БАРАТЫНСКИЙ Евгений Абрамович

Найдено 3 определения
Показать: [все] [проще] [сложнее]

Автор: [российский] Время: [современное]

Евгений Абрамович Баратынский
1800–1844) Евгений Баратынский привлекает к себе людей, стремящихся уяснить себе глубины жизни или, как прежде говорили, стремящихся к Истине. Этот поэт-мыслитель обладал пророческим даром. Судите сами. Человеку только исполнилось двадцать лет, а он пишет стихотворение, в котором утверждает, что половину жизни он уже прожил — «Жизнь перешел до полдороги…». Так и получилось. Такие слова говорятся вроде бы случайно, мимоходом, условно, но потом оказывается, что это пророческий дар. Девятнадцатилетний поэт тоже как бы мимоходом говорит: «В стране чужой / Окончу я мой путь унылый…». Умер Баратынский во время путешествия за границу в Неаполе. Он предсказал поэтическую судьбу Н. М. Языкова, провидчески угадал образ своей жены Анастасии Львовны, предсказал судьбу Дельвигу. Безусловно, во многое, даже будущее, Баратынский проникал сильно развитым в нем рассудком. «Поверять воображение рассудком» — таков был его девиз. Баратынского не удовлетворяли поэтические картины мира, внешний его покров, он хотел проникнуть в глубину явлений, хотел проникнуть в последнюю правду о жизни, в правду без прикрас. Он сам осознавал, что эта правда без прикрас ведет его к тоске и печали, к глубочайшему пессимизму, но это был его путь, и он шел им. Все мысль да мысль! Художник бедный слова! О жрец ее! тебе забвенья нет; Все тут, да: тут и человек, и свет, И смерть, и жизнь, и правда без покрова. Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком К ним чувственным, за грань их не ступая! Есть хмель ему на празднике мирском! Но пред тобой, как пред нагим мечом, Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная. [1840] «Я правды красоту даю моим стихам», — писал Баратынский. В этом он видел свое призвание. К своему дарованию он относился как к высокому поручению: «Совершим с твердостию наш жизненный подвиг. Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на что». «Мысль, острый луч!..» Глубокие размышления привели поэта к разочарованию в жизни. Он убеждается в полной невозможности счастья, в бесполезности даже мечтать о нем. Он разочаровывается в друзьях, вообще в общении с людьми. Он пытается найти утешение в домашнем тепле, в семейной жизни, в сельскохозяйственных заботах в своем имении, но и тут не находит просветления своим тяжким раздумьям. Он провидит в будущем торгашеский дух жизни, разрушение нравственности, гибель искусства, поэзии. «Промышленные заботы» поглотят все поэтическое в жизни. Век шествует путем своим железным, В сердцах корысть, и общая мечта Час от часу насущным и полезным Отчетливей, бесстыдней занята. Исчезнули при свете просвещенья Поэзии ребяческие сны, И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы. Поэзия Баратынского при всей ее печали, скорби и, как раньше говорили, разуверении прекрасна прежде всего как поэзия. Он приковал к себе внимание современников не мотивами своей поэзии, а блистательными художественными достоинствами. Например, стихотворение «На что вы, дни!» не из веселых, но это шедевр. Такие стихи воспитывают в людях эстетические чувства, учат отзываться душой на подлинное искусство. На что вы, дни! Юдольный мир явленья Свои не изменит! Все ведомы, и только повторенья Грядущее сулит. Недаром ты металась и кипела, Развитием спеша, Свой подвиг ты свершила прежде тела, Безумная душа! И, тесный круг подлунных впечатлений Сомкнувшая давно, Под веяньем возвратных сновидений Ты дремлешь; а оно Бессмысленно глядит, как утро встанет, Без нужды день сменя, Как в мрак ночной бесплодный вечер канет, Венец пустого дня! [1840] Юдольный мир — земной мир. О языке поэзии Баратынского надо сказать особо. Он часто пользуется архаизмами, церковнославянскими словами и грамматическими формами. Современному читателю порой трудно понимать некоторые места, но, привыкнув к языку Баратынского, уже невозможно представить его другим. Наоборот, архаизмы усиливают своеобразность поэтического мира поэта. Баратынский, осознавая своеобразие своей музы, писал: …Но поражен бывает свет Ее лица необщим выраженьем. Безусловно, Баратынский в эпоху Пушкина был первым после Александра Сергеевича поэтом. Сам Пушкин так характеризовал его: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя немного одаренного вкусом и чувством… Никогда не старался он угождать господствующему вкусу и требованиям мгновенной моды, никогда не прибегал к шарлатанству, преувеличению для произведения большего эффекта, никогда не пренебрегал трудом неблагодарным, редко замеченным, трудом отделки и отчетливости, никогда не тащился по пятам увлекающего свой век гения, подбирая оброненные им колосья; он шел своей дорогой один и независим». Знаменитый критик В. Г. Белинский писал о Баратынском: «Какие чудные, гармонические стихи! Видно, что мысль стихотворения вышла не из праздно мечтающей головы, а из глубоко растерзанного сердца…» Хотя сами по себе мысли Баратынского критик считал ложными Белинский не был пессимистом, он как и Пушкин с надеждой смотрел вперед, верил в то, что просвещение и наука двигают человека к счастью. Хотя сегодня можно сказать, что Баратынский оказался во многом прав в своих поэтических прогнозах. Поэт родился в знатной дворянской семье Тамбовской губернии. Учился в Петербурге в Пажеском корпусе. Во время учебы здесь за некую провинность был исключен из корпуса. В 1819 году поступил на службу рядовым в гвардейский полк. В 1825 году получил чин прапорщика, вышел в отставку и поселился в Москве. Он рано прославился как мастер элегии. Подружился с Пушкиным, Жуковским, с Рылеевым. В Москве вышли в свет отдельными изданиями его поэмы «Пиры» и «Эда», сборник стихотворений и поэма «Бал». Вершиной творчества поэта стала книга «Сумерки» (1842). В начале сборника помещено стихотворение «Последний поэт», которое предрекает неминуемую гибель поэзии. А эпилогом сборника стало стихотворение «Рифма». В нем выведен образ поэта-оратора, поэта-трибуна. Этот образ явлен в исторической обстановке Древней Греции и Древнего Рима как утраченный идеал, недоступный современному миру. Осенью 1843 года Баратынский отправился в заграничное путешествие. Зимние месяцы провел в Париже, а потом переехал в Италию. Во время морского путешествия из Марселя в Италию поэт написал прекрасное стихотворение «Пироскаф». Так тогда называли пароход. Это стихотворение — ликующее, жизнерадостное, — кажется предвещало начало нового этапа в творчестве Баратынского… Но в Неаполе его скоропостижно настигла смерть. Смерть, которую в одноименном стихотворении поэт почти боготворит: О дочь верховного эфира! О светозарная краса! В руке твоей олива мира, А не губящая коса. Ты всех загадок разрешенье, Ты разрешенье всех цепей. Читая Баратынского, постарайтесь вникнуть в каждое его слово, вдумайтесь в каждую строку, и вы найдете то, что станет потом частью вашего духовного мира. Болящий дух врачует песнопенье. Гармонии таинственная власть Тяжелое искупит заблужденье И укротит бунтующую страсть. Геннадий Иванов

