Бедный Демьян
Источник: Харьков. Энциклопедический словарь.
Источник: Великая Отечественная война. Большая биографическая энциклопедия. 2013
Участник Гражданской войны. Автор любимых в народе песен и басен, стихотворных повестей и фельетонов, талантливо откликавшихся на политическую злобу дня. Высоко ценя творчество Демьяна Бедного, И.В. Сталин не оставлял без внимания допускаемые поэтом неточности и ошибки. Так, 12 декабря 1930 он писал:
«Письмо Ваше от 8.XII получил. Вам нужен, по‑видимому, мой ответ. Что же, извольте.
Прежде всего о некоторых Ваших мелких и мелочных фразах и намеках. Если бы они, эти некрасивые «мелочи», составляли случайный элемент, можно было бы пройти мимо них. Но их так много и они так живо «бьют ключом», что определяют тон всего Вашего письма. А тон, как известно, делает музыку.
Вы расцениваете решение ЦК как «петлю», как признак того, что «пришел час моей (т. е. Вашей) катастрофы». Почему, на каком основании? Как назвать коммуниста, который, вместо того чтобы вдуматься в существо решения ЦК и исправить свои ошибки, трактует это решение как «петлю»?..
Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой «зазнайством»? Побольше скромности, т. Демьян…
В чем существо Ваших ошибок? Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР, критика обязательная и нужная, развитая Вами вначале довольно метко и умело, увлекла Вас сверх меры и, увлекши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее. Таковы Ваши «Слезай с печки» и «Без пощады». Такова Ваша «Перерва», которую прочитал сегодня по совету т. Молотова.
Вы говорите, что т. Молотов хвалил фельетон «Слезай с печки». Очень может быть. Я хвалил этот фельетон, может быть, не меньше, чем т. Молотов, так как там (как и в других фельетонах) имеется ряд великолепных мест, бьющих прямо в цель. Но там есть еще ложка такого дегтя, который портит всю картину и превращает ее в сплошную «Перерву».
Вот в чем вопрос и вот что делает музыку в этих фельетонах.
Судите сами.
Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию. Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР как на очаг освободительной борьбы трудящихся всего мира, признавая в нем единственное свое отечество. Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу, и прежде всего русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих, как признанному своему вождю, проводящему самую революционную и самую активную политику, какую когда‑либо мечтали проводить пролетарии других стран. Руководители революционных рабочих всех стран с жадностью изучают поучительнейшую историю рабочего класса России, его прошлое, прошлое России, зная, что кроме России реакционной существовала еще Россия революционная, Россия Радищевых и Чернышевских, Желябовых и Ульяновых, Халтуриных и Алексеевых. Все это вселяет (не может не вселять!) в сердца русских рабочих чувство революционной национальной гордости, способное двигать горами, способное творить чудеса.
А Вы? Вместо того чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата, ушли куда‑то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из «Домостроя», стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную «Перерву», что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит и – русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими. И это называется у Вас большевистской критикой! Нет, высокочтимый т. Демьян, это не большевистская критика, а клевета на наш народ, развенчание СССР, развенчание пролетариата СССР, развенчание русского пролетариата.
И Вы хотите после этого, чтобы ЦК молчал! За кого Вы принимаете наш ЦК? И Вы хотите, чтобы я молчал из‑за того, что Вы, оказывается, питаете ко мне «биографическую нежность»! Как Вы наивны и до чего Вы мало знаете большевиков…»
Демьян Бедный
(1883—1945; автобиография). — Вряд ли хоть одному из наших писателей выпала на долю история жизни более страшная и выразительная, чем детство Д. Б. В ранние годы теснейшим образом он был связан с людьми, в душе и на платье своем носившими все запахи уголовщины и каторги. И нужны были огромные внутренние силы, чтобы так легко стряхнуть с себя эту грязную накипь жизни. Ужасающая жестокость и грубость окружали детство Д. Б. Предки его, по фамилии Придворовы, принадлежали к военно-поселенцам Херсонской губ. Военные поселения — детище страшного Аракчеева — представляли собой худший вид крепостного права, худшее рабство, какое только знал мир. С величайшей завистью смотрели военно-поселенцы на обыкновенных крепостных. После падения крепостного права дух аракчеевщины еще долго витал над всей Херсонщиной, поддерживая в местном населении жестокость, буйство, бандитско-разбойничьи инстинкты, нашедшие свои отзвуки позже в махновщине и григорьевщине.
Родился Д. Б. 1 (13) апреля 1883 г. в дер. Губовке Александрийского уезда Херсонской губ. Это большое украинское село, прорезанное рекой Ингул, отделяющей левую — украинскую часть села от правой, издавна занятой военно-поселенцами. Дед Д. Б., Софрон Федорович Придворов, хорошо еще помнил времена поселенчества. Мать, Екатерина Кузьминична, была родом украинская казачка из селения Каменки. Женщина исключительно красивая, крутая, жестокая и распутная, она глубоко ненавидела своего мужа, жившего в городе, и всю свою тяжелую ненависть вымещала на сыне, которого родила, когда ей было только 17 лет. Пинками, побоями и бранью она вселила мальчику ужасающий страх, который постепенно превратился в непреодолимое, навсегда оставшееся в душе отвращение к матери.
"...Незабвенная пора, золотое детство..." — иронически вспоминает потом эту пору своей жизни поэт.
Ефимке едва минуло 4 года. Был праздник, — ужасная духота. По обыкновению избитый и заплаканный, Ефимка, плетясь за матерью, очутился у лавочника Гершки. Забившись в угол, он стал невольным свидетелем бесстыдной сцены, разыгравшейся тут же на мешках, на глазах потрясенного ребенка. Мальчик горько заплакал, а мать всю дорогу остервенело лупила его палкой. Отец, Алексей Сафронович Придворов, служил в городе, в 20 верстах от Губовки. Приходя домой на побывку, он бил жену смертным боем, и та сторицей возвращала побои сыну. Возвращаясь к себе на службу, отец нередко уводил с собой Ефимку, который, как праздника, дожидался этих счастливых передышек. До 7 лет Ефим жил в городе, где и научился грамоте, а потом до 13 лет в деревне с матерью. Против материнского дома, прямо через дорогу, находились шинок (кабак) и сельская "расправа". По целым дням сидел на завалинке Ефимка и смотрел в лицо деревенской жизни. Безгласная, безмолвная, порабощенная Русь, набравшись смелости в кабаке, дико горланила похабные песни, мерзостно сквернословила, бушевала, буянила и потом смиренно искупала свои кабацкие ереси покаянием в "холодной". Тут же, бок о бок с "холодной", где шла борьба с индивидуальными пороками перепившихся губовцев, развертывалась во всю крикливую ширь губовская жизнь на поле общественной борьбы: галдели деревенские сходки, шатались понурые неплательщики, орали и требовали недовольные жалобщики и, гремя всеми струнами деревенской юстиции, "расправа" вселяла губовским мужикам уважение к основам помещичьего строя. А мальчик слушал и поучался.
Не раз среди действующих лиц приходилось встречать ему собственную мать. Екатерина Кузьминична редко бывала дома и, с увлечением предаваясь попойкам и дракам, немало способствовала отступлениям от форменного и узаконенного порядка в Губовке. Изголодавшись, мальчик стучался в первую попавшуюся избу. "Так сызмала, — говорил Д. Б улыбаясь, — я приучался к общественному питанию: куда придешь, там и дом твой". По вечерам, забравшись на печку, Ефимка делился с дедом запасом житейских наблюдений. А в воскресные дни дед брал с собой внука в кабак, где в пьяном чаду довершалось житейское образование мальчика. Дома навеселе дед любил вспоминать о старине, о поселенческих временах, об уланах и драгунах, стоявших постом по всей Херсонщине. И подогретое водкой воображение деда охотно рисовало идиллические картины крепостной старины.
