АПРАКСИН Степан Федорович

—
генерал-фельдмаршал, род. 30-го июля 1702 г., ум. 6-го августа 1758 г. Происходил из старинного рода дворян Апраксиных, родоначальник коих, Матвей Андреевич Опраксин поступил на службу к великому князю Иоанну III Васильевичу в ХV столетии. Праправнук Матвея Андреевича, Никита Иванович Апраксин имел трех сыновей: Василия, Ивана и Федора; внук же старшего из них Василия, Федор Карпович, стольник, женился на Елене Леонтьевне Кокошкиной от этого брака родился сын Степан. Лишившись в младенчестве отца, он воспитывался у своего родственника, Петра Апраксина, а по обычаю дворян того времени начал службу рядовым лейб-гвардии в Преображенском полку. В царствование Императора Петра II состоял в чине капитана, а в царствование Императрицы Анны Иоанновны в 1734 году произведен в секунд-майоры, с переводом лейб-гвардии в Семеновский полк, с которым в 1737 году участвовал в турецкой кампании, под начальством Миниха. За отличие при штурме Очакова получил чин премьер-майора и поместья. В 1739 году произведен в генерал-майоры с повелением оставаться дежурным при фельдмаршале графе Минихе. 10-го сентября того же года привез в С.-Петербург известие о взятии Хотина. Получил тогда же орден св. Александра Невского. По прекращении войны против турок Апраксин был назначен начальником войск (5 пехотных и 6 драгунских полков), расположенных в Астраханской губернии, близ тогдашней границы России с Персиею, а в 1741 году встретил на границе посольство Токмас-Кули-хана. В том же году, после переворота, совершенного Минихом в пользу правительницы Анны Леопольдовны, Апраксину были пожалованы богатые поместья. В 1742 году он был отправлен посланником в Персию, а по возвращении оттуда продолжал службу генерал-кригскомиссаром и вице-президентом военной коллегии, причем 25-го июля того же года пожалован подполковником гвардии (Семеновского полка) и генерал-лейтенантом армии, в 1746 году генерал-аншефом, в 1751 году кавалером ордена св. Апостола Андрея Первозванного, а 5-го сентября 1756 года произведен в генерал-фельдмаршалы. Возвышению его содействовало не столько отдаленное родство с графами Апраксиными, Петром и Федором Матвеевичами и их покровительство; сколько женитьба на дочери канцлера графа Гавриила Ивановича Головкина, Настасье Гаврииловне Головкиной, а затем дружеские связи с графом А. П. Бестужевым-Рюминым и особенно с графами А. Гр. Разумовским и братьями Шуваловыми. Так или иначе, не подлежит сомнению, что Апраксин пользовался особенным благоволением Императрицы Елизаветы Петровны. Это благоволение распространилось и на вторую супругу фельдмаршала Агриппину Леонтьевну, дочь генерал-поручика Леонтия Яковлевича Соймонова, пожалованную в статс-дамы 26-го октября 1756 года, при отправлении Апраксина в Ригу для принятия начальства над армиею, назначаемою для операций против Пруссии; самому же Апраксину были пожалованы тогда драгоценный соболий мех с богатою парчою и серебряный сервиз в 18 пудов.

Известный историограф прошлого столетия князь М. М. Щербатов характеризует его в следующих словах: "Степан Федорович Апраксин, человек благодетельный и доброго расположения сердца, но малознающ в вещах, пронырлив, роскошен и честолюбив, а к тому хотя и не был пьяница, но не отрекался иногда в излишность сию впадать..."; "всегда имел великий стол, гардероб его из многих сот разных богатых кафтанов состоял в походе, когда он командовал российскою армиею противу прусского короля, все спокойствия, все удовольствия, какие возможно было иметь в цветущем торговлею граде, с самою роскошью, при звуке оружий и беспокойстве маршей, ему последовали. Палатки его величиною город составляли, обоз его более нежели 500 лошадей отягчал, и для его собственного употребления было с ним 50 заводных, богато убранных лошадей..." "Человек пышный и роскошный, помнится мне, до конца жизни своей на фаянсе едал, довольствуясь иметь чаши серебряные, и я слыхал... что он первый из собственных своих денег сделал себе сервиз серебряный".

Сопоставляя эту характеристику с отзывами князя Щербатова о других деятелях того времени, не трудно видеть, что Апраксин, конечно, имел недостатки, но эти недостатки встречались, и притом весьма часто, у многих его современников, к тому же, проявлялись в гораздо более острой форме и в гораздо больших размерах; в то же время у Апраксина оказываются достоинства, которых не было у большинства его современников, характеризуемых князем Щербатовым. В общем, принимая во внимание всю предыдущую безукоризненную службу Апраксина, должно признать, что выбор, сделанный Императрицею Елизаветою, назначившею его главнокомандующим действующею армиею, не был неудачен. Чтобы это доказать, необходимо выяснить, прежде всего, условия обстановки, при которой приходилось действовать злополучному фельдмаршалу, т. е. в какие условия стратегия в его лице была поставлена политикою, а равно и администрациею.

Положение русских полководцев было стеснено образованной в январе 1756 г. при Высочайшем дворе конференцией, членами коей, кроме канцлера А. П. Бестужева, были назначены: князь Трубецкой, Бутурлин, Воронцов и графы П. и А. Шуваловы. Основания к образованию этой конференции были выработаны канцлером, который находил, что "с потребною скоростью и силою управлять и двигать такую махину, каков есть корпус в 55000 человек, удовольствительное оного содержание, предприемлемые им (войском) операции и множество сопряженных с тем околичностей" с полным удобством могут быть разрешены только "комиссиею" под личным руководством Императрицы.

Канцлер Бестужев получил в 1755 году от своих заграничных агентов новейшие сведения о составе и реорганизации вооруженных сил важнейших европейских держав; эти данные сводились к тому, что по численности войск первое место принадлежало России. Так как он считался фельдмаршалом, то должен был понимать, что это превосходство недостаточно и что обстановка настоятельно требовала скорейшего развертывания на предполагаемом театре военных действий достаточно сильной армии, само собою разумеется, правильно организованной и снабженной всем необходимым. Между тем, реформы по военному ведомству были предприняты лишь за несколько месяцев до захвата Фридрихом Саксонии, т. е. весьма несвоевременно; ответственность за это, конечно, ложится, главным образом, на самого Бестужева. Таким образом, Апраксин был стеснен вмешательством в сферу его деятельности конференции. Организация армии представляла также наголову трудностей для успешного ее действия.