Источник: 100 великих писателей. 2004

Баратынский Евгений Абрамович

Баратынский, Евгений Абрамович, даровитый поэт. Родился 19 февраля 1800 года, в селе Вежле (Тамбовской губернии, Кирсановского уезда), и был сыном генерал-адъютанта Абрама Андреевича Б. и фрейлины Александры Федоровны, урожденной Черепановой. В детстве у Б. дядькой был итальянец Боргезе, и мальчик рано ознакомился с итальянским языком; вполне овладел он также французским, принятым в доме Баратынских, и лет восьми уже писал по-французски письма. В 1808 году Б. отвезли в Петербург и отдали в частный немецкий пансион, где он выучился немецкому языку. В 1810 году умер отец Б., и его воспитанием занялась его мать, женщина образованная и умная. Из немецкого пансиона Б. перешел в пажеский корпус, но пробыл там недолго. Сблизившись с некоторыми товарищами, Б. участвовал в серьезных шалостях, из которых одна, граничившая с преступлением (кража), повела к исключению его из корпуса, с воспрещением поступать на какую бы то ни было государственную службу, кроме военной - рядовым. Это происшествие сильно подействовало на юношу, которому было тогда лет 15; он признавался позднее, что в ту пору ""сто раз был готов лишить себя жизни"". Бесспорно, позор, пережитый поэтом, оказал влияние на выработку пессимистического его миросозерцания. Но было бы ошибкой придавать случайному событию слишком большое значение в духовной жизни Б. Из его детских и юношеских писем видно, что он духовно созрел очень рано и с первых лет сознательной жизни уже был склонен смотреть на весь мир сквозь мрачное стекло. 8-летним ребенком, из пансиона, он писал матери о своих школьных товарищах: ""Я надеялся найти дружбу, но нашел только холодную и аффектированную вежливость, дружбу небескорыстную: все были моими друзьями, когда у меня было яблоко или что-нибудь иное"". 11 лет он писал: ""Не лучше ли быть счастливым невеждою, чем несчастным мудрецом? Отказываясь от того, что есть в науках хорошего, не избавляемся ли мы и от утонченных пороков?"" Утешая мать, после смерти бабушки, Б. в 1814 году рассудительно замечал: ""Я понимаю вашу скорбь, но подумайте, дорогая мамаша, что это - закон природы. Мы все родимся затем, чтобы умереть, и, на несколько часов раньше или позже, всем придется покинуть тот ничтожный атом грезы, что называется землей!"" Из пажеского корпуса, еще до обнаружения печальной истории, он писал матери: ""Существует ли такое прибежище в мире, кроме пределов океана, где жизнь человеческая не была бы подвержена тысячам несчастий, где смерть не похищала бы сына у матери, отца, сестру? Повсюду самое слабое веяние может разрушить тот бренный состав, что мы называем нашим существованием"". Конечно, все эти рассуждения были почерпнуты Б. из книг, так как он читал охотно и много, но характерно, что именно такие мысли привлекали внимание мальчика и юноши. В те же годы юный Пушкин , на лицейской скамье, зачитывался Анакреонтом и легкомысленными французскими поэтами XVIII века. Покинув пажеский корпус, Б. несколько лет жил частью с матерью в Тамбовской губернии, частью у дяди, брата отца, адмирала Богдана Андреевича Б., в Смоленской губернии, в сельце Подвойском. Из школы Б. вынес некоторое знание математики, к которой у него были большие способности и которой он не переставал интересоваться до последних лет жизни. Живя в деревне, Б. начал писать стихи. Раньше, подобно многим другим людям того времени, он охотно писал французские куплеты, не придавая тому никакого значения. От 1817 года до нас дошли уже русские стихи Б., впрочем весьма слабые. Но уже в 1819 году Б. вполне овладел техникой, и его стих стал приобретать то ""необщее выражение"", которое впоследствии он сам признавал главным достоинством своей поэзии. В деревне дяди Б. нашел небольшое общество молодежи, которая старалась жить весело, и он был увлечен в ее забавы. ""Мы здесь проводим время приятно, все поют, смеются"", - писал он матери. Но это не мешало ему добавлять: ""О счастии много спорим, но эти споры напоминают споры нищих, рассуждающих о философском камне"", и вновь говорит о ""мраке, нашем общем отце"". В 1819 году Б., по совету родных, поступил рядовым в гвардейский Егерский полк в Петербурге. В это время интерес Б. к литературе настолько определился, что он стал искать знакомства с писателями. Он показал свои стихи Дельвигу , которого они заинтересовали, и который познакомил его с Жуковским , Плетневым , Кюхельбекером и Пушкиным. Влиянию Дельвига надо приписать, что Б. серьезнее стал относиться к своей поэзии и в ""служении Музам"" увидел новую для себя цель жизни. ""Ты дух мой оживил надеждою возвышенной и новой"", - писал он позднее Дельвигу. В 1819 году, благодаря содействию Дельвига, стихи Б. появились впервые и в печати. В следующем, 1820 году, Б. был произведен в унтер-офицеры и переведен в Нейшлотский полк, расположенный в Финляндии, в укреплении Кюмени и его окрестностях. Пятилетнее пребывание в Финляндии оставило глубочайшие впечатления в Б. и ярко отразилось на его поэзии. Впечатлениям от ""сурового края"" обязан он несколькими лучшими своими лирическими стихотворениями (""Финляндия"", ""Водопад"") и прекрасной поэмой ""Эда"". Первоначально Б. вел в Финляндии жизнь очень уединенную, ""тихую, спокойную, размеренную"". Все общество его ограничивалось двумя-тремя офицерами, которых он встречал у полкового командира, полковника Лутковского, старинного друга семьи Б. и их соседа по имению, который принял к себе в дом юного унтер-офицера. Впоследствии он сблизился с Н.В. Путятой и А.И. Мухановым, адъютантами финляндского генерал-губернатора, А.А. Закревского . Дружба его с Путятой сохранилась на всю их жизнь. Путята описал внешний облик Б., каким он его увидел в первый раз: ""Он был худощав, бледен, и черты его выражали глубокое уныние"". Осенью 1824 года, благодаря ходатайству Путяты, Б. получил разрешение приехать в Гельсингфорс и состоять при корпусном штабе генерала Закревского. В Гельсингфорсе Б. ожидала жизнь шумная и беспокойная. К этому периоду его жизни относится начало его увлечения А.Ф. Закревской (женой генерала А.А. Закревского), той самой, которую Пушкин назвал ""беззаконной кометой в кругу расчисленном светил"", и к которой редко кто приближался без того, чтобы поддаться очарованию ее своеобразной личности. Эта любовь принесла Б. немало мучительных переживаний, отразившихся в таких его стихотворениях, как ""Мне с упоением заметным"", ""Фея"", ""Нет, обманула вас молва"", ""Оправдание"", ""Мы пьем в любви отраву сладкую"", ""Я безрассуден, и не диво"", ""Как много ты в немного дней"". Впрочем, у Б. страсть всегда уживалась с холодной рассудительностью, и не случайно он одинаково любил математику и поэзию. В одном стихотворении (правда, заимствованном у Парни) он, например, дает совет: ""Близ любезной укротим желаний пылких нетерпенье"", потому что ""мы ими счастию вредим и сокращаем наслажденье"". А в письме к Путяте Б. пишет прямо: ""Спешу к ней. Ты будешь подозревать, что я несколько увлечен: несколько, правда; но я надеюсь, что первые часы уединения возвратят мне рассудок. Напишу несколько элегий и засну спокойно"". Надо, однако, добавить, что сам Б. тут же писал: ""Какой несчастный плод преждевременной опытности - сердце, жадное страсти, но уже неспособное предаваться одной постоянной страсти и теряющееся в толпе беспредельных желаний! Таково положение М. и мое"". Из Гельсингфорса Б. должен был вернуться к полку в Кюмень и туда, весной 1825 года, Путята привез ему приказ о производстве его в офицеры. По