"Как, бывало, за поселение..." — начинал дед.
Выходило так, что лучшего порядка, чем патриархальная старина, и желать нельзя. Всякое нововведение тут ненужная вставка. Но в трезвом виде дед говорил другое. С ненавистью рассказывал он внуку об аракчеевщине, о милостях барских: как поселенцев наказывали палками, как мужиков в Сибирь ссылали, а баб, оторванных от грудных детей, превращали в собачьих кормилок. И рассказы эти навеки врезались в памяти Ефимки.
"О многом мне поведал дед.
Суровы были и несложны
Его рассказы и ясны,
И были после них тревожны
Мои младенческие сны..."
Для живого и впечатлительного мальчика наступило время тяжелых размышлений. Он хватал на лету рассказы деда и бился в тревожных думах. С одной стороны, дед как бы требовал оправдания крепостному строю, с другой — он поселял заклятую ненависть к старине бытовой правдой своих рассказов. И незаметно в мозгу Ефимки рождалось смутное представление о двух правдах: одной — елейной и примиряющей, приукрашенной мечтательной ложью деда, и другой — суровой, несговорчивой и беспощадной правде мужицкой жизни. Эту двойственность поддерживало в мальчике и деревенское воспитание. Рано научившись грамоте, он под влиянием деревенского попа начал читать псалтырь, "Четьи-Минеи", "Путь ко спасению", "Жития святых" — и это направило воображение мальчика на ложный и органически чуждый ему путь. Постепенно в нем даже сложилось и утвердилось желание уйти в монастырь, но дед обидно высмеивал религиозные мечтания мальчика и в своих словоохотливых беседах немало внимания уделял лицемерию и плутням попов, церковному обману и проч.
Ефимку определили в сельскую школу. Учился он хорошо и охотно. Чтение окунуло его в сказочный мир. Он вытвердил на память "Конька-Горбунка" Ершова и почти не расставался с "Разбойником Чуркиным". Каждый пятак, попадавший ему в руки, он мигом превращал в книжку. А пятаки водились у мальчика. Дом Придворовых по своему стратегическому положению (против "расправы" и шинка и недалеко от дорожного тракта) был чем-то вроде заезжего двора. Сюда заглядывали и становой, и урядник, и сельские власти, и проезжающие обозы, и конокрады, и дьячок, и вызываемые в "расправу" крестьяне. В гуще этого разношерстного люда восприимчивое воображение мальчика пополняется образами будущих "затейников", "администраторов", "улицы", "батраков", "бунтующих зайцев" и "опекунов". Вместе со знанием жизни приобрел тут Ефимка и деляческие навыки, и вскоре он начинает подвизаться в роли сельского писарька. За медный пятак он сочиняет прошения, дает советы, выполняет разные поручения и всячески воюет с "расправой". От этой борьбы с "расправой" и берет начало его литературная карьера. А приток житейского опыта все растет, расширяется, и накапливаются сотни новых сюжетов. На короткое время грамотный Ефимка становится нужным и матери. Вследствие ли постоянных побоев или другого извращения природы, но, кроме Ефимки, у Екатерины Кузьминичны детей больше не было. Это создало ей прочную репутацию специалистки по страхованию от потомства. От охотниц такого рода страховок отбою не было. Екатерина Кузьминична ловко поддерживала обман. Она давала бабам всякие снадобья, поила настоями из пороха и лука. Губовские девки исправно глотали и к положенному сроку исправно рожали. Тогда привлекался к делу Ефимка. В качестве грамотея он строчил лаконическую записку: "крещеное имя Мария, при сем рубль серебром", и "тайный плод любви несчастной" препровождался вместе с запиской в город. Парни знали, что Ефимка посвящен во все секретные операции матери и, поймав его в темном углу, допытывались: "А ходила Прыська до твоей маты? Кажи". Но Ефимка крепко хранил девичьи тайны. Кроме того, в качестве грамотея мальчик зарабатывал пятаки чтением псалтыря по покойникам. Эти пятаки обычно тоже пропивались матерью.
Услуги, оказываемые мальчиком матери, не делали последнюю более ласковой к сыну. Она по-прежнему тиранила мальчика, по-прежнему оставляла его по целым дням без еды и предавалась бесстыдному разгулу. Однажды мальчик, вконец изголодавшийся, обшарил в избе все уголки, но не нашел ни крошки. В отчаянии лег на пол и заплакал. Но, лежа, увидел неожиданно под кроватью дивное зрелище: в деревянное дно кровати было вбито десятка два гвоздей, а к гвоздям на веревочках подвешены: колбаса, рыба, баранки, сахар, несколько бутылок водки, сметана, молоко — словом, целая лавочка. Уведомленный об этом, дед Софрон крякнул: "Вот почему она, стерва, всегда такая красная!", — но запасы тронуть голодный старик и мальчик побоялись. К этому времени относит Д. Б. одно из самых мрачных воспоминаний своего детства. Ему 12 лет. Он умирает — должно быть, от дифтерита: глотку заложило до полной немоты. Его причастили и положили под образами. Тут же мать — простоволосая, пьяная. Она шьет смертную рубашку и орет во весь голос веселые кабацкие песни. Мальчику мучительно тяжело. Он хочет что-то сказать, но только беззвучно шевелит губами. Мать заливается пьяным смехом. Входит кладбищенский сторож Булах — пьяница и веселый циник. Он присоединяется к пению матери. Потом подходит к Ефимке и добродушно резонерствует: "Що же, Ефимаша, поховаем... Дэ же тэбэ поховаты? Пидля бабуси. Там мята дуже гарно пахне...". Кто-то дал знать отцу, что Ефимка умирает.
Между тем нарыв прорвало. Очнулся мальчик от страшных криков. Было темно. На полу валялась пьяная мать и визжала неистовым голосом под ударами отцовского сапога. Отец отмахал 20 верст из города, застал мать на пьяном гульбище и поволок ее за косы домой. С этой памятной ночи начинается перелом в жизни Ефимки. Мать перестала его бить, мальчик стал решительно отбиваться и начал чаще бегать к отцу. В городе Ефимка подружился с двумя мальчиками — Сенькой Соколовым, сыном эльвортовского рабочего, и сыном жандармского вахмистра — Сашкой Левчуком. Последний готовился в фельдшерскую школу. Готовил его настоящий учитель, получавший по 3 рубля в месяц. Побывав раза два на уроках у Сашки, мальчик целиком был захвачен желанием пойти по стопам своего друга. Отец не противился этому. Он уплатил учителю 3 рубля за право Ефимки присутствовать на уроках. Месяца 3 Ефимка ходил к учителю. Осенью 1896 г. мальчиков повезли в Киев экзаменоваться.
И вот победа одержана. Мальчик принят в военную фельдшерскую школу в качестве "казеннокоштного" воспитанника. В высоких и теплых комнатах с белыми стенами и начищенными полами он сразу почувствовал себя переполненным возвышенной радостью. Далеко позади остались свирепая мать, побои, драки, увечья, похабные разговоры, беременные девки, подкидыши, псалтыри у покойников, желание бежать в монастырь. Он жадно прислушивался к каждому слову преподавателей, проникался их верой и убеждениями. И здесь впервые придал своим чувствам те формы, которые были свойственны его таланту: он написал стихи.