Принятый у нас порядок комплектования армии (посредством рекрутских наборов, тогда как в Западной Европе применялись в большей или меньшей степени вербовки) составлял, конечно, сильную ее сторону, сообщая ей национальный характер. Однако, армия Апраксина выступила в поход, имея некомплект в 12000 человек, пополненный лишь к августу 1757 года. Ремонтирование лошадьми к 1756 году производилось по распоряжению командиров частей, а обозный сорт для всей армии поставлялся населением (с уплатою за взятых лошадей небольшой суммы). Вследствие реформ, предпринятых в коннице в начале 1756 года, потребовался от населения великороссийских губерний значительный запас верховых лошадей, но подобного запаса не оказалось. Сверх того, неблагоприятное время года, недостаток путей сообщения, несовершенство законов, определявших сбор лошадей с населения, — все это губительно повлияло на перемену конского состава наших драгун, конно-гренадер и кирасир, вошедших в состав армии Апраксина. При этих условиях лошади, все-таки собранные от населения и доставленные в армию к июлю 1757 г., не только не принесли нашей коннице большой пользы, но, требуя значительного количества фуража, были тяжелою обузою в поход Апраксина в Пруссию.

После Петра І в организации нашей пехоты установилась крайне нецелесообразная особенность, сводившаяся к тому, что "при начатии кампании всегда гренадерские роты, отбираясь от полков, и тогда к ним определялись временные же полковые командиры и другие штаб-офицеры". В 1756 г. невыгоды формирования новых частей перед войною были сознаны; тем не менее, в начале того же года, приступили к формированию четырех новых гренадерских полков из третьих гренадерских рот всех полков армии, причем, в видах "скорейшего тех полков учреждения", было признано необходимым взять гренадер из полков дивизии гр. П. И. Шувалова (из Лифляндии и Эстляндии). Вследствие этого полки будущей действующей армии, за несколько лишь месяцев до похода, должны были выделить от себя по 200—300 человек, выбирая "лучших", а третьи гренадерские роты полков, расположенных внутри России, были назначены для укомплектования мушкетерских полков, находившихся в Остзейском крае. Эти переформирования повлекли за собою перетасовку во всех пехотных полках. Кроме того, ввиду формирования запасного или обсервационного корпуса графа Шувалова, было взято по 420 человек от каждого полка, расположенного внутри России, а недостающее число людей из гарнизонов, ланд-милиции и даже из драгун. Все это очень ослабило состав войск, и без того имевших значительный некомплект. В армии Апраксина этот некомплект доходил, по меньшей мере, до 9000 одних только строевых. Это обстоятельство крайне беспокоило фельдмаршала, который неоднократно и определенно доносил об этом конференции; но последняя, предписывала ему лишь принятие самых несоответственных мер, как, например, постановку в строй денщиков и т. д. Решительные меры к ускорению привода рекрут не принимались, и новобранцы (сотенными, а иногда даже тысячными командами) прибывали к армии до и после перехода ее через Неман в 1757 году. Соответствующее подобной организации войск решение получил и вопрос о вооружении их: хотя и было решено перевооружить их ружьем нового образца и часть заказа (для обсервационного корпуса) была выполнена по распоряжению графа П. И. Шувалова, но остальные пехотные части выступили в поход, имея ружья прежних образцов. За то при войсках Апраксина состояли рогатки, не имевшие вовсе боевого назначения. Фельдмаршал оставил часть их уже в Ковне, а осенью 1757 года были брошены и сожжены остальные.

В коннице комиссия при военной коллегии в 1755 году отметила расстройство, выразившееся в неудовлетворительности конского состава драгунских полков и порядка ремонтирования вообще, в недостаточности отпуска на фураж, в отвлечении многих конных полков на "форпостную" (пограничную) службу, в несоразмерности и тяжеловесности эскадрона из 61 ряда 3-шереножного строя и в недостатке рубящего оружия. Фельдмаршал в своих донесениях подтвердил заключения комиссии. 20-го апреля 1756 года были объявлены новые основания устройства нашей конницы, для осуществления которых, однако, требовалось много времени. В ожидании войны с Пруссиею, весною 1756 года 5 кирасирских, 5 конно-гренадерских и 4 драгунских полка были назначены в состав действующей армии и до выступления в поход должны были переформироваться на новых началах (кроме двух кирасирских полков). Из этих четырнадцати полков шесть находились "на форпостах", а это имело следствием первую задержку, весьма вредно отозвавшуюся на успехе сосредоточения; последовавшее в июле общее распоряжение о приостановке подготовки к операциям совершенно погубило успех переформирования конницы. После указа 28-го августа 1756 года о возобновлении приготовлений к войне, конные полки начали стягиваться к границе, куда прибыли в октябре.

Фельдмаршал, убедившись окончательно в расстройстве кавалерии, доносил об этом в декабре из Риги и самым решительным образом требовал, чтобы поход был отложен до мая; но конференция, руководясь, главным образом, политическими соображениями, в свою очередь, настойчиво требовала открытия кампании, не обращая должного внимания на вопрос о готовности армии и особенно кавалерии к операциям.

Нерегулярная конница предназначалась к походу в числе около 23000 человек, из коих половина по природным свойствам была неизмеримо выше искусственно воспитанной кавалерии; но даже и эта лучшая часть имела выдающиеся недостатки, к числу коих следует отнести "отсутствие правильных начал организации", что губительно влияло на дисциплину. При совершенной неподготовленности к действию "разнонародных команд" (кроме калмыков) и слабости слободских казаков можно считать, что из числа нерегулярных войск армии Апраксина 5000 человек и, главное, 10000 лошадей (вследствие обычая служить о двуконь) представляли совершенно излишнее бремя для армии, требуя в то же время дорогого довольствия; если же к этому добавить до 8000 кирасир, конно-гренадер и драгун, служивших в пешем строе, то всего чуть ли не 18000 лошадей можно было отправить из армии без малейшего ущерба для дела. Апраксин не мог исправить и не может считаться ответственным за эту крупную погрешность в организации его армии, а равно и за многие другие погрешности, ибо армия его была организована и руководима на всяком шагу конференциею. В действующей армии существовала резкая разница в составе артиллерии собственно армии Апраксина, с одной стороны, и так называемого обсервационного корпуса — с другой; последняя, получившая новые орудия, отличалась меньшим числом калибров, большею подвижностью, большею дальнострельностью и большею действительностью стрельбы, обладала большим запасом разрывных снарядов и могла придать большее развитие картечному огню. Таким образом, лучшею была артиллерия той части армии, которая находилась в слабейшем подчинении главнокомандующему. По отношению к остальным родам службы точно так же существовали более или менее крупные недостатки: так, например, инженерный полк не мог выделить ни одного офицера в число назначенных в армию Апраксина, так как все они были "при гражданских исправлениях", к воинскому делу не относящихся.