словам Путяты, это Б. ""очень обрадовало и оживило"". Вскоре после того Нейшлотский полк был назначен в Петербург держать караулы. В Петербурге Б. возобновил свои литературные знакомства. Осенью того же года Б. возвратился с полком в Кюмень, ездил ненадолго в Гельсингфорс, затем вышел в отставку и переехал в Москву. ""Судьбой наложенные цепи упали с рук моих"", писал он по этому поводу. В Москве, 9 июня 1826 года, Б. женился на Настасье Львовне Энгельгард; тогда же он поступил на службу в Межевую канцелярию, но скоро вышел в отставку. Еще до женитьбы из Москвы Б. писал Путяте: ""В Финляндии я пережил все, что было живого в моем сердце. Ее живописные, хотя угрюмые горы походили на прежнюю судьбу мою, также угрюмую, но, по крайней мере, довольно обильную в отличительных красках. Судьба, которую я предвижу, будет подобна русским однообразным равнинам..."" В значительной степени Б. оказался прав, и его жизнь, после 1826 года, становится однообразной. Его жена не была красива, но отличалась умом ярким и тонким вкусом. Ее непокойный характер причинял много страданий самому Б. и повлиял на то, что многие его друзья от него отдалились. В мирной семейной жизни постепенно сгладилось в Б. все, что было в нем буйного, мятежного; он сознавался сам: ""Весельчакам я запер дверь, я пресыщен их буйным счастьем, и заменил его теперь пристойным, тихим сладострастьем"". Только из немногих стихотворных признаний Б. мы узнаем, что не всегда он мог всей силой своего разума победить свои страсти. По стихотворениям 1835 года мы видим, что в эту пору он пережил какую-то новую любовь, которую называет ""омрачением души болезненной своей"". Иногда он пытается убедить себя, что остался прежним, восклицая: ""Свой бокал я наливаю, наливаю, как наливал!"" Замечательно, наконец, стихотворение ""Бокал"", в котором Б. рассказывает о тех ""оргиях"", которые он устраивал наедине с самим собой, когда вино вновь будило в нем ""откровенья преисподней"". Внешняя его жизнь проходила без видимых потрясений. Он жил то в Москве, то в своем имении, в сельце Муранове (неподалеку от Талиц, близ Троицко-Сергиевской лавры), то в Казани, много занимался хозяйством, ездил иногда в Петербург, где в 1839 году познакомился с Лермонтовым , в обществе был ценим как интересный и иногда блестящий собеседник и в тиши работал над своими стихами, придя окончательно к убеждению, что ""в свете нет ничего дельнее поэзии"". Проводя много времени в Москве, Б. сошелся здесь с кружком московских писателей, с И.В. Киреевским , Языковым , Хомяковым , Соболевским, Павловым . Известность Б., как поэта, началась после издания, в 1826 году, его поэм ""Эда"" и ""Пиры"" (одной книжкой, с любопытным предисловием автора) и, в 1827 году, первого собрания лирических стихотворений. В 1828 году появилась поэма ""Бал"" (вместе с ""Графом Нулиным"" Пушкина), в 1831 году - ""Наложница"" (""Цыганка""), в 1835 году - второе издание мелких стихотворений (в двух частях), с портретом. Современная критика отнеслась к стихам Б. довольно поверхностно, и литературные неприятели кружка Пушкина (журнал ""Благонамеренный"" и другие) довольно усердно нападали на его будто бы преувеличенный ""романтизм"". Но авторитет самого Пушкина, высоко ценившего дарование Б., был все же так высок, что, несмотря на эти голоса критиков, Б. был общим молчаливым согласием признан одним из лучших поэтов своего времени и стал желанным вкладчиком всех лучших журналов и альманахов. Но Б. писал мало, долго работая над своими стихами и часто коренным образом переделывая уже напечатанные. Будучи истинным поэтом, он вовсе не был литератором; для того, чтобы писать что-либо, кроме стихов, ему нужна была внешняя причина. Так, например, по дружбе к юному А.Н. Муравьеву, он написал прекрасный разбор сборника его стихов ""Таврида"", доказав, что мог бы стать интереснейшим критиком. Затронутый критикой своей поэмы ""Наложница"", он написал ""антикритику"", несколько сухую, но в которой есть весьма замечательные мысли о поэзии и искусстве вообще. Когда, в 1831 году, И.В. Киреевский, с которым Б. сошелся близко, предпринял издание ""Европейца"", Б. стал писать для него прозой, написав, между прочим, рассказ ""Перстень"" и готовясь вести в нем полемику с журналами. Когда ""Европеец"" был запрещен, Б. писал Киреевскому: ""Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным"". Люди, лично знавшие Б., говорят согласно, что его стихи далеко не вполне ""высказывают тот мир изящного, который он носил в глубине души своей"". ""Излив свою задушевную мысль в дружеском разговоре, живом, разнообразном, невероятно-увлекательном, исполненном счастливых слов и многозначительных мыслей,... Б. часто довольствовался живым сочувствием своего близкого круга, менее заботясь о возможно-далеких читателях"". Так, в сохранившихся письмах Б. рассыпано немало острых критических замечаний о современных ему писателях, - отзывов, которые он никогда не пытался сделать достоянием печати. Очень любопытны, между прочим, замечания Б. о различных произведениях Пушкина, к которому он, когда писал с полной откровенностью, далеко не всегда относился справедливо. Б., конечно, сознавал величие Пушкина, в письме к нему лично льстиво предлагал ему ""возвести русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами"", но никогда не упускал случая отметить то, что почитал у Пушкина слабым и несовершенным (см., например, отзывы Б. о ""Евгении Онегине"" и пушкинских сказках в письмах к Киреевскому). Позднейшая критика прямо обвиняла Б. в зависти к Пушкину и высказывала предположение, что Сальери Пушкина списан с Б. Есть основание думать, что в стихотворении ""Осень"" Б. имел в виду Пушкина, когда говорил о ""буйственно несущемся урагане"", которому все в природе откликается, сравнивая с ним ""глас, пошлый глас, вещатель общих дум"", и в противоположность этому ""вещателю общих дум"" указывал, что ""не найдет отзыва тот глагол, что страстное земное перешел"". Известие о смерти Пушкина застало Б. в Москве именно в те дни, когда он работал над ""Осенью"". Б. бросил стихотворение, и оно осталось недовершенным. В 1842 году Б., в то время уже ""звезда разрозненной плеяды"", издал тоненький сборник своих новых стихов: ""Сумерки"", посвященный князю П.А. Вяземскому . Это издание доставило Б. немало огорчений. Его обидел вообще тон критиков этой книжки, но особенно статья Белинского . Белинскому показалось, что Б. в своих стихах восстал против науки, против просвещения. Конечно, то было недоразумение. Так, например, в стихотворении: ""Пока человек естества не пытал"" Б. только развивал мысль своего юношеского письма: ""Не лучше ли быть счастливым невеждою, чем несчастным мудрецом"". В поэме ""Последний поэт"" он протестовал против того материалистического направления, какое начинало определяться тогда (конец 30-х и начало 40-х годов) в европейском обществе, и будущее развитие которого Б. прозорливо угадал. Он протестовал против исключительного стремления к ""насущному и полезному"", а никак не против познания вообще, интересы которого именно Б. были всегда близки и дороги. Б. не стал возражать на критику Белинского, но памятником его настроения той поры осталось замечательное стихотворение ""На посев леса"". Б. говорит в нем, что он ""летел душой к новым племенам"" (т. е. к молодым поколениям), что он ""всех чувств благих подавал им голос"", но не получил от них ответа. Едва ли не прямо Белинского имеют в виду слова, что тот, ""кого измял души моей порыв, тот вызвать мог меня на бой кровавый"" (т. е. тот мог стремиться опровергнуть именно мои, Б., идеи, не подменяя их мнимой враждой к науке); но, по мнению Б., этот противник предпочел ""изрыть под ним сокрытый ров"" (т. е. бороться с ним несправедливыми путями). Б. даже заканчивает стихи угрозой вовсе после того отказаться от поэзии. ""Отвергнул струны я"", - говорит он. Но такие обеты, если и даются поэтами, не исполняются ими никогда. Осенью 1843 года Б. осуществил свое давнее желание - предпринял путешествие за границу. Зимние месяцы 1843 - 44 годов он провел в Париже, где познакомился со многими французскими писателями (А. де Виньи, Мериме, оба Тьерри, М. Шевалье, Ламартин, Ш. Нодье и другими). Чтобы познакомить французов со своей поэзией, Б. перевел несколько своих стихотворений на французский язык. Весной 1844 года Б. отправился через Марсель морем в Неаполь. Перед отъездом из Парижа Б. чувствовал себя нездоровым, и врачи предостерегали его от влияния знойного климата южной Италии. Едва Баратынские прибыли в Неаполь, как с Н.