Это были патриотические стихи, посвященные царю Николаю II по поводу его выступления в роли "миротворца" с созывом конференции в Гааге (в 1899 г.):
"Звучи моя лира:
Я песни слагаю
Апостолу мира
Царю Николаю!"
Могло ли быть иначе? Он отказывается поступить в монастырь, но, конечно, рассматривает свою удачу как благодать провидения. Острая от природы, но еще не тронутая культурой и знанием, мысль мальчика продолжает работать в том же узком церковно-патриотическом кругу. Вся душа его во власти елейно-примиряющей правды.
"Когда мне предлагают написать об "ужасах" военного воспитания в военно-фельдшерской школе, — говорит Д. Б., — то мне становится просто неловко. Какие там ужасы, когда я в школе впервые почувствовал себя на свободе. Высокие белые стены, паркетные полы, ежедневно горячие обеды — да мне такое и во сне не снилось никогда. Я был на десятом небе от блаженства".
Школу Д. Б. окончил в 1900 г. После этого он прослужил на военной службе до 1904 г. в Елисаветграде, где Д. Б. успел подготовиться на аттестат зрелости. Весной 1904 г. он выдержал экзамен и поступил в Петербургский университет. Это был для Д. Б. большой триумф, так как подготовка на аттестат зрелости стоила ему невероятных усилий. Впрочем, этот триумф был, по обыкновению, отравлен. Когда Д. Б. уезжал в Петербургский университет, увидал он на вокзале растрепанную бабу, не совсем трезвую. Грозя кулаком в его сторону, она дико кричала на весь перрон: "А, щоб тoбi туды ны доiхать и назад не вернуться..." Это Екатерина Кузьминична посылала свое материнское благословение отъезжающему сыну. С тех пор мать не давала о себе знать в течение многих лет. Только в 1912 г. сын, работая в петербургской публичной библиотеке, случайно наткнулся в елисаветградской газете на небольшую заметку: "Дело Екатерины Придворовой об истязании малолетних". Вскоре после этого мать приехала в Петербург, разыскала сына и, не глядя ему в глаза, угрюмо бросила: "Его вбылы". — "Кого?" — "Батька (отца)". И путаясь, рассказала, что на базаре в Елисаветграде, в отхожем месте нашли труп отца. Труп совсем разложился, на пальце сохранился серебряный перстень с надписью: Алексей Придворов. Из расспросов выяснилось, что у нее была крупная ссора с отцом из-за дома в деревне. Отец собирался куда-то уехать и хотел продать дом. Мать была против. Она в то время торговала на базаре, и рундук ее находился недалеко от отхожего места. Слушая сбивчивые показания матери, сын пришел к твердому убеждению, что она причастна к убийству. Но Екатерина Кузьминична умела держать язык за зубами.
Уже в годы советской власти, когда сын стал известен на всю Россию, она разыскала его в Кремле, не раз приезжала к нему, получала деньги, подарки, но уезжая, неизменно обворовывала, причем не стеснялась кричать в Елисаветграде на базаре: "Вот шапка Д. Б., за три карбованца". Но на вопрос об убитом отце отвечала злобной бранью. И только на смертном одре она покаялась и созналась, что муж был убит ею при содействии двух любовников. В день убийства она всех троих позвала к себе на обед, опоила мужа отравленной водкой, и тогда те двое обмотали его тонкой бечевкой, удавили и бросили в отхожее место.
Любопытен приезд Е. Придворова в столицу ранней осенью 1904 г.: с николаевского вокзала вышел крепкий детина в порыжелом пальто с отцовского плеча, с тощим чемоданчиком, но в новенькой студенческой фуражке и с тросточкой в руке. На Знаменской площ. у Николаевского вокзала памятника Александру III еще не было тогда, а стояла деревянная ограда с выразительной надписью: "останавливаться воспрещается", и возле внушительный городовой на посту. Робко и нерешительно студент подошел к городовому и вежливо обратился к нему: "Господин полицейский, можно по Петербургу гулять с тросточкой?". Городовой был озадачен: "Почему же нельзя?" — "Да ведь тут царь живет..." Усы служаки грозно зашевелились. В странной наивности приезжего студента ему почуялась скрытая крамола, и в округленных глазах его мелькнуло что-то такое, что заставило испуганного студента немедленно навострить лыжи. "Впоследствии, — рассказывал Д. Б., вспоминая этот недоброй памяти эпизод, — я искупил грех свой юности и оправдал догадку городового". Этим искуплением явилась надпись Д. Б., высеченная со всех четырех сторон на гранитном пьедестале памятника Александру III. Ею — этой стегающей надписью "Пугало" — встречает ныне революционный Ленинград всякого выходящего с Октябрьского (Николаевского) вокзала на бывшую Знаменскую площадь:
"Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья:
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.
Надолго и крепко въелась в душу Е. Придворова военно-фельдшерская муштра. Кругом закипала упорная борьба с деспотизмом, Россия вздрагивала от подземных ударов. И собственная судьба вчерашнего Ефимки, и воспоминания об уродливой губовской "расправе" — все и вокруг, и сзади, казалось бы, толкало Е. Придворова в ряды революционных студентов. Но это не могло случиться сразу у юноши, с 13-летнего возраста до 21 года выросшего и воспитанного в требованиях военной муштры. Он пытался учиться, ходил на лекции, слушал, записывал, не без тайного ужаса сторонясь от университетских волнений и "беспорядков". Этот период жизни Д. Б. — период юношеского возмужания и роста личности — отмечен был сложным процессом внешней и внутренней ломки, нашедшим себе очень точное и правдивое изображение в автобиографической поэме "Горькая правда": здесь разителен чисто сказочный внешний переход от "подростка-пастушка", который
"... Ржаного хлебушки... брал с собой ковригу
И с хлебом бережно засовывал в мешок
Свою любимую, зачитанную книгу"
— к жизни столичной в высшем "свете", среди "господ", средь "блеска почестей", и потом "пробуждение" от "горькой правды", "обманов", возвращение к народным низам уже искушенным и все познавшим бойцом, в сжатых сильных стихах здесь — не вольные поэтические метафоры, а отвечающие действительности точные образы, лишь художественно завуалированные, — вся история страстных падений и подъемов этой образующей поры жизни Д. Б. — его периода Sturm und Drang.
Судьбы причудливой игрой
Заброшенный потом нежданно в город шумный,
Как я завидовал порой,
Подслушав у господ спор непонятно умный.
Шли — день за днем, за годом год.
Смешав со светом "блеск", на "блеск" я шел упорно,
С мужицкой робостью взирая на господ,
Низкопоклонствуя покорно.
Здесь, что ни слово — то исповедь жгучая, самобичующая, — "исповедь горячего сердца", и только расшифровав каждое слово и образ этой совершенно правдивой исповеди, можно прочесть биографию этих лет жизни Д. Б.
Но какая-то "червоточина" незримо подъедала внешне блестящее благополучие юноши, оторванного от той почвы, на которой он родился.
"...Но смутная душа рвалась на свет дневной,
Больней давили грудь извечные вериги,
И все заманчивей вскрывали предо мной
Иную жизнь, дорогу в мир иной,
Родных писателей возвышенные книги".
И вот "настало пробужденье" (как у Пушкина):
От блеска почестей, от сонмища князей,
Как от греховного бежал я наважденья.