При формировании действующей армии полки, по два или по три, были соединены в бригады, а две или три пехотные и кавалерийские бригады в дивизии; последние назывались иногда корпусами. Однако, это соединение было совершенно случайное и изменялось иногда несколько раз в месяц. Вследствие этого в военное, как и в мирное время, не было надлежащей (тесной) связи между войсками и их старшими начальниками; ни войска не знали своих генералов, ни генералы — полков; управление войсками затруднялось, а это не оставалось без вредных последствий и на действия войск в бою. При таких условиях не могло быть и постоянных управлений (штабов) высших тактических единиц, а каждый из генералов имел свой личный штаб, остававшийся при нем и при его перемещении и сдававший переписку в ближайшее правительственное учреждение. Граф П. И. Шувалов, бывший и фельдцейхмейстером, и одним из главных членов конференции, не удовлетворился всем этим и выпросил себе позволение набрать из всех полков особый корпус, получивший наименование запасного или обсервационного и называвшийся также Шуваловским, в составе одного гренадерского и пяти мушкетерских полков с полковою артиллериею. 7-го октября 1757 года в корпусе этом состояло 15846 старослужащих и ожидалось 13193 рекрута, а некомплект превосходил 4000 человек; ввиду расстройства всей конницы, корпусу этому было придано только 6 конных регулярных рот и 2400 гусар, башкир и казаков; вместо же предположенной первоначально артиллерии из 120 полковых и 24 полевых орудий, гр. Шувалов решил оставить таковую из 92 орудий разнообразных калибров. Граф Шувалов командовал этим корпусом, оставаясь в Петербурге, а главнокомандующий, не только не имел никакой возможности рассчитывать на усиление им армии но даже не мог оградить интересы армии от ущерба в пользу интересов Шуваловского корпуса и в ущерб делу вообще, и таким образом одно уже существование подобного привилегированного корпуса не усиливало, но ослабляло армию. Наконец, полевой штаб самого фельдмаршала был образован с существенными отступлениями от основных начал, установленных уставом воинским. Апраксин, не имея помощника по должности главнокомандующего, с самого начала был лишен содействия начальника штаба армии; при нем не было старших авторитетных чинов артиллерийского и интендантского ведомств а были лишь второстепенные чины, зависевшие от своих генералов в Петербурге.

Итак, орудие, с которым главнокомандующий должен был приводить в исполнение повеления конференции, хотя и превосходило таковое же орудие противника в отношении национального характера, а следовательно и большей надежности и стойкости войск, но зато обладало целым рядом таких недостатков, какие редко встречаются в истории. Однако, и эти неудобства не имели бы столь выдающегося отрицательного значения, если бы фельдмаршал был полновластным хозяином в армии: но главное несчастие как для Апраксина, так и для успеха операции заключалось именно в том, что главнокомандующий был всецело подчинен конференции.

Подобное положение дел отражалось соответствующим образом и на хозяйственной стороне операции. План довольствия армии проектировался почти без всяких опытных данных, без выработанных основных законоположений о довольствии войск в военное время и при неимении военно-статистических сведений о Пруссии, Белоруссии, Литве и Польше. Устройство магазинов на главной базе (Двина и верхнее течение Днепра до впадения реки Сожи) было почти окончено до вступления Апраксина в командование армиею. Меры для устройства магазинов в Лифляндии и Эстляндии были приняты еще в 1755 году, когда между нашим правительством и Англиею шли переговори о заключении "субсидного" трактата и готовился экспедиционный корпус в 40000 человек. Признавая эти запасы недостаточными для обеспечения довольствием самостоятельной армии, конференция (до августа 1756 года) воспретила вывоз хлебных продуктов из Лифляндии и Эстляндии морем заграницу, уведомила губернаторов пограничных губерний, что, в случае крайности, запасы довольствия будут взяты от населения натурою, и выбрала отставного генерал-майора Даревского главным подрядчиком для заготовки довольствия в Литве и Польше, в случае похода в Пруссию. Так как конференция не обратила своевременно внимания на средства Курляндии и Литвы, то этим воспользовались агенты прусского интендантства и заблаговременно закупили эти запасы. Распоряжения на случай обязательного сбора запасов от населения пограничных губерний отличались неопределенностью; впрочем, это не имело особенного значения, так как запасы Лифляндии и Эстляндии дали возможность чинам провиантмейстерской части обеспечить текущее довольствие армии Апраксина в зимний период 1756—1757 гг.

Фельдмаршал, приняв начальство, был связан инструкциею конференции от 5-го октября 1756 года, в силу которой нельзя было рассчитывать на Венский и Дрезденский Дворы, обязавшиеся снабжать наши войска продовольствием, а потому надлежало выслать в Польшу офицеров с деньгами для заготовки по пути продовольствия и фуража; при этом меры по заготовке запасов должны были соответствовать основной идее, указанной для сосредоточения войск к прусской границе, заключавшейся в том, чтобы "королю прусскому сугубая (с Двины и Днепра) диверсия сделана была бы, и тем невозможно узнать, на которое прямо место сия туча собирается". Фельдмаршал должен был так маневрировать, чтобы для него было "все равно прямо или на Пруссию, или влево через всю Польшу в Силезию маршировать" и соответственно принять меры для обеспечения довольствия войск. Подводы разрешалось собирать в Лифляндии, Курляндии и Польше, но с "обещанием за все платы и с объявлением, что, в противном случае, вы с сожалением принуждены брать оных силою". Войска должны были иметь с собою 2-недельный запас провианта. Платою за все Апраксин должен был "приласкать и приохотить поляков к добровольной поставке". Исполнение последнего требования было бы возможно в случае, если бы " распоряжение фельдмаршала были представлены значительные денежные суммы, а между тем в деньгах ощущался недостаток. Фельдмаршал мог обратиться даже к реквизиции, но если бы вследствие этого произошли политические усложнения с Польшею, то ответственность падала на него. Обратно, если бы недостаток купленных запасов повлиял на ход операций, то единственным ответственным лицом являлся бы опять-таки тот же главнокомандующий. При таких условиях последний был вынужден действовать крайне осторожно. До вступления в пределы Пруссии он решил заготовлять продовольствие на наличные деньги. Решено было устроить магазины на главных операционных путях с Западной Двины и Днепра к Неману, а для этих магазинов стали заподряжать запасы вскоре по прибытии Апраксина в Ригу (еще зимою 1756 года).