Л. Баратынской сделался один из тех болезненных припадков (вероятно, нервных), которые причиняли столько беспокойства ее мужу и всем окружающим. Это так подействовало на Б., что у него внезапно усилились головные боли, которыми он часто страдал, и на другой день, 29 июня (11 июля) 1844 года, он скоропостижно скончался. Тело его перевезено в Петербург и погребено в Александро-Невском монастыре, на Лазаревском кладбище. - Особенности поэзии Б. всего лучше определил Пушкин, сказав: ""Он у нас оригинален - ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко"". ""Поэзия мысли"" - вот, действительно, самое общее определение, которое можно дать поэзии Б. Сам он даже считал это свойство отличительной чертой поэзии вообще, жалуясь: ""Все мысль да мысль, художник бедный слова!"" В своих ранних стихах Б. развивает то пессимистическое миросозерцание, которое сложилось у него с детских лет. Его основное положение, что ""в сей жизни"" нельзя найти ""блаженство прямое"": ""Небесные боги не делятся им с земными детьми Прометея"". Согласно с этим в жизни Б. видит две доли: ""или надежду и волненье (т. е. мучительные беспокойства), иль безнадежность и покой"" (успокоение). Поэтому Истина предлагает ему научить его, страстного, ""отрадному бесстрастью"". Поэтому же он пишет гимн смерти, называет ее также ""отрадной"", признает бесчувствие мертвых ""блаженным"" и прославляет, наконец, ""Последнюю смерть"", которая успокоит все бытие. Развивая эти идеи, Б. постепенно пришел к выводу о равноценности всех проявлений земной жизни. Ему начинает казаться, что не только ""и веселью и печали"" дали боги ""одинакие крыле"" (двойственное число = крылья), но что равноправны добро и зло. Последнее выражено им в стихотворении ""Благословен святое возвестивший"", где этому возвестителю святого противополагается ""какой-нибудь неправедный"" (т. е. человек), обнажающий перед нами изгиб сердец людских, ибо ""две области, сияния и тьмы, исследовать равно стремимся мы"". Эти мысли выражены в стихах второго периода деятельности Б. и в его замечательных поэмах. Характерно, что герои поэм Б. - почти исключительно люди ""падшие""; такова ""добренькая Эда"", отдавшаяся соблазнителю-офицеру; такова Нина (""Бал""), переходившая от одного любовника к другому; таков Елецкий (""Цыганка""), составивший себе ""несчастный кодекс развратных, своевольных правил"", и особенно его подруга ""наложница""-цыганка. Найти искры живой души в падших, показать, что они способны на благородные чувства, сделать их привлекательными для читателя, - такова задача, которую ставил себе Б. в своих поэмах. Последний период деятельности Б. характеризуется его обращением к религии. Еще в одном из ранних стихотворений, в полном согласии со своим мировоззрением, он восклицал: ""О человек! уверься, наконец, не для тебя ни мудрость, ни всезнанье!"" Но если ""всезнанье"" недоступно, стоит ли искать ""полу-знанья""? Из этого вопроса возникает у Б. скептическое отношение к человеческим истинам; ему начинает казаться, что явленья юдольного мира уже ""все ведомы"", что вся человеческая мудрость может открыть лишь то, что давно заключено в ""точном смысле народной поговорки"". Такой круг идей привел Б. к ""оправданию Промысла""; он учит, что в нашей жизни лишь тот ""невредим"", кто пятой оперся ""на живую веру""; он пишет молитву, в которой молит Бога подать ему силы на его ""строгий рай""; наконец, в одном из последних стихотворений, написанных во время переезда из Марселя в Неаполь, многозначительно замечает: ""Много мятежных решил я вопросов, прежде чем руки марсельских матросов подняли якорь, надежды символ"". Однако нам не пришлось узнать, чем разрешилось бы для Б. это ""последнее вихревращенье"" дум и чувств: неожиданная смерть не дала ему довершить полного развития его поэзии. Что касается формы стихов Б., то, при всем совершенстве отделки, она страдает искусственностью. Язык Б. не прост, он любит странные выражения, охотно употребляет славянизмы и неологизмы в архаическом духе, так что о значении иных выражений Б. приходится догадываться (""внутренней своей вовеки ты не передашь земному звуки"", т. е. словами не расскажешь глубин души; поэт - ""часть на пире неосязаемых властей"", т. е. в мире мечты, и т. п.). Тон Б. почти всегда приподнят, иногда высокопарен. Особенное затруднение представляет то причудливое расположение слов, которое почему-то нравилось Б. (он писал, например: ""Предрассудок - он обломок древней правды, храм упал, но руин его потомок языка не разгадал"", т. е. - потомок не разгадал языка его руин). Наконец, затрудняет и та краткость, тот крайний лаконизм речи, к которому стремился Б. (он говорит, например, о небесах ""беспредельных, скорби тесных""). Однако, если освоиться с этими особенностями поэзии Б., если внимательно вникнуть в склад его речи, открывается меткость его выражений, точность его эпитетов, энергия его сжатых фраз. У Б. мало стихотворений, пленяющих музыкой стиха; чтобы оценить его музу, надо его стихи не только почувствовать, но и понять; к его поэзии применимо то, что князь П.А. Вяземский сказал о нем как о личности: ""Нужно допрашивать, так сказать, буравить этот подспудный родник, чтобы добыть из него чистую и светлую струю"". Кроме тех изданий, в которых стихи Б. появились при его жизни (эти издания указаны выше), его сочинения были изданы в 1869 году (Казань), 1883 (М.) и 1884 (Казань). Лучшие из изданий - 1869 и 1884 годов, так как в них собраны чрезвычайно важные варианты стихотворений Б. Некоторые стихотворения, не вошедшие в эти издания, перепечатаны в издании ""Севера"", в 1894 году (СПб.); несколько новых стихов, на основании рукописей, дано в издании 1900 года (Казань). Еще некоторые стихотворения и прозаические статьи, остававшиеся не перепечатанными в собраниях сочинений, даны мною в ""Русском Архиве"" 1900 года. В настоящее время в издании ""Академической библиотеки"" готовится новое издание сочинений Б., которое должно собрать все, им написанное. О Б. см. заметки Пушкина, Плетнева, И. Киреевского, князя П.А. Вяземского, Галахова (""Отечественные Записки"", 1844 год), Лонгинова , (библиография, ""Русский Архив"", 1864 год), С.А. Андреевского (""Философские течения русской поэзии"", СПб., 1896 год, и ""Литературные Чтения""), Н. Котляревского , В. Брюсова (""Русский Архив"", 1901 - 1903 годов), С. Венгерова (""Критико-биографический Словарь"", т. II), Белинского (соч. под редакцией Венгерова, т. VII, примечания редактора, стр. 626 - 637). Валерий Брюсов.