В иной среде, иных друзей
Нашел я в пору пробужденья".
Повторяем, здесь очень скупо, но очень точно намечен тот сложный путь душевных бурь, внутренних катаклизмов, неимоверных усилий и работы над собой, который превратил студента Придворова в "мужика вредного Демьяна Бедного". Как-то сразу сделалось ясным, что страна ступает по трупам и отовсюду веет всероссийской губовской "расправой". Рука потянулась к перу.
"Мстя за бесплодную растрату юных сил,
За все минувшие обманы,
Я с упоением жестоким наносил
Врагам народа злые раны.
Вот начало этой иной — литературно-политической карьеры Д. Б.
Первые стихотворения будущего сатирика носят мрачный характер и пропитаны духом строгой самопроверки. Они относятся к 1901—1908 годам. На протяжении десятилетия с 1907 до 1917 г. басня составляет почти единственную форму его литературного творчества, и собственно в этот период Д. Б. и завоевана заслуженно репутация баснописца пролетариата. К этому времени относится также политическое формирование Д. Б. Сперва он вступает в дружбу с народниками, там сближается с известным поэтом Мельшиным (Якубовичем), в журнале "Русское Богатство" печатает свои первые стихи. И потом бесповоротно уходит к большевикам. С 1910 г. он — постоянный сотрудник "Звезды" и "Правды". С этой минуты Д. Б. больше себе не принадлежит. Он весь во власти борьбы. Тысячью нитей он связывается с корпусами заводов, фабрик и мастерских. Нравоучения его басен насквозь насыщены мятежом и начинены динамитом классовой ненависти. С первых дней революции басня Д. Б. естественно перерождается в революционный плакат, в боевой призыв и "коммунистическую марсельезу". Их организующее воздействие на трудовые массы огромно. Все пути революции освещены творчеством Д. Б. Памятник за памятником встают в его сочинениях: февральские дни, большевистский Октябрь, Красная армия, дезертиры, мешочники, кулаки, новая экономическая политика, белогвардейские манифесты, поповские плутни. Его сатиры, песни и басни — превосходная летопись наших дней. Сам Д. Б. в стихотворении "Мой стих", написанн. в ответ М. Горькому и "Нов. Жизни", определил ярко значение свое как политического писателя эпохи, смысл вдохновляющих его поэзию-подвиг идей:
"Пою. Но разве я "пою"?
Мой голос огрубел в бою,
И стих мой... блеску нет в его простом наряде..."
Не в чистой эстетике задачи этой поэзии, и по иному звучит этот голос современной "музы мести и гнева":
"...Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный.
Наследья тяжкого неся проклятый груз,
Я не служитель муз:
Мой твердый четкий стих — мой подвиг ежедневный.
Родной народ, страдалец трудовой,
Мне важен суд лишь твой,
Ты мне один судья прямой, нелицемерный,
Ты, чьих надежд и дум я выразитель верный,
Ты, темных чьих углов я — пес сторожевой!"
И этот подвиг оценен: по постановлению ВЦИК 22 апреля 1923 г. Д. Б. удостоен ордена Красного Знамени.
Л. Войтоловский.
{Гранат}
— псевдоним пролетарского поэта Ефима Алексеевича Придворова. Д. Б. родился в 1883 в деревне Губовке Александрийского у. Херсонской губ., в крестьянской семье (из военнопоселенцев), до 7 лет жил в Елизаветграде у отца (сторожа церкви духовного училища), потом до 13 лет у матери в деревне, в обстановке ужасающей нужды, разврата и зверства. Эти тяжелые годы дали Д. Б. хорошее знакомство с жизнью деревни, особенно с ее теневыми сторонами. Когда Д. Б. было 14 лет, отец определил его на казенный счет в закрытую военно-фельдшерскую школу. Здесь мальчик пристрастился к чтению: познакомился с Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым, Никитиным. Здесь же имели место первые литературные опыты Д. Б. (сатирические стихи на школьные темы). По окончании школы Д. Б. отбыл воинскую повинность, затем выдержал экзамен на аттестат зрелости и в 1904 поступил в Петербургский университет.
Школа и солдатчина воспитали Д. Б. в строго-монархическом, национальном и религиозном духе. Студенческие волнения и события первой революции ошеломили Д. Б., но лишь с началом реакции он понемногу начинает разбираться в происходящем вокруг и проникается революционным настроением. Д. Б. сблизился с поэтом П. Ф. Якубовичем и через него с редакционной группой журнала "Русское Богатство", т. е. с революционно-демократическими и народническими кругами. Б январе 1909 Д. Б. дебютировал в "Русском Богатстве" стихотворением за подписью Е. Придворова. В декабре 1910, с основанием легальной большевистской газеты "Звезда", Д. Б. стал сотрудничать в ней — сперва под своей фамилией, а затем под псевдонимом Демьяна Бедного, сблизился с большевистским авангардом рабочего движения и вступил в большевистскую партию. В 1912 он участвовал в основании газеты "Правда" и деятельно сотрудничал в ней, причем привлек сочувственное внимание В. И. Ленина. В 1913 Д. Б. был арестован. В годы империалистской войны Д. Б. был мобилизован и попал на фронт. Изредка его вещи появлялись в журн. "Современный Мир" и в разных провинциальных изданиях.
После Февральской революции Д. Б. сотрудничает в "Правде" и др. большевистских газетах. После Октябрьской Революции посещает все фронты гражданском войны, выступает на фабриках и заводах. В апреле 1923 Реввоенсовет Республики и ВЦИК наградили Д. Б. за его революционно-боевые заслуги орденом Красного Знамени. С января 1925 состоит членом правления Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей (ВАПП).
Идеология Д. Б. — идеология крестьянина, перешедшего на точку зрения пролетариата. Стихи Д. Б. периода "Русского Богатства" по содержанию и форме — обычные для того времени революционно-демократические стихи. Но участие в большевистской печати, воздействие партийных кругов и рабочего движения превратили Д. Б. в "большевика поэтического рода оружия" (Троцкий), в пионера пролетарской поэзии.
Тематика Д. Б. охватывает все стороны революционной борьбы пролетариата и крестьянства за последние 15 лет. Необычайное умение быстро и сильно реагировать на общественные события придало произведениям Д. Б. Значение своеобразной художественной летописи революции. Дореволюционные стихи Д. Б. говорят о забастовках, борьбе за рабочую прессу, о событиях думской жизни, быте и нравах предпринимателей, борьбе классов в деревне и т. д. В период Временного правительства Д. Б. борется с оборончеством, разоблачает войну, пропагандирует власть советов. Красная армия находит в Д. Б. своего художника-агитатора. Он откликался боевыми призывами на все крупные фронтовые события, бичевал дезертиров и трусов, обращался "к обманутым братьям в белогвардейские окопы". Одновременно Б. отмечал недостатки советского строительства. Особое место в его творчестве занимает тема: колебания крестьянства в революции (поэмы "Красноармейцы", "Мужики", "Царь Андрон" и др.). Весьма обширно антирелигиозное творчество Д. Б.: в большинстве произведений этого цикла автор говорит об обмане и лицемерии духовенства ("Отцы духовные, их помыслы греховные"), в поэме же "Новый завет без изъяна" Д. Б. идет дальше и путем пародирования евангелия разоблачает его внутренние противоречия Нэп вызвал Д. Б. на борьбу как с паническим неприятием нэпа, так и с капитуляцией перед новой буржуазией. Многочисленны у Д. Б. также отклики на события внутрипартийной жизни (партдискуссии и т. д.).