На основании указа Правительствующего Сената от 16-го мая 1757 года, в распоряжение фельдмаршала было ассигновано 2000000 рублей; но до мая была отпущена только половина этой суммы; о высылке второго миллиона шла еще переписка. При составе армии в 128000 человек и 92000 лошадей провиант и фураж не могли обойтись менее 500000 руб. в месяц и, даже за исключением прибывших позднее 15000 нерегулярных о двуконь, не менее 300000 руб. в месяц. Таким образом, при наивыгоднейших условиях, армия могла довольствоваться правильно лишь не более 3½ месяцев. Так как часть войск с Днепра выступила в феврале, а вся армия в мае, то к началу июля отпущенного миллиона не могло быть достаточно, в особенности, если иметь в виду необходимость платы за подводы и другие расходы, а равно и курс рубля. В июле обозначилось крайне затруднительное положение главнокомандующего в отношении денежных средств, почему он и требовал от конференции настоятельно отпуска таковых золотом.

Между тем, он принял меры к заготовлению в пределах Литвы запасов провианта и фуража и к пополнению магазинов не только "проходных" (с запасом на 2—3 дня для соответствующей колонны), но и "основных" (на вспомогательной базе по Неману — на 3 месяца для всей армии), в видах обеспечения войск довольствием при наступлении к Кенигсбергу. Предполагалось обеспечить довольствие армии до занятия Кенигсберга или удобного пункта на берегу Куриш-гафа. Однако, вследствие настойчивых требований из Петербурга скорейшего открытия операций, Апраксин не мог останавливаться для выжидания каких-либо результатов сделанных им распоряжений (по устройству магазинов на Немане) и 16-го июня был вынужден выступить с армиею из Ковно к прусской границе.

Хотя фельдмаршал и должен был маневрировать так, чтобы для него было "все равно прямо на Пруссию, или влево через всю Польшу в Силезию маршировать", хотя споры между конференциею и главнокомандующим продолжались до марта и хотя даже в июне он не был еще вполне уверен, что часть его армии не будет направлена в Силезию, тем не менее, главною целью похода было завоевание Восточной Пруссии, а главным предметом действий Кенигсберг. В то же время Фридрих II обратил свое внимание, главным образом, против Австрии и отчасти против Франции, поручив оборону Восточной Пруссии фельдмаршалу Левальду с 30500 чел. при 64 орудиях. Благодаря некоторым мерам, кои были приняты Левальдом в видах привлечения к обороне местного населения, силы пруссаков увеличивались на 10000 чел. (включая и неорганизованную милицию). В конце апреля Левальд сосредоточил свои войска у Кенигсберга, а затем, оставив там 2 батальона с частью милиции, расположил свои главные силы в треугольнике Тильзит—Инстербург—Норденбург, имея главную массу у Инстербурга, выдвинув два авангарда к Тильзиту и Рагпиту и, сверх того, 28 эскадронов на линию Ангербург—Гольдап—Олецко и возложив оборону восточной границы на милицию. Его план действий сводился к пассивной обороне, причем он предполагал, при наступлении русских, отступать внутрь страны (с целью прикрытия Кенигсберга), уничтожать запасы и принять бой при возможно выгоднейших для себя условиях. Между тем в состав армии Апраксина (в тесном смысле) было назначено около 90000—100000 человек; войска эти начали сосредоточиваться к Неману: передовые части в феврале, а главные силы в апреле 1757 года. Сосредоточение пришлось считать оконченным около середины июня. Особенности театра военных действий вызывали необходимость разделения наших сил: развитие наступательных операций главными силами по кратчайшим путям из Риги на Кенигсберг (через Тильзит) было бы крайне невыгодно, так как представляло бы обороняющемуся значительные удобства малыми силами оказать значительное сопротивление; ввиду этого главные силы армии должны были наступать к Кенигсбергу по наиболее доступному направлению, т. е. от линии Ковно—Гродно; в то же время приходилось выделить часть сил для операций в направлении Либава—Мемель (для связи действий армии и флота). 18-го июня получивший последнее назначение корпус генерала Фермора (16000 человек) подошел к Мемелю, занятому 800 чел. милиции при 80 орудиях, 20-го — начал бомбардировку, 21-го — осаду, а 25-го — овладел этою крепостью. Взятие ее удлинило базу русской армии и придало ей охватывающее направление, но отвлекало также и часть сил.

Между тем фельдмаршал с главными силами выжидал на среднем Немане окончания действий под Мемелем. На собранном им военном совете 10-го (21-го) июля было решено двинуться от Ковно к Вержболову, но Апраксин решил действовать пока медленно и перейти к решительному наступлению только в том случае, если бы Левальд бросился на Фермора. К 25-му июня армия перешла в Бальвержишки, где оставалась до 5-го ( 16-го) июля ; 30-го же июля главнокомандующим приказал Фермору, оставив один полк в Мемеле и, сверх того, небольшой десантный отряд (для занятия Лабиау), с остальными силами идти к Тильзиту. Левальд, узнав о капитуляция Мемеля, оставил для наблюдения за восточною границею полк гусар и отступил к Велау, где и сосредоточил свою армию к 13-му (24-му) июля, а между тем собранный фельдмаршалом военный совет 2-го (13-го) июля постановил двинуться через Вержболово к Гумбиннену. Марш этот был начат нашею армиею 5-го (16-го) июля, причем впереди двигался Ливен с 9000 кавалерии, прикрывая марш и собирая провиант, фураж и контрибуции, а генерал Сибильский получил приказание двинуться с 6000 конницы на Гольдап и Гердауен к Фридланду и далее с целью действий против тыла пруссаков. 14-го (25-го) июля Апраксин занял Вержболово и, вследствие медленности действий Фермора и Сибильского, задержал там армию до 23-го июля. 21-го — передовые части армии вступили в Пруссию, причем произошла при Куммельн-Катенау с прусскими гусарами и местными жителями схватка.