Источник: Биографический словарь. 2008

Баратынский, Евгений Абрамович

— поэт, род. 19 февраля 1800 г., в селе Вяжле, Кирсановского уезда Тамбовской губернии, в поместье своего отца, генерал-адъютанта Абрама Андреевича Баратынского, ум. 29 июня (11 июля) 1844 г., в Неаполе. Первоначальное воспитание он получил дома под руководством матери. Первым дядькой его был итальянец Боргез, который умер, приняв православие, и похоронен в церковной ограде села Вяжли. К нему относится послание: "К дядьке-италиянцу", написанное поэтом за две недели до кончины и Неаполе. В 1811 г. Баратынский был отправлен и Петербург, где сперва учился в немецком пансионе, а затем через полгода поступил в пажеский корпус. Здесь Баратынский пробыл с 1812 по 1816 г. В феврале 1816 г. Баратынский был по Высочайшему повелению исключен из корпуса вместе с другим пажом X., с воспрещением когда-либо поступать на военную службу. В письме к Жуковскому ("Рус. Арх." 1868 г., стр. 147—156), впоследствии ходатайствовавшему за него, поэт входит в подробности обстоятельств, навлекших на своим свояком Н. В. Путятой и с A. A. Мухановым, которые состояли тогда адъютантами у графа А. А. Закревского, финляндского генерал-губернатора. Осенью 1824 г., с разрешения генерала Закревского, поэт находился несколько месяцев при корпусном штабе в Гельсингфорсе, где жизнь его сделалась разнообразнее и оживленнее, чем в Кюменских укреплениях; в Гельсингфорсе Баратынский ближе познакомился с Путятой и тесно подружился с ним. Пребывание в Финляндии значительно повлияло на творчество Баратынского. Оно отразилось в целом ряде его произведений, из которых наибольшей известностью пользуются поэма "Эда" и стихотворение "Финляндия". Угрюмая Финляндия немало содействовала усилению того меланхолического настроения, которое было врожденно натуре поэта. После долгих хлопот, весной 1825 г. Баратынский, наконец, был произведен в офицеры; вскоре после этого он вышел в отставку и переехал в Москву, где 9 июня 1826 г. женился на старшей дочери генерал-майора Л. Н. Энгельгардта, автора известных "Записок", — Настасье Львовне. Последняя была не только нежной и любящей женой, но и женщиной с тонким литературным вкусом; поэт часто удивлялся верности ее критического взгляда. Он находил в ней ободряющее сочувствие своим вдохновениям и спешил прочитывать ей все, что только выходило из-под его пера. По словам сына, H. E. Баратынского, поэт был чрезвычайно строг к самому себе: успех не удовлетворял его; с большою легкостью выражаясь стихами и сразу набрасывая свои стихотворения, он переделывал их впоследствии, значительно сокращал и многое вовсе откидывал; поэтому сжатость формы и выражения — одна из отличительных черт его произведений. — После женитьбы, Е. А. поступил в межевую канцелярию, но вскоре вышел в отставку. В тридцатых годах поэт несколько времени жил в Казани, куда в тоже время приезжал А. С. Пушкин, собиравший материалы для истории пугачевского бунта. В Казани Баратынский получил печальное известие о кончине Дельвига (1831 г.). В Москве Баратынский близко сошелся с кн. Вяземским и Д. В. Давыдовым, вместе с которыми бывал у И. И. Дмитриева. Одним из первых знакомств поэта в Москве было знакомство с С. А. Соболевским, а затем и с другими московскими литераторами, особенно с И. Киреевским, Языковым, Хомяковым, Павловым. С Пушкиным же, Жуковским, Плетневым и кн. Вяземским, когда последний переехал в Петербург, Баратынский вел переписку. С осени 1839 г. по осень 1843 г. поэт с семейством (всех детей у него было 9 человек) жил в деревне: один год в Тамбовской губернии, в с. Вяжле, у своей матери, а остальное время в подмосковном сельце Муранове. Поэт любил деревню, предпочитая ее городу. Занимаясь хозяйством, постройкой дома в деревне, Баратынский издал в то же время собрание некоторых стихотворений, под заглавием: "Сумерки" (в 1842 г.). Сюда вошли стихотворения, написанные в 1835—1842 гг. Раньше этого, в 1826 г. появились отдельным изданием поэмы "Эда" и "Пиры", в 1827 г. — первое собрание стихотворений, в 1828 г. — поэма "Бал", в 1831 г. — поэма "Наложница" (первоначальное название "Цыганки"), наконец в 1835 г. появилось второе собрание стихотворений, в 2-х частях, с портретом автора. Осенью 1843 г. Баратынский осуществил давнишнее желание: с женой и старшими детьми он отправился за границу. Сначала он посетил Берлин, Франкфурт и Дрезден, а зиму 1843—1844 гг. провел в Париже. Здесь поэт вращался в салонах и познакомился с литераторами Нодье, обоими Тьери, Сент-Бевом, Мериме. По просьбе некоторых из них он перевел прозою на французский язык около 15-ти из своих стихотворений. Весною 1844 г. Баратынские поехали через Марсель в Неаполь. Во время переезда по морю поэтом было написано стихотворение "Пироскаф", напечатанное в 1844 г. в "Современнике", издававшемся в то время Плетневым. Перед отъездом из Парижа, доктор не советовал поэту ехать и Неаполь, опасаясь вредного влияния знойного Неаполитанского климата. Эти опасения оправдались: Е. А. был склонен к сильным головным болям. Через месяц по приезде и Неаполь он скоропостижно скончался. Через год тело Баратынского перевезено в Петербург и 30 августа 1845 г. погребено в Александро-Невской лавре, на Лазаревском кладбище, близ могил Гнедича и Крылова. — В 1869 г. Л. Е. Баратынский, при помощи редактора "Русского Архива", издал "Собрание сочинений" своего отца в одном томе с портретом. Оно повторено в 1884 г. (Казань) другим сыном поэта Н. Е. Баратынским. Последнее издание полнее и состоит из семи отделов: 1) лирические стихотворения, элегии, послания, эпиграммы, 2) поэмы, 3) проза, 4) материалы для биографии, 5) письма, 6) библиографические сведения (хронологический список биографических и критических статей об Е. А. Баратынском и его писем, не вошедших в 4-е издание; переводы стихотворений Б. на иностранные языки; для генеалогических справок и библиографический список изданий) и 7) приложения, заключающие в себе варианты к лирическим стихотворениям Баратынского. Кроме того, в 1883 г. редакция "Рус. Арх." выпустила миниатюрное издание стихотворений Баратынского, в 32 долю.


С. Трубачев.