Жанры, которыми пользуется Д. Б., крайне разнообразны. Преобладают чисто-агитационные стихотворения, часто переходящие в патетическую лирику ("В огненном кольце" и др.). Реже встречается лирика интимная ("Печаль", "Снежинки"), тоже социально направленная. Прибегает Д. Б. и к эпосу: хронике ("Про землю, про волю, про рабочую долю"), абстрактному сюжетному эпосу ("Главная улица") и конкретному сюжетному эпосу ("О Митьке бегунце и об его конце", "Клятва Зайнет" и др.). Особенно часто Д. Б. пользуется жанрами фольклора: песней, частушкой, былиной, сказкой, сказом. В эпоху "Звезды" и "Правды" и империалистской войны основным жанром Д. Б. стала басня, превращенная им в острое орудие политической борьбы (кроме оригинальных басен, Д. Б. принадлежит перевод басен Эзопа). Разнообразию жанров соответствует и разнообразие стилистических приемов: Д. Б. пользуется и классическими метрами, и свободным стихом, и приемами фольклора. Характерно для него снижение сюжета и стиля, — прием, тесно связанный с ориентацией на широкую массовую аудиторию. Д. Б. любит пародировать "высокий стиль" (следует отметить бытовую трактовку евангелия в "Новом завете"). Основной источник технических новшеств стиха Д. Б. — фольклор, образы и ритмы пословиц, прибауток, частушек и т. д. Популярность Д. Б. чрезвычайно велика: его произведения разошлись в миллионах экземпляров и имели широкий и действенный отклик в массах. По данным красноармейских библиотек. Д. Б. самый читаемый автор. Некоторые стихи Д. Б. стали популярными народными песнями ("Проводы" и др.). Несмотря на сочувственные отзывы печати о первых произведениях Д. Б., официальная критика после революции лишь поздно обратилась к изучению его творчества. Начало серьезной критической литературе о Д. Б. положено лишь в 20-х гг. К. Радеком (1921) и Л. Сосновским (1923).
Отдельные произведения Д. Б. неоднократно издавались брошюрами и книжками. В 1923 изд-во "Крокодил" выпустило "Собрание сочинений" Д.Б. в одном томе, со статьями К. Еремеева и Л. Войтоловского. ГИЗ выпускает "Собрание сочинений" Д.Б. в 10 томах, под редакцией и с примечаниями Л. Сосновского и Г. Лелевича. Изд-ом Народов СССР выпущена книжка избранных стихотворений Д. Б. на нем. яз. в переводе И. Русса. Укр. изд. "Книгоспiлка" выпустило "Новый завет без изъяна" в переводе О. Вараввы. Биографические сведения имеются в брошюре Л. Войтоловского "Демьян Бедный", М., 1925, и в статье К. Еремеева (в однотомном собрании сочинений).
Лит.
Критическая литература о Д. Б. обширна. Кроме упомянутой брошюры Л. Войтоловского, см. Фатов, Н., Демьян Бедный, М., 1922 (2-е дополн. изд., М., 1926); Ефремин, А., Демьян Бедный в школе, М., 1926; Медведев, П., Демьян Бедный, Л., 1925; см. также статьи: Л. Троцкого в книге "Литература и революция", М., 1923; П. Когана в книге "Литература этих лет", Иваново-Вознесенск, 1924; А. Воронского в книге "Литературные типы", М., 1925; Л. Сосновского в журн. "На посту", № 1, 1923; Г. Лелевича в журн. "Молодая Гвардия", № 9, 1925. Библиография в книге И. Владиславлева "Русские писатели", Л., 1924, стр. 346—347, и в указателе В. Львова-Рогачевского и Р. Мандельштам, "Рабоче-крестьянские писатели", Л., 1926, стр. 13—14.Г. Лелевич.
Бедный, Демьян
[1883—] — псевдоним современного поэта Ефима Алексеевича Придворова. Род. в семье крестьянина Херсонской губ., служившего в Елизаветграде церковным сторожем. Свое детство Б. яркими красками описал в автобиографии: "Жили мы вдвоем в подвальной каморке на десятирублевое отцовское жалованье. Мать с нами жила редкими временами, и чем эти времена случались реже, тем это для меня было приятнее, потому что обращение со мной со стороны матери было на редкость зверское. С семи лет и до тринадцати мне пришлось вытерпеть каторжную совместную жизнь с матерью в деревне у деда Софрона, удивительно душевного старика, любившего и жалевшего меня очень. Что касается матери, то если я остался жильцом на этом свете, она менее всего в этом повинна. Держала она меня в черном теле и била смертным боем. Под конец я стал помышлять о бегстве из дому и упивался церковно-монашеской книгой "Путь ко спасению"". Тринадцати лет Б. был отдан в киевскую военно-фельдшерскую школу. Двадцати одного года [1904] поступил на историко-филологический факультет петербургского университета. "После четырех лет новой жизни, новых встреч и новых впечатлений, после ошеломительной для меня революции 1905—1906 и еще более ошеломительной реакции последующих лет я растерял все, на чем зиждилось мое обывательски благонамеренное настроение. В 1909 я стал печататься в Короленковском "Русском богатстве" и очень близко сошелся с известным поэтом-народовольцем П. Ф. Якубовичем-Мельшиным... Дав уже раньше значительный уклон в сторону марксизма, в 1911 я стал печататься в большевистской — славной памяти — "Звезде". Мои перепутья сходились к одной дороге. Идейная сумятица кончалась... С 1912 жизнь моя — как струнка... То, что не связано непосредственно с моей агитационно-литературной работой, не имеет особого интереса и значения", впервые выступил 7/20 мая 1911 на страницах "Звезды". Начав в следующем году свое сотрудничество в "Современном мире" (см.), Бедный превращается в присяжного фельетониста большевистской прессы. Огромное большинство его произведений впервые появляется на страницах "Звезды", "Правды", "Бедноты", "Известий ВЦИКа". В 1913 выпускается первый сборник его "Басен".
Эпоха гражданских войн 1918—1920 создала исключительную популярность Б. в широких массах рабочих и беднейшего крестьянства. В особенности большим успехом пользовалось его творчество в Красной армии. Неутомимый агитатор, "доблестный кавалерист слова", Б. в 1923 был награжден орденом Красного знамени. В своей сопроводительной грамоте Президиум ВЦИКа отметил "особо выдающиеся и исключительные заслуги" Б., произведения которого, "простые и понятные каждому, а потому и необыкновенно сильные, — зажигали революционным огнем сердца трудящихся и укрепляли бодрость духа в труднейшие минуты борьбы".
На какой социальной основе выросло творчество Б., иначе говоря, каков классовый генезис его поэзии? Такой базой необходимо считать крестьянство. В этом нас убеждают не столько факты его биографии (сами по себе достаточно красноречивые), сколько вся устремленность его творчества раннего периода. Своими темами, образами, выразительными и изобразительными средствами поэтической речи молодой поэт тесно связан с деревней, с бытом и мироощущением великорусского крестьянства. Это определение нуждается конечно в немедленном социологическом уточнении. Такие поэты, как Клюев (см.) или Клычков (см.), с большой художественной силой закрепили в своем творчестве строй переживаний зажиточной, крестьянской верхушки. Б. представляет диаметрально противоположную группу крестьянства — недостаточного, беднейшего, пролетаризующегося.