С 25-го до 29-го армия находилась в Гумбиннене, где было решено двинуться к Инстербургу, соединиться там с Фермором и атаковать неприятеля. В свою очередь, и Левальд решил воспользоваться разъединенным положением главных сил русской армии Апраксина и корпусов Фермора и Сибильского и разбить первые две массы по частям, начиная с Апраксина. С этою целью он двинул свои войска по частям к Инстербургу, что повело к кавалерийским схваткам близ того города, который был занять русскими 31 июля.

2-го августа отряд Сибильского, не оправдавшего возлагаемых на него надежд, был притянут к армии, а 6-го 17-го) августа Апраксин занял Старкениген и 8-го (19-го) соединился с Фермором, после чего численность армии дошла до 89000 чел.; однако, в том числе годных к бою было не более 50000—55000 человек. 9-го (20-го) — русские продолжали движение на Заалау, в направлении на Тапиау, а между тем высланная вперед конница производила рекогносцировки и образовала завесу впереди фронта армии, скрыв ее от противника, Из произведенных рекогносцировок выяснилось, что пруссаки подготовили целый ряд оборонительных позиций между реками Нехне и Дейме и что берега Куриш-гафа сильно заняты неприятелем; то и другое, в связи с неспокойным состоянием края и с боязливым пользованием нерегулярными войсками, побудило фельдмаршала к принятию решения о перемене операционной линии. Созванный им военный совет 12-го (23-го) августа постановил, отказавшись от линии Ковно—Тапиау, избрать линию Гродно—Кенигсберг, на Алленбург, во избежание форсирования с фронта сильных позиций пруссаков и в видах уничтожения подготовки Левальда к обороне, что и было исполнено, но марш-маневр не был надлежащим образом обеспечен. Между тем Левальд, находившийся у Таплакена, 14-го (25-го) сосредоточил свои силы к Вилькенсдорфу (к своему левому флангу), а 17-го (28-го), убедившись, что русская армия уже перешла на левый берег Прегеля, решил перейти туда же и внезапно атаковать русских, что и привело к сражению при Гросс-Егерсдорфе 19-го (30-го) августа.

В видах маскирования своего движения, Левальд 17-го произвел демонстративное наступление частью своих войск на Заалау, а главные его силы перешли через реку у Шатена; к вечеру пруссаки расположились по обеим сторонам д. Пушдорф. за Норкиттенским лесом. Затем, Левальд решил произнести усиленную рекогносцировку почти всею своею конницею, с целью выяснить расположение наших войск у Норкиттена, для чего с рассветом 18-го было двинуто 40 эскадронов Шерлемера, поддержанных гренадерами и 8-ю полками пехоты гр. Дона, а остальные части прусской армии стояли в боевой готовности за лесом. Между тем, регулярные войска армии Апраксина были расположены лагерем до 19-го августа на площади между р. Ауксин, и небольшим болотистым "серпообразным" лесом, тянувшимся к Прегелю; нерегулярные же войска бивакировали на правом берегу реки Аауксин. Выбранное лагерно-бивачное место считалось "авантажным", но доступ на позицию был возможен лишь по двум дорогам, что затрудняло выстраивание по тревоге; сверх того, болотистый лес в тылу позиции лишал возможности отступать в порядке. Однако, генеральное сражение на этой местности считалось невероятным, а потому, не было и никакой подготовки поля сражения в инженерном отношении; равным образом, не было принято никаких мер к обеспечению построения боевого порядка. Русская главная квартира осталась при решении продолжать марш на Алленбург, полагая, что неприятель "ниже атаковать, но из лесов на чистое поле (выйти) не отважился, но иначе паки к Велаве возвращался..."

Марш на Алленбург должен был быть исполнен в два перехода: на Эшенбург, мызу Мориц-Лаукен (ночлег) и Алленбург. Авангард Сибильского, в составе 5-ти пехотных полков и, 4000 конницы, с одною бригадою артиллерии, должен был собраться у Зиттерфельде, имея за собою генерал-квартирмейстер-лейтенанта Штофельна, с квартирмейстерами всех полков и 300 пионер (под прикрытием нескольких гусар), а затем, две колонны главных сил: правую (1-я дивизия Фермора и часть 3-й дивизии Броуна) и левую (2-я дивизия Лопухина и остальная часть 3-й дивизии); далее позади, дивизионные арьергарды и общий арьергард; обозы главных сил "прикрывались с той стороны, с которой неприятель находится", а армейский, должен был следовать в хвосте левой колонны, имея за собою обоз нерегулярных войск, под прикрытием казаков Капниста. Распоряжения на случай наступления неприятеля были таковы, что "вся армия формировать будет продолговатое каре". Дефиле по дороге на Гросс-Егерсдорф было занято бригадою Леонтьева, а выход близ Зиттерфельде 2-м Московским полком.

Прусская армия, выступив из лагеря при Пушдорфе в час пополуночи с 18-го на 19-е, двинулась тремя колоннами, из коих правая и средняя вышли к д. Гросс-Егерсдорф, а левая (кавалерийская) севернее, на д. Мечулин. Боевой порядок был выстроен около 4-х часов утра и первоначально имел фронт в направлении, параллельном дороге из Гросс-Егерсдорфа в Алленбург. Между тем, в русском лагере был дан "генеральный марш", по которому войска начали готовиться к походу. Вслед за тем, "получено от форпостов известие, что неприятель паки из лесов показывается". Фельдмаршал приказал ударить тревогу, и сам "поехал тотчас с некоторыми генералами, неприятеля рекогносцировать".

