышним, он должен был теперь сделать всеобщим достоянием. В 1099–1102 гг. он пишет свое самое выдающееся (и глубоко выстраданное) сочинение — «Воскрешение наук о вере», которое на протяжении многих веков потом оставалось самой читаемой из его книг. Главное значение этого трактата в истории ислама состоит в том, что на его страницах было доказано полное соответствие суфизма букве и духу суннизма. Надо сказать, что попытки подобного обоснования предпринимались и до аль-Газали. Такие известные деятели суфизма, как аль-Кушейри, Джунейд Багдади и другие, пытались доказать единство суфийского учения и ортодоксального ислама, но им никак не удавалось втиснуть суфизм в тесные рамки шариата. Только благодаря аль-Газали тот занял достойное место в исламской духовной культуре. Но объединение произошло не механически, а путем глубоко продуманной реформы обоих направлений. Можно сказать, что после аль-Газали суфизм стал мудрее, а правоверие — живее. Созданная им религиозная система строилась отныне как на суннитских догмах, так и на суфийских ценностях. В теософии суфизма аль-Газали прежде всего постарался разрушить ее пантеистические построения. Идеи о том, что Аллах — это мир и что материя есть как бы одно из воплощений Бога, конечно, не могли быть им приняты. Собственная теософия аль-Газали была изложена им в нескольких сочинениях и сводилась (если говорить очень кратко) примерно к следующему. Все сущее, обладающее сейчас сложной иерархической структурой, имело своим первоначалом Аллаха, Который есть подлинный Творец мира, но Которого, однако, нельзя считать его непосредственным Создателем, так как это несовместимо с Его единством. По той же причине Он не управляет напрямую мировыми процессами. Вообще, переход Единства во множественность (то есть Единого Аллаха во множественный мир) был одним из сложных затруднений исламской теологии. Чтобы преодолеть его, аль-Газали разработал учение о амре и муте. Амр — это как бы волевое усилие Аллаха, Его Повеление. Его понимали как идеальную, близкую к Аллаху сущность, состоящую с Ним в тесном единстве, но все же отличную от Него. Персонификацией амра является мута (буквально, «тот, кому повинуются») — космическая сила, от которой зависит порядок и сохранение Вселенной. Переход из небытия в бытие происходит благодаря Аллаху, который есть Явное Само По Себе, Явное По Определению. Только благодаря Ему становится явным и все остальное. Это положение можно иллюстрировать следующим примером: Аллах есть Свет, а небытие есть мрак, который чернее тьмы, и все, с чем соприкасается Свет, выходит из небытия в явность бытия. Миротворчество начинается с того, что Аллах своим Повелением (амр) создает Мировой Разум (во). Разуму не предшествует ни материя, ни время, ему предшествует только Повеление. (Но нельзя сказать, что Создатель предшествовал Повелению. «Слово «предшествующий», — пишет аль-Глазали в одной из своих последних работ, — будет здесь не к месту, так как «предшествование» и «последование» — слова, применяемые исключительно к сущностям, подлежащим категории относительности, между тем как именно Создатель вызывает предшествование и последование, а Сам неподвластен этим категориям».) Вслед за Разумом появляется Мировая Душа, которая творит Природу с пространством и временем. Так как время и пространство начинаются только с Природы, к Душе эти категории неприменимы Что касается Аллаха, то Он находится не только вне времени и вне пространства, но также вне сущностей и вне категорий, и именно поэтому Он непостижим и непознаваем разумом. (Аль-Газали писал, что определять Бога словом это все равно, что вливать океан в бутылку; Бог выше всех имен и форм.) Мир, возникший в результате акта творения, делится на три части: мала-кут, джабарут и мулк. Малакут — это сверхчувственный, потусторонний мир, область Мирового Разума. Джабарут — это духовный мир, область Мировой Души. Мулк — это осязаемый, материальный мир, область Природы. Все три мира находятся в сложном единстве. Малакут есть высший мир идей, предметно отображенных в низшем мире мулк. Главная особенность этих миров — их зеркальность. То, что в идеальной форме, как прообраз, существует в малакуте, то пребывает в мулке во множестве несовершенных образцов. «Мир мулка, — писал аль-Газали, — это то, что представляется чувствам и создано силой Всевышнего одно из другого в буквальном смысле. Мир малакута — это то, что Всевышний создал извечным повелением, не постепенно, он остается в одном и том же состоянии…» Что касается джабарута, то аль-Газали, сообщает о нем: «Джабарут — это то, что между двумя мирами: он похож на то явное, что бывает в мулке и близок к извечной силе из мира малакута». Исходя из этих соображений, аль-Газали категорически не соглашался с некоторыми суфиями (прежде всего Халладжем), писавшими о возможном Боговоплощении или тесном сродстве божественного и человеческого начал. Человек не может быть Богом, и Бог не может быть человеком. Подобно тому, как зеркало лишь отражает подлинный образ, земной мир является лишь дурной копией истинного мира и не может иметь божественную природу, хотя она и присутствует в нем. Известный коранический стих о том, что «Аллах создал Адама по своему подобию» аль-Газали