Центральным образом ранних произведений Б. следует считать батрака, энергично борющегося с кулацким засильем. "Строчит урядник донесение: " — Так что Нееловских селян, ваш-бродь, на сходе в воскресенье мутил Демьян..."" ("О Демьяне Бедном — мужике вредном", 1909). Путь демьяновского революционера обычен: "хватание за букварь, а после за листовки, тюремный курс за забастовки". Но примечательно, что этот "Товарищ Борода" — по своему происхождению — мужик, "взрощенный деревенским полем, обкочевавший все большие города", что в прошлом у него "десятки лет батрацкого скитания по экономиям помещиков былых". Поэт неоднократно разрабатывает образ молодого крестьянина, ушедшего в город, поступившего там на фабрику, участвовавшего в рабочем движении и возвратившегося в деревню для новой и упорной борьбы. Персонаж этот проходит через все творчество Б., найдя себе законченное выражение в поэме "Мужики" [1918]. Петр Костров вернулся из Питера в родную деревню, "перешел, забыв завод, на крестьянский обиход". Завод не забыт им, разумеется: уроки пролетарской борьбы запомнились Петру навсегда, но это оружие Костров применяет в родной ему обстановке против "богатеев", сбивающих с толку деревенский люд.
Тематика молодого Демьяна отражает в себе психологические настроения этих бедняцких слоев дореволюционной деревни. Сатирический показ сельских "мироедов" (старшина, урядник, лавочник, вообще кулак, помещик и поп), непримиримая рознь между ними и эксплуатируемым "народом", темнота деревни, ее материальная бедность и социальная приниженность — все эти мотивы с неоспоримостью устанавливают батрацкий генезис демьяновской поэзии. Пред нами — художник "деревенского пролетариата, и если Петр Костров воплощает в себе черты сельского революционера, борющегося тем оружием, владеть которым его научил фабричный город, то не менее аллегоричен и другой герой Б. — деревенский дед, одетый в худые лохмотья — "в промокших дырявых онучах". Этот странник попадает в Пугачевский комитет бедноты: "Над крышею крайней избушки кумачный полощется флаг". В комитете деда одевают в то, что еще вчера было отобрано у деревенских "живоглотов". "Надевши тулуп без заплатки, вздохнул прослезившийся дед: — "До этого места, ребятки, я шел ровно семьдесят лет"".
То, что Б. вошел в сознание читателей как рабочий поэт, ни в коей мере не противоречит всему сказанному выше. Б. свободно перебрасывается в своем творчестве к рабочим мотивам и тем не менее остается поэтом деревенской бедноты. Батрак, выходящий на арену широкой социальной борьбы, воспринимает идеологию рабочего, за которым все же остается политическое руководство. Нужно учесть также и то, что рабочий класс неослабно пополнял свои кадры именно в эти годы и именно из этого необъятного резервуара деревенского батрачества (1912—1914 — эпоха наивысшего расцвета русского капитализма). Выросшее на батрацком корню творчество Б. впитало в себя затем "конгениальные" рабочие мотивы; это было предопределено всей ориентацией передовых слоев его классовой группы. Характерно, что в песне деда Софрона: "Как я гряну во все сорок сороков, да сороков, как я крикну на Москве всех батраков, всех батраков" — мотивам рабочей революции придаются черты батрацкого восстания.
С годами диапазон творчества Б. расширился, но батрацкая подоснова его стиля осталась неизменной. Это признал и сам поэт. Избрав себе на заре творчества псевдоним "Демьяна Бедного — мужика вредного", он неоднократно подчеркивал свою органическую связь с деревенским пролетариатом: "Мне родня всесоветская, мужики...", "Нету, братцы, у меня такого дня, чтоб я не думал о крестьянах...", "В печальных странствиях, в блужданиях по свету я сохранил себя природным мужиком...", "Вам, кровным братьям мужикам, для глаз — далеким, сердцу — близким, вам, горемыкам-беднякам, я поклонюсь поклоном низким. Вот, братцы, я, каков уж есть — мужик и сверху и с изнанки" (повесть "Красноармейцы") и т. д. В этих признаниях — глубокая социологическая правда. В литературу Б. пришел из деревни, и те батрацкие настроения, которыми наделила его классовая группа, определили собой его литературный стиль.
Свой путь Б. начинает с гражданской поэзии. Первые опыты отмечены явными подражаниями Некрасову и Якубовичу (см.). Но скоро поэт находит себя. От пессимистических самообличений он обращается к сатире. Объектами ее служат душители рабочей печати ("Звезда"), разные оттенки соглашательского меньшевизма ("Муха"), либерализм ("Кукушка"), третьеиюньская дума ("Притон"), черносотенство ("Союзники") и пр. Но основной и характернейшей темой этого периода является классовая борьба в деревне. Перед читателем проходят эксплуататоры всех видов и мастей, данные в намеренно примитивном и обнаженном раккурсе. Тут и помещик-"народник", ищущий популярности у мужиков, но морщащийся, когда те заводят разговор о "землице". Тут и лавочник Мокей, который, пожертвовав на погоревших 50 рублей, стал затем чинить в своей лавке "дневной грабеж" ("Мокеев дар"). Тут и Сысой Сысоич, "туз-лабазник", который "боялся упустить из рук барыш большой, перед иконою престольной в светлый праздник скорбел душой" ("В церкви"). Им противостоит эксплуатируемая деревенская голытьба. Стражник Фаддей провоцирует поджог. "В огне погибли все достатки несчастных батраков", и в довершение всего их же обвинили в поджоге и "упекли в тюрьму". Но рисуя угнетенных, Б. с особенным вниманием и сочувствием останавливается на протестантах, бунтарях. Таков бедняк Фока: "Аль наша память коротка? Аль мужики от бар когда добро видали? Проваливай отсель, собачий сын, пока тебе бока не обломали". Поэт констатирует усиление в деревне именно тех форм классовой борьбы, которыми так богат капиталистический город. "Над мужиком, над Еремеем, в деревне первым богатеем, стряслась беда: батрак от рук отбился, батрак Фома, кем Еремей всегда хвалился" ("Хозяин и батрак").
Жанры этого периода — сказка, фельетон и эпиграмма, а чаще всего — басня (см.). Поэт пользуется этой сатирической формой, предоставляющей удобные возможности для замаскированного обличения. За Еремеем или Фокой цензору не видно представляемых ими классов; с другой стороны, непременный довесок басни — ее "мораль" — дает возможность настроить читательское восприятие в нужном направлении, подсказать ему разгадку авторской аллегории. Как и все мастера басни, Б. охотно прибегал к использованию звериных личин. В хищном обжоре-кроте нетрудно было угадать кулака, образы мухи и паука были достаточно ясны по своей классовой принадлежности. Продолжая щедринское противопоставление щук — ершам, Бедный восклицал в конце басни:
"У щуки сила есть (к чему самообман?).
Опомнившись, она затеет новый план.
Ерши, вам надо ждать великой передряги,
Объединяйтеся, миляги".
Восприняв этот жанр от Крылова (см.), Б. насыщает его той революционной тематикой, к-рая отсутствовала у его предшественника. Мораль Крыловских басен, даже в наиболее обличительных местах, откровенно буржуазна; басни Б. служат делу социальной революции. "Жил-был на свете клоп. И жил мужик Панкрат. Вот как-то довелось им встретиться случайно. Клоп рад был встрече чрезвычайно. Панкрат не слишком рад... Взобравшись ловко по обоям к Панкрату на рукав, клоп этаким героем уселся на руку и шарит хоботком. От злости наш Панкрат позеленел весь даже: "Ах, чорт, и ты туда же, кормиться мужиком". И со всего размаху хлоп дядя по клопу свободною рукой" (басня "Клоп"). Аллегория ясна; но учитывая, что неискушенный читатель может не понять ее, Б. спешит поставить все точки над і: "Сижу, ужасною догадкой потрясенный: ну что, как этот клоп казенный?"