Переход Левальда в наступление был для русской главной квартиры совершенною неожиданностью, а наступление прусской кавалерии, сбившей без затруднения противопоставленную ей нашу слабую конницу, вызвало по тревоге всю нашу армию на позицию, которая при таких условиях вполне и обнаружилась (или, вернее, могла обнаружиться). Однако, Шорлемер, довольствуясь данными, добытыми крайне поверхностно, отступил обратно к Пушдорфу, после чего и русская армия отошла за лес, изменив, вместе с тем, свое расположение. В прусской главной квартире полагали, что наша армия занимает позицию от окрестностей д. Удербаллена, до Прегеля, что высота у д. Зиттерфельде занята нашими войсками, и что главный маневр русских войск на поле сражения состоит в построении громадного каре в несколько линий. Ввиду этого, и согласно с указаниями самого Фридриха, прусская главная квартира решила нанести первый удар на левый фланг нашей армии своим правым флангом, 10-ю эскадронами с 18-ю конными орудиями принца Гольштейнского, который должен был, действием во фланг 2-й линии, облегчить главный удар войскам центра. 12-ти батальонам 1-й линии, графа Дона; на левом фланге 20-ть эскадронов Шорлемера должны были вступить в дело последними и довершить удар атакою на наш правый фланг. Для поддержки атакующих назначались войска 2-й линии: в центре 10-ти батальонов, на правом фланге 5 и на левом фланге 15 эскадронов. Всего в прусской армии состояло: 22 батальона и 50 эскадронов, при 64 орудиях или 23000—24000 человек.

Положение нашей армии было опасно: пехота, имея возможность выйти из леса только по двум дорогам, при малейшей задержке могла подвергнуться дружному удару всей 1-й прусской линии; задержка же была неизбежна, так как обозы, бывшие при войсках, загромоздили дороги из Норкиттена в Гр.-Егерсдорф и Зиттерфельде. Главнокомандующий, при помощи своих советников, понял, что главная опасность угрожала нашему правому флангу, а потому и отдал ряд приказаний с целью его усиления. Эти приказания еще не были приведены в исполнение, как последовала решительная атака пруссаков. Около 5 часов утра кавалерия принца Гольштейнского, сбив гусар и казаков и двигаясь на Удербален к южному выходу, атаковала 2-й Московский полк, отбивший эту атаку, при поддержке Выборгского полка. Полки дивизии Лопухина не выждали приказания фельдмаршала и начали "поодиночке пробираться сквозь обозы" по дороге на Зиттерфельде и выстраиваться правее и левее 2-го Московского полка, а так как дивизия Фермора еще не трогалась, то прорыв боевого порядка нашей армии был неминуем. Левальд, заметив торопливое выстраивание частей 2-й дивизии и интервал между полками Лопухина и Фермора, приказал 12-ти батальонам 1-й линии гр. Дона, завязавшим уже перестрелку с дивизиею Лопухина, взять "пол оборота направо", с целью прорвать центр наших войск. Эту атаку пришлось выдержать 11-ти слабым батальонам 2-го Московского, Киевского, Нарвского и 2-го гренадерского полков, причем правый фланг последнего был охвачен пруссаками. Охват этот не мог не отразиться и, притом, критически на ходе боя растянутой в одну линию 2-й дивизии, которая, вследствие выбытия из строя генералов Лопухина и Зыбина и больших потерь (до 50% во 2-м гренадерском и Нарвском полках), пришла в расстройство, а правый ее фланг в беспорядке начал отступать в лес. В это "самонужнейшее время" четыре полка резерва, находившегося под начальством Румянцева и успевшего занять свое место впереди обоза, перешли в наступление и бесповоротно вырвали победу у пруссаков, ударив, в свою очередь, во фланг прусским гренадерам Манштейна и Поленца, обошедшим наш 2-й гренадерский полк, причем пруссаки "тотчас помешались и по жестоком кровавом сражении с достаточным числом своих войск, в наивящем беспорядке свое спасение бегством искать стали". К этому времени успех боя был обеспечен и на нашем правом фланге. По тревоге бригада Салтыкова дивизии Фермора должна была податься влево для связи с Лопухиным, а обеспечение правого фланга возлагалось на часть 3-й дивизии; остальные поступили на усиление Фермора, располагавшего только 5-ю полками, которые уже и двинулись к левому флангу 2-го гренадерского полка, но по причинам, не вполне точно выясненным, были приостановлены. Наш правый фланг обеспечивался батареею, построенною на весьма важной командующей высоте; левее ее находился 1-й гренадерский полк, а правее — 3—4 полка дивизии Броуна; конница развернулась по обеим сторонам батарей (отчасти впереди войск Броуна). Между тем кавалерия левого прусского крыла (Шорлемера) повела частью сил атаку правее батарей, но, столкнувшись с тремя полками дивизии Броуна (кроме слабой части нашей конницы) была отбита с уроном; другая же часть прусской кавалерии, атаковавшая левее батарей, сбив и преследуя наших кирасир и конно-гренадер, прорвалась вслед за ними в незанятый никем промежуток между бригадою Салтыкова и гренадерами; весьма возможно, что некоторые ее части доскакали до обоза и даже до Hopкиттена. Но 1-й гренадерский полк, быстро переменив фронт налево, огнем во фланг и в тыл расстроил прусских драгун и вынудил их отступить в беспорядке. Полки дивизии Фермора приблизились к расположению 2-й дивизии в то время, когда пруссаки уже ворвались в лес. Так как дальнейшее их наступление угрожало тылу 1-й прусской линии, то Левальд направил против них свой последний резерв, 10 батальонов 2-й линии, которые вошли в связь с отброшенною кавалериею левого прусского крыла и двинулись также на лес, но были также отброшены частями 1-й и 3-й дивизий. На левом нашем фланге казаки, выждав окончания выстраивания пехоты с артиллериею авангарда, навели на них прусскую конницу, которая затем была также отброшена, после чего авангард соединился со 2-ю дивизиею. Ко времени соединения всех наших сил пруссаки успели скрыться в лесу.

Армия Апраксина одержала полную победу. Пруссаки потеряли не более 2337 чел., а русские 4494 человека; но зато у пруссаков было отбито 11 орудий. По поводу потерь фельдмаршал, между прочим, донес Императрице: "Ваше Императорское Величество приметить изволите, колико они (офицеры) исполняли свою должность. Словом сказать: никто не пренебрег иной, а буде кто презирал что-либо, то только жизнь свою, ибо ни один из раненых с места не сошел, и раны перевязать не дал, пока победа не одержана и дело совсем не окончено. Буде кто из генералов сам не получил, то, конечно, под тем лошадь, а под иным две ранена".