Художественная индивидуальность Баратынского в достаточной мере выяснена критикою. Изящество стиха, сжатый и выразительный язык, умение в конкретных, поэтических образах передать самую отвлеченную мысль, безукоризненная отделка формы, — все эти качества дают Баратынскому право на одно из первых мест среди поэтов Пушкинского периода. Что касается до содержания его произведений, то общение с кружком Веневитинова привило ему шеллингианские воззрения на смысл и на задачи поэтического творчества. Вместе с нашими идеалистами того времени Баратынский идеалом поэта почитал Гете и в стихотворении на смерть его показал, что именно заставляло его так высоко ставить великого германского поэта. Это тот всеобъемлющий ум и та глубокая впечатлительность, которая дозволяет художнику заметить все существующее в мире, от солнца до последнего червяка, позволяет ему проникнуть и самые глубочайшие тайны человеческого духа и мироздания и в поэтической форме донести эти тайны до сознания всякого человека, не лишенного дара поэтического восприятия. Поэт — учитель жизни, он лучше всякого другого человека умеет отличать добро от зла и, если только он будет слушаться: единственно голоса святого вдохновения, то произведения его будут всегда нравственны, т. е. что бы ни изображал он, правда добра и красоты всегда ярко будет сиять в его создании (предисловие к "Цыганке"). Но для того, чтобы такая роль была поэту по силам, он должен достигнуть гармонического и полного развития ума и сердца, силы мышления и силы чувствования. Равновесие между этими двумя силами является непременным условием и для душевного спокойствия всякого человека вообще. И вот этого-то равновесия Баратынский в своей душе не находит. Одаренный сильной мыслительной способностью, изощривший свой ум вдумчивым отношением к окружающим его явлениям и к теоретическим вопросам, он скуден сердцем, и сознание этого недостатка служит для него источником постоянной неудовлетворенности, налагает печать грусти и разочарованности на все его произведения. Счастье любви чуждо его "разочарованной", холодной душе ("Не искушай меня без нужды"). Правда, причиной этого поэт выставляет тяжелый жизненный опыт, обманы, испытанные в молодости, но он неверно мотивирует свою холодность: в самых юных его произведениях сказывается та же неспособность к сильному чувству. На двадцатом году жизни его грудь уже "восторгом ожиданья не трепещет", он сознается, что "с тоской на радость я гляжу", что "судьбы ласкающей улыбкой я наслаждаюсь не вполне" ("Он близок, близок день свиданья"). Значить, холодность есть черта его натуры, прирожденное качество, а не результат тяжелой жизни. Чувство никогда не заполняет его души, он не умеет целостно переживать данный момент, всем сердцем отдаться данному настроению. Как бы ни было сильно впечатление минуты, оно все-таки оставляет в его душе место для рассудочного рефлекса, для разъедающего самоанализа, который окончательно убивает цельность настроения и внутренний мир. Правда, порой он пытается убедить себя, что он способен любить жизнь для жизни, что "мгновенье мне принадлежит, как я принадлежу мгновенью". Но это является: у него не как чувство, а как сознательная мысль, которую он жаждет усвоить, и потому она, не успев наполнить его души, никнет перед другой мыслью: "Что нашли подвиги, что слава наших дней, что наше ветреное племя? О, все своей чредой исчезнет в бездне лет"! Для всех один закон — закон уничтоженья!" ("Финляндия"). Беспощадный анализ разрушает все утехи жизни: ими могут наслаждаться только "юноши кипящие", но "знанье бытия приявшие" ясно видят всю их призрачность и гонят "прочь их рой прельстительный". В удел этих опытных людей остается "хлад бездейственной души", они должны покинуть мечту о счастии и доживать жизнь в скорбной грусти ("Две доли"). Так Баратынский истинным взглядом на жизнь признает полную безнадежность. Чем ближе подходит человек к познанию истины, тем больше сгущается вокруг него мрак, тем менее находит он оправдания для светлых упований. Это наводит на него такой ужас, что он гонит от себя правду и предпочитает самообман прямому взгляду на безотрадную действительность ("Истина"). Иногда, становясь в противоречие с таким мрачным взглядом, поэт в наших порывах к счастью, в неудовлетворенности земной жизнью, видит залог вечного блаженства: "сердцем постигнув блаженнейший мир, томимся мы жаждою счастья" ("Дельвигу"). Но эта мысль как бы выхваченная из поэзии Жуковского, находится в противоречии с полным скептицизмом Баратынского, который видит в человеке несчастное, несовершенное существо, поднявшееся над земным прахом, но абсолютно неспособное сродниться с небесами ("Недоносок"). Самое существование нашей души за гробом представляется ему проблематическим ("На смерть Гете": "и ежели жизнью земною Творец ограничил летучий наш век, и нас за могильной доскою, за миром явлений не ждет ничего — Творца оправдает могила его"; в французском переводе, сделанном самим Баратынским, вопрос поставлен еще радикальнее: "Et si notre existence est bornée à celle de la terre, si rien ne nous attend au delà des fugitives visions de ce monde: voyez sa tombe, et dites, si jamais Pharaon d´Egypte а élevé plus haute pyramide à sa mémoire" — тут уже нет речи ни о чем, переходящем за пределы земных условий и понятий этого мира). Иногда поэт в самой смерти, в факте уничтожения видит исход для людских страданий, и тогда смерть рисуется ему как великая и благая сила, смирительница всех страстей, разрешающая противоречия жизни и восстановляющая попранную жизнью справедливость ("Смерть"). Но и идеализация смерти не может быть устойчивою; момент прошел, и естественный ужас перед уничтожением вызывает перед поэтом другую картину, плохо мирящуюся с благостью смерти ("Последняя смерть"). Во всяком случае никакие подобные настроения не облегчают поэту острую боль, которая постоянно терзает его вследствие того, что он никак не может ощутить полноты жизни, снедаемый рефлексией и подтачиваемый холодностью. Жажда глубокого и искреннего чувства в нем велика, а сердце на такое чувство неспособно. И он с отчаянием восклицает: "Верь, жалок я.. Душа любви желает, но я любить не буду"... ("Признание"). Ясно видя, что корень зла кроется в чрезмерном развитии ума на счет сердца, поэт по временам с ненавистью помышляет о культуре, которую он считает причиною такого переразвития головного мозга. Он с любовью вспоминает первобытные времена, когда "человек естества не пытал весами, горнилом и мерой", жил близко к природе, имел в груди детскую веру, и ребенок умом — был крепок и здоров сердцем ("Приметы"). Успехи культуры лишили нас этой цельности, и только исключительные организации, поэтические успели спастись от черствости и бесчувственности цивилизованного общества, но близок час, когда и поэзии не останется места на земле, когда с последним поэтом погибнет и последний теплый луч сердечности ("Последний поэт").


Таковы главные моменты лирики Баратынского. Поэмы его, пользовавшиеся в свое время успехом, формальными своими достоинствами не уступают прочим произведениям поэта, но по содержанию стоят неизмеримо ниже; в них мы не найдем ни одного ценного и ярко очерченного типа, не найдем также ни глубины психологического анализа, ни поэтического отражения современности. Но и одной лирики достаточно, чтобы признать за Баратынским крупное и оригинальное поэтическое дарование, хотя более рассудочного характера, аналитического, чем истинно художественного, созидающего и синтезирующего. Что касается до прозы Баратынского, на которую до сих пор исследователи не обращали внимания, то она любопытна для изучения личности и творчества этого писателя, так как в ней мы находим попытки стройно и систематически изложить и аргументировать те самые точки зрения, которые развиваются и в его лирике.


С. Адрианов.


Словари: Старчевского, Березина, Геннади, Венгерова и Андреевского. — Н. В. Гербель, "Русские поэты в биографиях и образцах". — "Материалы для биографии Е. A. Баратынского", помещены на стр. 475—485 четвертого издания (1884 г.) его сочинений. — Для характеристики литературной деятельности Баратынского особенно важны статьи В. Г. Белинского (соч. т. I, стр. 86 и 241—252 и т. VI, стр. 280—324), С. А. Андреевского в его "Литературных чтениях" и отчасти — Венгерова. Последний, приводит как библиографию статей биографических о Баратынском, так и критических о его произведениях. Этим библиографическим списком нужно дополнять список, помещенный в 4-м издании сочинений Баратынского.


{Половцов}





Баратынский, Евгений Абрамович


(правильнее Боратынский) — поэт; род. 19 февраля 1800 г. в селе Вяжле, Кирсановского уезда Тамбовской губ.; воспитывался в пажеском корпусе, откуда в 1816 г. был исключен с воспрещением поступать в военную службу. Три года спустя, после усиленных хлопот, ему было, однако, разрешено поступить рядовым в л.-гв. егерский полк; в 1820 г., произведенный в унтер-офицеры, был переведен в Нейшлотский пехотный полк, стоявший в Финляндии, и пробыл здесь около шести лет до производства в офицеры, после чего вышел в отставку, женился и поселился в Москве. В 1845 году отправился с семейством за границу, посетил Германию, Францию и Италию, в Неаполе внезапно заболел и † 29 июня 1844 г. Сочинения Б. в стихах и прозе изданы его сыновьями в 1669 и 1884 гг.


Б. начал писать стихи еще юношей, живя в Петербурге и готовясь к поступлению в полк; в это время он сблизился с Дельвигом, Пушкиным, Гнедичем, Плетневым и другими молодыми писателями, общество которых имело влияние на развитие и направление его таланта: своими лирическими произведениями он скоро занял видное место в числе поэтов пушкинского кружка, поэтов-"романтиков". Продолжительное пребывание в Финляндии, вдали от интеллигентного общества, среди суровой и дикой природы, с одной стороны, усилило романтический характер поэзии Баратынского, а с другой — сообщило ей то сосредоточенно-элегическое настроение, каким проникнута большая часть его произведений. Впечатления финляндской жизни, кроме ряда вызванных ими небольших стихотворений, с особенною яркостью отразились в первой поэме Баратынского, "Эда" (1826), которую Пушкин приветствовал как "произведение, замечательное своей оригинальной простотою, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных". Вслед за этой поэмой явились "Бал", "Пиры" и "Цыганка", в которых молодой поэт заметно поддался влиянию Пушкина и еще более — влиянию "властителя дум" современного ему поколения — Байрона. Отличаясь замечательным мастерством формы и выразительностью изящного стиха, нередко не уступающего пушкинскому, эти поэмы по своему содержанию и литературному значению стоят, однако, гораздо ниже лирических стихотворений Баратынского, из которых многие и до сих пор не утратили своей прелести. Общий характер лирики Б. — грустно-задумчивый; непосредственное поэтическое чувство в его произведениях почти всегда подчиняется рефлектирующей мысли, и творческое одушевление уступает место холодной "игре ума". Сосредоточиваясь на том или ином вопросе общефилософского характера, поэт тревожно ищет выхода среди являющихся ему противоречий — ищет разрешения мучительных сомнений — и не находит, или если и находит, то только на время, ненадолго, — чтобы затем снова вернуться к "загадкам бытия", которые представляются ему неразрешимыми. Как поэт, он почти совсем не поддается вдохновенному порыву творчества; как мыслитель, он лишен определенного, вполне и прочно сложившегося миросозерцания; в этих свойствах его поэзии и заключается причина, в силу которой она не производит сильного впечатления, несмотря на несомненные достоинства внешней формы и нередко — глубину содержания. Лучшие из его лирических стихотворений: "На смерть Гете", "Финляндия", "Последний поэт", "Череп", "Последняя смерть". Собрание стихотворений Б. в первый раз издано в 1827 г. (2 изд., Москва, 1835; 3-е — 1869 и 4-е — 1884, Казань). Стихотворения Б. много раз переводились на немецк. и французск. языки.