Октябрьская революция ставит предел дальнейшему развитию демьяновской басни. Этот иносказательный жанр теряет свои права на существование в эпоху обостреннейших гражданских войн. Центр тяжести поэзии Б. перемещается на открытую, недвусмысленную сатиру. Свое внимание Демьян Бедный отдает "Денике-воину", "Кулаку Кулаковичу", "Иуденичу", "купцу Шкуродерову и орловскому помещику Зубодробилову". Однако объектом ее становится не только белогвардейщина, хотя в этой области Б. создает ряд любопытных произведений (особенно удачен пародийный "Манифест барона Врангеля"). Внимание поэта привлекают: эмигранты, рыцари "ера" и "яти" (цикл "Выметенный сор"), западноевропейские социалисты (цикл "О пресмыкающихся"), объединившиеся против советской страны империалисты ("Грабьинтерн"). Но всего шире распространяется антирелигиозная сатира. Ранние басни почти обходили церковь: их не пропустила бы цензура. С 1918 Б. отдает этому жанру все свое внимание. Осмеянию подвергаются сначала корыстные и сластолюбивые служители культа (одну из наиболее характерных сатир "Пауки и мухи" читатель найдет на стр. 50 этого тома в статье "Агитационная литератуpa"). Приблизительно с 1920, когда стихают военные бури, Б. переходит к планомерной атаке самой религии. Отметим здесь особенно "Землю обетованную" (март 1920), в которой традиционный эпизод исхода евреев из Египта передается в плане снижения стиля и пародийной "руссификации" фабулы. "Расскажу я по-своему всей Рассее об Аароне и Моисее. Вот были мужики: настоящие большевики". Б. применяет приемы травестирования (см.): за еврейской оболочкой скрывается русская действительность. В поэме действуют иудейские меньшевики и эсеры, Елдад и Модад, анархисты, спекулянты на манной крупе ("манне небесной"), жандармы и даже бронированные колесницы! Все это введено в рассказ не только в сатирических, но и в дидактических целях. "Но из библии все ж почерпнем мы урок: пусть былые ошибки послужат нам впрок". "Если дрогнете вы, как евреи когда-то, слабость духа в беде обнаруживши ту же, ваш конец будет многим похуже". В "Новом завете без изъяна евангелиста Демьяна", написанном позднее [1925], Б. пытался, точно придерживаясь канонических текстов Евангелия, "показать, что Иисус выглядит совсем иначе, чем принято изображать...
Для большей жизненной убедительности я привлек к делу многочисленных русских христов и христоносиц". Здесь, как и в "Земле обетованной", поэт снижает и пародирует высокий евангельский стиль: "Иоанн Предтеча" у него превращается в "Ивана Захарьича Иорданского", "Осип" ведет "Марью" в Вифлеем "на регистрацию" и т. д. Пародируются не только евангельские образы, но и выспренняя лексика: "Аще кто ударит тебя по ланите, то бишь на нынешнем языке звезданет тебя по щеке...". В развитии антирелигиозной пропаганды эти демьяновские поэмы сыграли безусловно весьма значительную роль.
Следующим объектом его сатиры той поры является деревня. Поэт изображает уцелевшие в ней враждебные революции силы. "У кулака под вечер гости, попа расперло от ухи... — Отец, еще по рюмке, что ли? Кумышка ж право не плоха, — за гибель всей батрацкой голи! их-хи-хи-хи, ах-ха-ха-ха!" В целом ряде произведений Б. разрабатывает одну и ту же сюжетную схему: деревня недовольна советской властью, но вот приходят белые, вводят там царские порядки, и крестьяне с восторгом встречают возвращающуюся Красную армию. Так построены: "Генерал Шкура", "Беседа дяди Софрона", горькая дезертирская повесть "О Митьке-бегунце и об его конце" и в особенности "апокалиптическая поэма" "Царь Андрон".
Как ни широко раскидывается в эту пору сатира Б., ею не исчерпывается его творчество. Гражданская война, борьба с белогвардейщиной требовала от революции предельной мобилизации ее моральных и физических ресурсов. От поэта, желавшего ускорить эти процессы, требовалось не только яростное отрицание отживающих форм жизни, но и глубокий революционный пафос. Что Б. вступил на этот путь, достаточно красноречиво свидетельствуют заголовки его стихотворений: "Обманутым братьям в белогвардейские окопы", "Пора", "Защищайте Советы", "Ура, добьем Юденича", "На защиту Красного Питера" и т. д. Пафос этот облекается в различные поэтические формы. На первом плане высокая лирика:
"Враг опьянен безумною отвагой,
Идет к концу неразрешенный спор,
В последний раз с дворянской тонкой шпагой
Скрестили мы наш боевой топор.
Пронзит ли враг нам сердце острой сталью,
Иль голова слетит с дворянских плеч?
От братских сил отрезаны мы далью,
А у врага нет сил для новых сеч.
В отчаянье он все на карту ставит,
Ему назад дорога отнята.
Вперед, бойцы, и пусть змею раздавит
Железная рабочая пята!"
("Набат", 1919)
С подобной агитацией поэт обращается к крестьянам: от того, с кем пойдут они, зависит исход революции и будущее деревенского "пахаря". "Убогие пахари, Фролы, Афоньки, вставайте! Решается ваша судьба: казацкие кони, казацкие кони крестьянские топчут хлеба" ("За волю и хлеб", 1919). И когда приходит наконец победа, поэт приветствует "советского часового", — крестьянина, стоящего на страже наших границ. "Герой, принесший гибель змею, твоих имен не перечесть. Тебе, — Вавиле, Фалалею, Кузьме, Семену, Еремею, слагаю стих я, как умею, и отдаю по форме честь".
Жанры эпохи гражданской войны необычайно разнородны. Здесь мы встречаем и патетическое воззвание, и примитивную, намеренно грубую "агитку". Марши и песни уживаются бок-о-бок с язвительными эпиграммами. Патетическая лирика неотрывна от сатирического эпоса. Все эти формы Б. проникнуты единым и целостным устремлением. Разнообразие жанров обозначает лишь различие установок, многосложность заданий, стоявших перед поэтом восставшей и борющейся за свое существование революционной страны.
Окончание гражданской войны определяет наступление нового, третьего по счету, периода в творчестве Б., периода, который продолжается до наших дней. Изменившаяся обстановка требует новых тем. Строки демьяновских сатир посвящены возникновению и развитию нэпа ("Эп", "В Спекуляндии"). На политической арене — новый враг — нэпман, расходящийся с партией только... в земельной программе: "вы в землю бы меня охотно закопали, а я бы вас!" ("Пустяки разница"). Особо заслуживает здесь быть отмеченной мастерская поэма "Непград", написанная в форме дантовских терцин.