На другой же день Апраксин выслал "для рекогносцирования неприятеля" конный отряд Демолина (1500 казаков и 100 гусар), а Штофельна "с пионерами для исправления дорог к Кл.-Куру"; главные же силы армии оставались в окрестностях Гросс-Егерсдорфа 20-го и 21-го, занимаясь перепечением муки в хлеб, отправлением пленных и раненых в Тильзит и погребением убитых, празднуя победу и выжидая сведений о противнике. Между тем Левальд отступил на укрепленную позицию у Вилькенсдорфа и таким образом совершенно очистил путь на Кенигсберг, уступив без боя линию р. Алле, но 21-го исправил эту ошибку и занял позицию за названною рекою, у Велау. Апраксин не воспользовался случаем захватить Велау и обеспечить переход через р. Алле на прямом пути к Кенигсбергу и выслал новый казачий отряд, который не был допущен неприятелем к Велау и соединился с отрядом Демолина. Тогда Апраксин, не имея положительных данных, не решился форсировать переправу у Велау, но остановился на решении переправиться выше этого пункта и обойти прусскую армию справа. 23-го русская армия сосредоточилась к Кл.-Куру, а 25-го заняла окрестности Алленбурга, который и был конечным пунктом ее наступательных действий. С занятием Алленбурга фельдмаршал отказывался совершенно от прямого сообщения с Россиею на Ковно и мог овладеть Кенигсбергом не иначе, как разбив у Велау Левальда, который 27-го августа отступил на подготовленную им позицию у Тапиау, откуда мог угрожать сообщениям нашей армии. Между тем, Апраксин ввиду крайне затруднительного положения армии, приказал военному совету рассмотреть вопрос о способе дальнейших действий. От штаба главнокомандующего было сообщено военному совету прежде всего о "всем довольно ведомом" недостатке продовольствия, а затем, что неприятель "на место потерянной артиллерии, приведенной вновь из Кенигсберга с излишеством себя снабдил, всю ланд-милицию и старослужащих к себе собрал... наша же армия умалена и умаляется". Было обращено внимание: также на возможность для пруссаков воспользоваться знанием местности и выгодами, ею представляемыми, на подготовку Левальдом театра военных действий, на удобство ведения оборонительной войны и на полное обеспечение довольствия прусских войск. Наконец, допуская неполный разгром Левальда во "второй выигранной баталии", Апраксин не скрывал, что неизбежная в подобном случае проволочка погубит армию по недостатку продовольствия, ослаблению воинского состава и по безвыходному положению при эвакуации больных и раненых, при неустройстве тыла в пределах Восточной Пруссии.

Военный совет решил восстановить сообщения с Россиею, пополнить запасы у Тильзита и стремиться к целям прежде принятого плана (занять Лабиау и обеспечить довольствие подвозом посредством флота). Фельдмаршал вполне разделял мнение совета, но и сам нисколько не уклонялся от ответственности, как это видно из его донесения от 3-го сентября, в котором он, между прочим, говорит: "не я ретировался, но его (неприятеля) из крепкого места выжив оное Вашему Величеству в подданство подвергнул; и тако со всякою честью и славою, к Тильзиту поворотить для того, чтобы утомленное толикими маршами войско в голодной земле какому либо несчастью не подвергнуть". Далее, разъясняя конференции, что волею-неволею нужно помириться с отступлением, фельдмаршал говорит: "воинское искусство не в том одном состоит, чтобы баталию дать и, выиграв, далее за неприятелем гнаться, но наставливает о следствиях часто переменяющихся обстоятельств более рассуждать всякую предвидимую гибель благовременно отвращать и о целости войска неусыпное попечение иметь". Впоследствии фельдмаршал подвергся обвинениям и суду, а молва обвиняла его даже в измене. Конечно, это обвинение должно быть отвергнуто прежде всего по своей вопиющей нелепости, ибо, допуская измену со стороны фельдмаршала, пришлось бы признать его сообщниками всех старших начальников армии. 28-го Апраксин начал отступательный марш. Через несколько дней выяснилось, что рассчитывать на переход в наступление в течение осени того же года невозможно, ввиду военно-административного неустройства, а потому было решено отступать к Либаве. Ввиду этого фельдмаршал 3-го же сентября просил конференцию приказать заготовлять там запасы. 4-го (15-го) сентября русская армия отошла к Инстербургу, а пруссаки, поздно узнав об отступлении Апраксина, только в этот день перешли в наступление и начали преследовать русских, причем преследование само собою обратилось в параллельное. 12-го (23-го) фельдмаршал занял Тильзит, а на другой день к окрестностям Тильзита подошел авангард Левальда, который мог захватать операционную линию русских и вынудить Апраксина к решительному бою при невыгодных для русской армии условиях. Ввиду этого, единственно правильным решением было уклониться от боя, дать армии оправиться, что и принято фельдмаршалом без колебания. Исполнение отступательной переправы было трудно, так как русская главная квартира не предвидела подобного случая, вследствие чего не было принято никаких мер ни для подготовки Тильзита к упорной обороне, ни для обеспечения самой переправы. 13-го, по имевшемуся единственному мосту на сваях, перешла за Неман конница; 14-го начала переправу пехота, 15-го были окончены два вновь устроенные моста и это дало возможность окончить переправу главных сил с обозами 16-го (27-го). На другой день отошел за Неман арьергард, и мосты были разобраны. Пруссаки заняли Тильзит 18-го (29-го). Фельдмаршал сначала замедлил отступление и оставался еще в опасном положении (в отношении захвата противником сообщений с Мемелем) до 20-го сентября, что может быть объяснено полным расстройством материальной части армии. Затем он продолжал отступление и в начале ноября расположил армию на зимние квартиру в Курляндии и Литве.