объяснял следующим образом: «Под Его образом имеется в виду весь большой мир в целом (то есть макрокосм), а человек создан по подобию большого мира, но он его уменьшенный вариант. Если с помощью знания разделить на части большой мир и разделить Адама на его части таким же образом, то окажется, что составные части Адама подобны составным частям большого мира… Так большой мир имеет две части, одна из которых — явное, воспринимаемое чувствами, а именно мир мулка, а другая — внутреннее, воспринимаемое разумом, а именно мир малакута Человек так же делится на явное, воспринимаемое чувствами, как кости, плоть, кровь и все виды чувственно постигаемых сущностей, и на внутреннее, как дух, разум, знание, воля, сила и тому подобное». То, что соответствует миру мулка, — это чувственно постигаемые части; то что соответствует миру малакута, — это разум, сила, воля и тому подобное. То, что соответствует миру джабарута, — это душа и ощущения, находящиеся в чувствах. Другими словами, божественная составляющая человека — его дух — относится к высшему миру, психические элементы — к миру духовного, а тело является частью материального мира и подчинено его законам. Душа человека трехчастна и включает в себя обычную человеческую («порицающую») душу, низшую животную душу — «предопределенную ко злу» и высшую — «спокойную» душу. Животная душа — это то, «что сообщает силу гнева и желания», она объединяет в человеке все дурные признаки, и с ней необходимо бороться. Две остальные души есть проявление одного и того же высшего внутреннего начала в человеке, только «порицающая» душа — это то, что мешает животной душе, борется с ней, а «спокойная душа» — это душа «умиротворенная божественным повелением», душа, представляющая собой вершину нравственного состояния человека. Связанный со всеми тремя мирами, человек по-разному познает их: что-то через ощущения, что-то через чувства, что-то путем логических размышлений. Но познать Того, Кто находится над всеми этими мирами, невозможно ни чувством, ни ощущением, ни разумом. Путь к Богу только один — и он лежит через душевный порыв и любовь, через то, что суфии называли заук — («вкушение»), то есть мистическое интуитивное озарение, стоящее выше разума. Заук — отличительная черта всех пророков и святых, но она в некоторой степени характерна и для обычных людей. Цель человека в конечном счете как раз и состоит в познании Бога. В обычном, утилитарном смысле это познание означает нравственную жизнь, то есть жизнь в соответствии с божественными заповедями. Но это — не предел совершенства, а только первый шаг к нему. В высшем смысле познание Истины означает приобщение человеческой души к Божественной сущности. Впрочем, на этом пути нет мелочей. Любовь к Аллаху ничего не значит, если исповедующий ее не соблюдает законы шариата Небрежное отношение многих суфиев к обрядам ислама аль-Газали считал совершенно недопустимым. Однако и простое, механическое исполнение обрядов, лишенное горячего мистического чувства любви к Богу, нельзя считать подлинной добродетелью. Ведь обряд как раз и есть то действие, во время которого человек интуитивно познает Божество. Это утверждение было очень важным новшеством в истории ислама. Аль-Газали был первым, кто мистифицировал, одухотворил прежде безжизненные суннитские обряды и объявил о том, что в любом обряде обязательно должно присутствовать внутреннее чувство, делающее его содержательным. Например, в молитву он включал шесть внутренних чувств, присутствие сердца, понимание, почитание, благоговение, надежду и смирение. Главное значение своего трактата «Воскрешение наук о вере» аль-Газали видел в изложении и тщательной регламентации всех сторон жизни мусульманина. Это была настоящая энциклопедия праведного поведения. Сочинение делится не четыре «руба» (тома), каждый из которых, в свою очередь, состоит из десяти книг Первый руб посвящен обрядам (здесь идет речь о таинствах молитвы, о таинствах поста, таинствах хаджа, о правилах чтения Корана и т. п.). Во тором рубе «Обычаи» разбираются правила приема пищи, идет речь о правильном супружестве, о правилах путешествий и т. п Третий руб («Погубители») посвящен рассмотрению различных грехов и пороков, а четвертый («Спасители») — разбору добродетелей Все это изложено прекрасным языком, с великолепным знанием исламской этики и тонким пониманием мистического значения каждого, даже незначительного положения веры. Популярность этой книги у современников и потомков аль-Газали была исключительно велика. По ней учились истинной вере и добродетельной жизни многие поколения мусульман. Во многом благодаря ее достоинствам реформированный аль-Газали суфизм был признан ортодоксальной церковью Мусульманское вероучение обрело духовное мистическое содержание, которого было лишено прежде. Значение этого момента трудно переоценить. Недаром аль-Газали прозвали «Мухиэддином» — оживителем религии, а его биограф Субки сказал о нем: «Если бы после Мухаммада мог быть пророк, то это был бы, конечно, Газали». О последних годах аль-Газали мы знаем мало. В 1105 г. он вернулся в Нишапур и по настоянию визиря Фахр аль-Мулька некоторое время преподавал в местном медресе. В 1111 г. он переехал в Туе и в том же году скончался.