Начинается стремительное развитие фельетона (см.), малой формы, отличительной чертой которой надо считать ее злободневность. Б. откликается на все события дня, к какой бы области они ни принадлежали. Он пишет фельетоны о мостовых без снега, о будильниках, вызванивающих царские гимны, о собачьей выставке, о хулиганстве, о фабричных прогулах и о "головешках", "дымящихся" во время партийных дискуссий. Окончив работу над большими полотнами гражданской войны, Б. принимается за каждодневное, будничное производство фельетонов, которые по необходимости должны стать экспромтами. "Пригоняю к строчке строчку, чтоб вышло вовремя и в точку. Наше время стремительно! — На призыв "будь готов" умей отзываться незамедлительно: "всегда готов "" ("Олимпа нет", "О литературном ремесле").
Не следует думать однако, что фельетоны этого периода исключительно сатирические. В них часто вспыхивает прежний пафос. Говорит ли поэт о прекращении ввоза иностранного угля, напоминает ли о появившейся в Балтике английской эскадре, о том, что у нас "за каждым плугом и станком стоит советский военком", приветствует ли юбиляров, скорбит ли о смерти революционного деятеля — этот демьяновский пафос присутствует всегда. Особое место здесь по-прежнему занимает деревня. В лубочной поэме "Шефы" (надписи к юбилейному плакату) изображены старые знакомые — деревенские поп и кулак в новой обстановке, отступающими и деморализованными. В поэме "Куриный брод" повествуется о том, как комсомольцы (им посвящена поэма) кладут конец взаимной вражде двух соседних деревень.
Необходимо остановиться здесь на двух формах: эпиграмме и раешнике (см.), столь характерных для этого периода. Эпиграммам Б. присуща не только их обычная сжатость и острота, но и неожиданная смена интонаций. Таковы напр. эпиграмма на "хлюста по женской части" — Чемберлена или на Керзона, поносящего Коминтерн:
"У буржуазии, на вид такой победной,
Есть очень грозный супостат.
Так хмурый лорд Керзон дал лестный аттестат
Организации зловредной.
Вреди, голубушка, вреди!
Работы много впереди!"
Не менее любопытен его раешник — рифмованный стих, свободный в числе слогов, количество которых меняется от пятнадцати до одного. Этой формой написано большинство фельетонов Б., в частности все дипломатические послания "Наркомнеудела". Раешник отвечает содержанию фельетона, облегчает разговорный яз. автора. В эту достаточно свободную форму Б. в изобилии вбрасывает прозаические цитаты — протоколы, сообщения газет, цитаты из старых, сто лет тому назад изданных книг и пр. Иногда цитата является эпиграфом фельетона, и тогда самый раешник развертывает намеченную в ней схему. Но чаще она вводится в самый текст, который приобретает внешнюю растрепанность. По сути дела здесь та же смена интонаций, что и в эпиграмме, но гораздо более усложненная. Фельетон, построенный по этому принципу, приобретает все черты "разговора", как бы он ни был велик размером.
Мы восстановили главные вехи, по которым развивалась поэзия Б. Этапы ее эволюции неотрывны от русского революционного движения. В дооктябрьскую пору господствует басня, в эпоху гражданской войны она уступает место сатирической поэме и патетической лирике. Последний период творчества отмечен расцветом фельетона. Смена жанров обусловлена своеобразием тех заданий, которые последовательно ставила перед Б. действительность, и, обратно, по эволюции его творчества можно восстановить динамику последнего двадцатилетия.
В своей работе поэт использовал разнообразные формы классической поэзии. Здесь он снял обильную жатву с тем, чтобы употребить ее для новых социальных целей. Сатирический лубок Б. в основе своей имеет форму исторической песни и былины (см.). "Выезжали три богатыря могучие, Вудро Вильсон, чудо заморское, Клемансо, парижский банкирский прихвостень и Ллойд-Джордж, приказчик купеческий". Но сюжетная схема былины преодолена: богатырей побеждает неведомая сила: "Исполать тебе, сила великая, защитница наша народная, наша храбрая Красная армия!" ("Старая былина на новый лад"). Пушкинский мосье Трике превращается у Б. во французского спекулянта при самарском правительстве. Стихотворение написано в размерах "Онегинской строфы", но в эту форму вкладывается новое классовое содержание:
"Напрасно ждет Трике Жаннет:
Мы за нее дадим ответ
Чехо-словацкой подлой банде
В французских шорах и узде,
Белогвардейской всей орде,
Всей черной Дутовской команде.
Мы свой ответ мосье Трике
Дадим — с винтовкою в руке".
Стиль Б. своеобразен. Он характеризуется намеренным примитивизмом образов (социальных "масок" попа, буржуя или батрака); почти полным устранением из повествования пейзажей (ни в сатирической, ни в патетической поэзии им места не находится); плакатной резкостью композиционных приемов (любимейшим из них является противопоставление "старого" и "нового"; отсюда — позднейшие довески к ранним басням). Наконец, стиль Б. характеризуется особым языком, "дерзким и колким", "без вывертов, без хитростей, без вычурных прикрас", языком, заимствовавшим из мужицкой речи крепкое словцо и острый образ. Вопрос о том, насколько художественна эта поэзия — праздный вопрос. У каждого класса своя эстетика. Класс, который говорил устами Демьяна, не выдвинул до сих пор большего художника, нежели Демьян. Тем самым его творчество приобретает особую значительность. Путь Демьяна — это путь поэта деревенской бедноты в эпоху пролетарской революции.
Библиография
: I. Первое собр. сочин. Б. вышло в 1923, в изд. "Крокодил", в одном томе, с вводными статьями К. Epемеева и Л. Войтояовского. В настоящее время Госиздатом заканчивается 13-томное собр. сочин. Вышло 12 тт. (М. — Л., 1926—1928) под ред. Л. Сосновского, Г. Лелевича и А. Ефремина, со вступит, статьями редакторов (тт. I, II и XI) и комментариями. Издание это мало удовлетворительно: в него не вошла проза Б., хронологический принцип размещения материала постоянно перебивается тематическим; явно недостаточны комментарии.II. Из отдельных статей о Б. отметим: Воронений А. "Красная новь", кн. 6, 1924; Войтоловский Л., "Печи рев.", кн. 4, 1925; Лелевич Г., "Молодая гвардия" кн. 9, 1925 и др. Отдельн. книги: Фатов Н. Н., Д. Б., М. 1922, 2-е дополн. изд., М., 1926; Сперанский В., Д. Б. М., 1925; Войтоловский Л., Д. Б., М., 1925; Mедведев П. Н., Д. Б., Л., 1925; Ефремин А., Д. Б. на противоцерковном фронте, М., 1927 и др. Отдельн. главы посвящены Б. в книгах: Троцкий, Л. Д., Лит-pa и революция, неск. изданий; Коган П. С., Лит-pa этих лет, неск. изданий; Львов-Рогачевский В. Л., Новейшая русская литератуpa и др. Библиография отдельных изданий Б. и всей критической литературы о нем — в библиографических указателях: Владиславлев И. В., Русские писатели, Л., 1924; Русская поэзия XX в. (Антология), ред. Ежова и Шамурина, М., 1925; Витман, Эттингер и Xаймович, Русская литератуpa революционного десятилетия, М., 1926; Львов-Рогачевский В. и Мандельштам Р., Рабоче-крестьянские писатели, Л., 1926.
А. Г. Цейтлин.
{Лит. энц.}
Бедный,
Демьян(Ефим Алексеевич Придворов). Род. 1883, ум. 1945. Советский поэт. Автор сатирических стихов, стихотворных фельетонов, басен, песен ("Как родная меня мать провожала" и др.), эпических поэм "Про землю, про волю, про рабочую долю" (1917), "Главная улица" (1922).