Между тем конференция, указом от 13-го сентября, предписала иностранной коллегии объявить союзным Дворам, что причина отступления Апраксина от Алленбурга заключается в недостатке провианта и фуража и трудности подвоза запасов, но что Апраксину предписано непременно перейти в наступление и что главнокомандующий от Немана "вновь с лучшим успехом (будет) продолжать свои операции, как то самым делом вскоре доказано будет". После этого Бестужеву не оставалось ничего более, как требовать во что бы то ни стало перехода нашей армии в наступление, ибо никакие "переменяющеся обстоятельства" и "положения дел" не могли быть приняты в уважение политикою, которая давала столь определенные обещания союзникам, не принимая в соображение интересы стратегии. Вот почему конференция и требовала и притом настоятельно немедленного перехода в наступление на Лабиау (как то было решено военным советом 27-го августа). Между тем, фельдмаршал донес 14-го сентября, что именно ввиду "переменяющихся обстоятельств" он должен отступить в Курляндию, а 22-го, что о переходе в наступление осенью этого же года и речи быть не может. 25-го сентября был дан иностранной коллегии указ, коим было повелено сообщить союзным Дворам "состояние дел", при котором "справедливо мог наш фельдмаршал рассудить, что не только для нас, но и для самих союзников наших несравненно полезнее сохранить к будущей кампании изрядную армию, нежели напрасно подвергать оную таким опасностям, которые ни храбростью, ни мужеством, ни человеческими силами отвращены быть не могут". Подобному началу противоречит окончание этого знаменитого указа: "Но великодушие наше и прямое союзническое о интересах их попечение превышает все вышеизображенные уважения, почему мы сколь скоро сие последнее нам неприятное известие получили, что наш фельдмаршал и Неман реку переходить намерен, то еще повелели ему всевозможное в действо употреблять, дабы удержать себя в Пруссии и, буде случай будет, неприятеля атаковать".

В этом смысле и был дан указ за № 134, полученный в главной квартире Апраксина 28-го сентября в д. Лапинене, когда русская армия, в самое невыгодное время года подходила к Мемелю, бросив множество повозок и часть имущества, а конница была уже распущена. Фельдмаршал созвал тотчас военный совет, который категорически ответил: "что невозможное возможным учинить нельзя, следовательно и армию в Тильзите и в прочие предписанные места никак расположить не можно". Апраксин утвердил это постановление и в своем донесении дополнил в том смысле, что, "как против натуры ничего сделать не можно, так и армии, которая толикою гибелью от того угрожаема, в здешней земле зимовать не место".

Однако конференция, смотревшая на армию, как на "великую махину", которою будто бы можно управлять по произволу политики, признала эти доводы фельдмаршала и военного совета неуважительными, следствием чего и явился рескрипт за № 135 "за подписанием собственной руки" Императрицы, коим было предписано: а) "Непременное исполнение учинить по... указам за №" 130"; б) "Сохранить Мемель"; в) Левальду " случае перехода Немана... "не только подать к баталии повод, но сыскав его, атаковать, для чего буде успеть возможно, чтоб поворотить конницу"; г) высадить десант в Лабиау и по меньшей мере вид показать к намерению на Кенигсберг".

Указ этот был получен фельдмаршалом в ночь с 5-го на 6-е октября, когда уже большая часть армии стянулась к Мемелю. Апраксин снова созвал военный совет, который по 1-му пункту постановил, что на это не видит "никаких возможностей" и без подвержения к истреблению всех людей и лошадей голодом, а потом их совершенному и безоборонному от неприятеля всей армии разбитию; прежде получения точного высочайшего повеления о невзирании ни на какую видимую всей армии бесплодную погибель в то не вдаваться". По остальным пунктам постановлено: по 2-му Мемель будет сохранен и удержан во что бы то ни стало; по 3-му в случае перехода через Неман, будет дан отпор, чем можно; по 4-му высадиться в Лабиау невозможно, так как нет годных судов. Участвовавшие в совете генералы, представив глубокую и тяжкую их скорбь от недоверия к ним Государыни, просили: "для достоверности же, что армия всеконечно в таком изнеможенном состоянии сим всеподданнейше весь генералитет просить, дабы повелено было к освидетельству прислать каких поверенных персон, но не замедля, чтобы могли они все увидеть прежде нежели через отдохновение поправиться может". Наконец совет заключил, что "все резоны приносятся (по их должности) дабы усматривая, через собственное испытание подвержение армии очевидному, естественному сначала истреблению, а потом неминуемому бесславному от неприятеля разбитию... буде же не взирая на все те резоны соизволения E. B. будет, чтобы мы токмо ниже подписавшиеся положением своего живота доказали те невозможности, то каждый из нас жизнь свою, на то готовую, всеподданнейше приносит и к пользе Ее Императорского Величества с радостию оную посвятить желает".

Таким образом, обещания, данные руководителями политики союзным Дворам, не могли быть выполнены. Между тем жалобы французского и австрийского послов на фельдмаршала, и ранее побуждавшие конференцию посылать в армию грозные указы, не уменьшались, и Бестужеву приходилось так или иначе выйти из этого затруднительного положения. Дело осложнялось еще возникшими нелепыми толками об измене Апраксина, будто бы подкупленного прусским королем. Желая прекратить толки о своем участии в отступлении армии, Бестужев не только не выступал в защиту фельдмаршала, по даже нападал на него чуть ли не сильнее всех; последнее объясняется еще и тем, что Апраксин нашел себе защитника при Дворе и в конференции, в лице графа П. И. Шувалова, которого Бестужев, в свою очередь, обвинял в том, что он защищает фельдмаршала пред Императрицею и придает ему смелость делать то, что он хочет. При таких условиях были потребованы мнения по этому вопросу от всех членов конференции, заседание которой состоялось 7-го октября. Сам Бестужев высказался в пользу смены Апраксина и отправления его в Ригу впредь до расследования дела; в том же смысле подали мнения фельдмаршалы A. Бутурлин и князь Трубецкой и генерал-адмирал князь Голицын; оба Шувалова категорически потребовали предания Апраксина суду.

16-го октября был дан иностранной коллегии, для сообщения министрам союзных Дворов, указ, в котором, между прочим, говорилось следующее: "Предпринятая единожды без указу нашим генералом-фельдмаршалом Апраксиным ретирада тем больше неприятные произвела по себе следствия, что мы оной предвидеть и потому предупредить не могли, наступившее же ныне паче всех лет рано суровое и почти самое уже зимнее время делают бесплодными все наши усиления поправить их в скорости".., "Мы чувствуем от того еще большее огорчение, что 1) операция нашей армии генерально не соответствовала нашему желанию ниже тем декларациям и обнадеживаниям, кои мы учинили нашим союзникам"... "Как бы ни было, наше намерение тем не менее твердо и непоколебимо от соглашенных мер ни мало не отступать, и как к сему наиглавнейше принадлежит испытать прямые причины, от чего поход нашей армии сперва медлителен был, а потом оная и весьма ретироваться принуждена была, дабы потому толь надежнее потребные меры взять можно было, то мы за нужно рассудили команду над армиею у фельдмаршала Апраксина взяв, поручить оную генералу Фермору, а его (Апраксина) сюда к ответу позвать".