Ср. "Рус. ст." (1870 г., т. II, стр. 638—45), "Рус. арх." (1868, стр. 141—47 и 866—72), В. П. Гаевский в "Соврем." (1853, № 5, в статье о Дельвиге), Koenig, "Litterärische Büder aus Russland" (есть в рус. переводе), Плетнев, "Сочинения" (т. 4), Пушкин (в журнальных статьях), Белинский (т. I и II), Галахов в "Отеч. зап." (1844 г., т. 37), Лонгинов в "Русск. арх."(1864), С. А. Андреевский "Литер. чтения" (СПб., 1891), Венгеров, "Крит. биогр. словарь" (т. 2).


{Брокгауз}





Баратынский, Евгений Абрамович


друг Пушкина, поэт; офицер; р. 1800, † 1844 г.



Дополнение: Баратынский, Евгений Абрамович, поэт; р. 19 февр. 1800 г., † 30 авг. 1844 г.


{Половцов}





Баратынский, Евгений Абрамович


(правильнее — Боратынский; 1800—1844) — поэт. Из богатых дворян Тамбовской губ. С 1819 стихи Б. уже появляются в печати, С 20-х гг. Б. был в личном общении с Дельвигом, Пушкиным, Языковым, московскими славянофилами, потом с Лермонтовым. И личные связи и поэзия Б. включают его в пушкинскую плеяду поэтов 30-х гг. Формы поэзии Б. не разнообразны, это — лирика, антология и поэма. Опыты в других родах литературы — случайны и немногочисленны. В поэзии Б. много пережитков классицизма; они держатся у него и в 30-х и в 40-х гг., когда Пушкин и "плеяда" уже от них освободились. Б. вообще стоит несколько в стороне от общего литературного движения: он, напр., не пережил байронизма, как Пушкин. В языке Б. много славянизмов и новообразований в архаическом духе. Но язык при лаконичности — меток, точен, энергичен, богат оригинальными эпитетами. Б. силен в описаниях (пейзажи, особенно финляндские). В "плеяде" Б., по справедливости, считается первым поэтом после Пушкина. — Б. славился, гл. обр., как "поэт мысли". "Жизнь, как добыча смерти, разум, как враг чувства, истина, как губитель счастья, — вот откуда проистекает элегический тон поэзии Б." (Белинский). Этим Б. заметно выделяется из "плеяды", где господствовал оптимистический, гедонистический тон. Но этим нисколько не ослабляется зависимость поэзии Б. от его социальной среды. Изжив в молодости "буйные радости пиров и любви", Б. пришел потом к выводу, что в жизни нет "блаженства прямого", что приходится выбирать "или надежду и волненье, иль безнадежность и покой". Б. выбрал покой, — конечно, в пределах такого социального строя, который может оградить этот покой. Таким строем для Б. была дворянская монархия. Придя к убеждению, что "в свете нет ничего дельнее поэзии", он надеялся в помещичьей усадьбе создать ей убежище: из всех поэтов плеяды это был наиболее "усадебный", настойчиво избегавший городской жизни. Но замечательно, что и в своем уединении Б. чувствовал угрозу всему традиционному укладу жизни. "Век шествует путем своим железным", "поколенья промышленным заботам преданы", поэту, как он, чуждому новому миру, остается бежать, погибнуть в морских волнах ("Последний поэт"). Страстный по натуре, испытавший отчаяние до грани самоубийства, Б. понимал "дикий смысл порока", и "две области — сияния и тьмы — исследовать равно стремился". Его философская лирика глубже, чем у "плеяды". Однако, у него не найдем ни философских максим "Фауста", ни богоборчества байроновского "Каина". Наоборот, уверившись, что не для человека "ни мудрость, ни всезнание", Б. пришел к "оправданию Промысла": в конце жизни он пишет "царю небес" "Молитву" (1844). Это обращение к религии было исторически совершенно закономерным для поэта, всю жизнь вращавшегося в религиозно-консервативной среде.


Лучшим изданием сочинений Б. является академическое, под редакцией М. Гофмана, СПб, 2 тт., 1914—15.




Лит.: ст. М. Гофмана, в "Русской Старине" ("Лирика Б."), №№ 4, 5, 6, 1914; ст. В. Я. Бpюсова в "Русском Архиве", 1901—03; Филиппович, П. П., Жизнь и творчество Баратынского, Киев, 1917; Пиксанов, Н., Два века рус. лит., 2-е изд., М., 1924.


Н. Пиксанов.





Баратынский, Евгений Абрамович


(правильнее Боратынский) [1800—1844] — поэт, крупнейший представитель пушкинской плеяды. Из старинного, но захудалого польского рода, выселившегося в XVII в. в Россию. Воспитание получил сперва в деревне, под наблюдением дядьки-итальянца, затем в петербургском французском пансионе и пажеском корпусе. В результате серьезной провинности — кражи довольно крупной суммы денег у отца товарища — был исключен из корпуса с запрещением навсегда поступать на службу. Эта кара сильно потрясла Б. (он заболел тяжким нервным расстройством и был близок к самоубийству) и наложила отпечаток на его характер и последующую судьбу. С целью снять тяготевшее клеймо, Б., после долгих хлопот друзей, поступил рядовым в один из петербургских полков. Нижним чином Б. прослужил семь лет (из них пять лет в Финляндии) и только в 1825 был произведен в офицеры. После производства вышел в отставку, последующие годы он жил то в Москве, то в своих имениях. Умер во время заграничного путешествия, в Неаполе, 44 лет от роду.


Первое стихотворение Баратынского было напечатано в 1819. Около этого же времени он сблизился с Дельвигом (см.), высоко оценившим его Пушкиным (см.) и столичными литераторами. Печатался в многих журналах и альманахах; выпустил отдельными изданиями три поэмы (из них "Бал" выпущен в одной книжке с "Графом Нулиным" Пушкина) и три сборника стихов (в 1827, 1835 и 1842).


Б. родился в "век элегий" — принадлежал к литературному поколению, возглавляемому Пушкиным, которое явилось выразителем, настроений деклассирующегося дворянства первых десятилетий XIX в. Однако деклас-сированность Б. носила особый оттенок. Для Пушкина его классовый упадок был общей бедой, он делил ее с целым слоем родовитого, но обнищавшего дворянства, к которому принадлежал по рождению. Деклассированность Б. была не только связана с общими процессами жизни его класса, но и явилась в значительной степени результатом индивидуального несчастья — той "суровой", "враждебной", "опальной" личной судьбы, о которой он так часто упоминает в своих стихах. В своей классовой ущербленности Б. ощущал себя вполне одиноким, каким-то социальным выброском, не принадлежащим ни к одному состоянию, вынужденным завидовать своим крепостным. Через несколько лет солдатской службы он писал в одном из писем: "не служба моя, к которой я привык, меня угнетает. Меня мучит противоречение моего положения. Я не принадлежу ни к какому сословию, хотя имею какое-то звание. Ничьи надежды, ничьи наслаждения мне не приличны". Трещина, образовавшаяся в годы солдатчины между Б. и его классом, так и не заполнилась до конца жизни. И позднее, в Москве, Б. чувствовал себя в рамках своего дворянства особняком, чуждался "света", образом жизни резко отличался от жизни схожего с ним по положению и достатку московского барства; наконец, — о чем так тщетно мечтал в последние годы Пушкин, — устроил "приют от светских посещений, надежной дверью запертой" в подмосковном имении, куда навсегда переселился с семьей. Однако, переживая свою деклассированность острее Пушкина, Б. в то же время, будучи сыном богатых помещиков, взяв большое приданое за женой, гораздо прочнее связан с экономическими корнями дворянства. Сходством социального положения Б. и Пушкина объясняется параллельность основных линий их творчества: оба начали подражанием господствующим образцам начала века — эротико-элегической поэзии Батюшкова (см.), элегиям Жуковского (см.); оба прошли стадию романтической поэмы; наконец, последний период в творчестве обоих окрашен отчетливой реалистической струей. Но при сходстве основных линий поэтический стиль Б. отличается замечательным своеобразием — "оригинальностью", к-рую тот же Пушкин в нем так отмечал и ценил ("никогда не тащился он по пятам свой век увлекающего гения, подбирая им оброненные колосья: он шел своею дорогою один и независим"). Социальная изолированность Б. отозвалась в его творчестве резким индивидуализмом, сосредоточенным одиночеством, замкнутостью в себе, в своем внутреннем мире, мире "сухой скорби" — безнадежных раздумий над человеком и его природой, человечеством и его судьбами, по преимуществу. Острое переживание ущерба, "истощения" бытия, завершающееся зловещим "видением" вырождения и гибели всего человечества ("Последняя смерть"); настойчивое ощущение никчемности, "напрасности" жизни — "бессмысленной вечности", "бессмысленного", "бесплодного", "пустого" коловращенья дней ("Осень", "На что вы дни", "Недоносок" и др.), восторженное приятие смерти — исцелительницы от "недуга бытия", в качестве единственного "разрешенья всех загадок и всех цепей" мира ("Смерть") — таковы наиболее характерные темы философической лирики Б. Внешний мир, природа для этой лирики — только "пейзажи души", способ символизации внутренних состояний. Все эти черты выводят Б. за круг поэтов пушкинской плеяды, делают его творчество близким и родственным поэзии символистов. В то же время, в силу сохранения экономической связи с дворянством, Б., как никто из поэтов плеяды, ощущает свою близость с "благодатным" XVIII веком, — "мощными годами", — периодом высшего классового расцвета дворянства; он сильно ненавидит надвигающуюся буржуазно-капиталистическую культуру ("Последний поэт"). Из всех поэтов плеяды он наиболее "маркиз", наиболее верен "классицизму", правила которого, по отзывам друзей, "всосал с материнским молоком". Наряду с элегиями, излюбленными жанрами Б. являются характерные "малые жанры" XVШ в.: мадригал, альбомная надпись, эпиграмма. Самые задушевные стихи Б. зачастую завершаются неожиданным росчерком — столь типичным для поэтики XVIII века, блестящим pointe´ом, где на место глубокой мысли становится острое словцо, на место чувства — мастерски отшлифованный, но холодный мадригальный комплимент. Язык Б. отличается "высоким" словарем, загроможденным не только архаическими словами и оборотами, но и характерными неологизмами на архаический лад; торжественно-затрудненным, причудливо-запутанным синтаксисом. Наконец, Б. крепко связан с XVIII в. не только по яз. и формам своей поэзии, но и по тому основному рассудочному тону, который составляет такое отличительное, бросающееся в глаза его свойство, заставившее критиков издавна присвоить ему название "поэта мысли". "Нагим мечом" мысли, перед которым, по собственным словам Б., "бледнеет жизнь земная", иссечен и самый стиль его стихов. Предельный лаконизм, стремление к кристаллически четким словесным формулировкам; при исключительной меткости и яркости языка — почти безобразность, отвлеченность; почти полное отсутствие красок, цветов (излюбленный пейзаж Б. — зима с ее "пристойной белизной", "заменяющей" "невоздержную пестроту" "беспокойной жизни") — таковы основные черты этого стиля. В своих теоретических построениях Б. идет еще дальше, прямо уподобляя поэзию науке, "подобной другим наукам", источнику "сведений" о "добродетелях и пороках, злых и добрых побуждениях, управляющих человеческими действиями". Но будучи типичным вскормленником рационалистической культуры XVIII в., Б. вместе с тем явно тяготится ею, считает себя не только "жрецом мысли", но и ее жертвой; в чрезмерном развитии в человечестве "умственной природы", в том, что оно "доверясь уму, вдалось в тщету изысканий", Б. усматривает причины вырождения и неизбежной грядущей гибели ("Все мысль, да мысль...", "Последний поэт", "Пока человек естества не пытал...", "Весна, весна" и мн. др.). Такова диалектика поэта, еще принадлежащего XVIII в. и уже вышедшего за его пределы. Закономерно, с точки зрения этой диалектики, появление в последнем периоде творчества Б. религиозных настроений, нарастающее стремление противопоставить "изысканиям ума" "смиренье веры" ("Вера и неверие", "Ахилл", "Царь небес, успокой" и др.). Рационалист, ищущий преодоления своего рационализма, "декадент" по темам и специфическому их заострению, символист некоторыми своими приемами, архаист по языку, по общему характеру стиля — из таких сложных, противоречивых элементов складывается цельный и в высшей степени своеобразный поэтический облик Б., "необщее выраженье" которого сам поэт справедливо признавал своим основным достоинством.


Несколько особняком от лирики Б. стоят его поэмы, заслоненные от современников творчеством Пушкина, несмотря на то, что Б. сознательно отталкивался от последнего, стремясь противопоставить "романтической поэме" Пушкина свою реалистическую "повесть в стихах", рассказывающую о происшествиях, "совершенно простых" и "обыкновенных". Ни в этом отталкивании, ни в своем реализме Б. не удалось пойти слишком далеко, тем не менее его поэмы отмечены несколькими характерными особенностями (сильный "демонический" женский характер, выдвигаемый в центр повествования; преимущественное внимание поэта к миру преступной, порочной, "падшей" души.)


После шумных успехов, выпавших на долю первых подражательных опытов Б. в условно-элегическом роде, последующее его творчество встречало все меньше внимания и сочувствия. Суровый приговор Белинского (см.), бесповоротно осудившего поэта за его отрицательные воззрения на "разум" и "науку", предопределил отношение к Б. ближайших поколений. Глубоко-своеобразная поэзия Б. была забыта в течение всего столетия и только в самом его конце символисты, нашедшие в ней столь много родственных себе элементов, возобновили интерес к творчеству Б., провозгласив его одним из трех величайших русских поэтов, наряду с Пушкиным и Тютчевым (см.).


Библиография: I. Наиболее полным изданием сочин. Б. является двухтомное академическое, под ред. Гофмана, СПб., 1915. Однако положенный в его основу неправильный принцип печатанья в основном тексте первых редакций делает его наименее пригодным для читателя. Лучше пользоваться одним из старых изданий, преимущественно казанским, 1884, где собраны и отсутствующие в академическом изд. письма Б. Дополнительно письма Б.: "Татевский сборник", СПб., 1899 (письма к И. Киреевскому); сб. "Старина и новизна", кн. III и V, СПб., 1900 и 1902 (письма к кн. П. А. Вяземскому); Верховский Ю., В. А. Б., Материалы к его биографии, П., 1916 (письма к родным).


И. Бpюсов В. Я., Ст. в "Русском архиве", 1899—1903; Андреевский С., Лит-ые чтения, СПб., 1902; Бpюсов В. Я., Далекие и близкие, М., 1912; Гофман М., Поэзия Б., П., 1915; Филиппович П. П., Жизнь и творчество Е. А. Б., Киев, 1917; О восприятии Б. критикой — в статье М. Гофмана. Отзывы о Б. при II т. академического изд.; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, М. — Л., 1924. Под Москвой, в сельце Муранове находится музей Б. и Тютчева [Благой Д., Мураново (литературная экскурсия), М., 1925).


Д. Благой.


{Лит. энц.}

Источник: Большая русская биографическая энциклопедия. 2008