Бруннов Филипп Иванович

(барон, затем граф) — русский посол при великобританском дворе; род. 31 августа 1797 г. в Дрездене, ум. 30 марта 1875 г. Происходя из курляндских дворян, барон Бруннов получил начальное домашнее образование в Дрездене, а затем учился в Лейпцигском университете. Окончив курс наук, Бруннов 30-го октября 1818 г. определился на службу в ведомство государственной коллегии иностранных дел со званием актуариуса. Здесь он скоро заслужил внимание и расположение Стурдзы и Каподистрии. Под начальством Стурдзы Бруннов прошел дипломатическую школу, начало которой совпало с эпохою конгрессов и торжества охранительного и монархического принципов. В 1818 г. Бруннов в первый раз сопровождал Стурдзу за границу; возвратившись в мае в С.-Петербург, он вновь выехал в 1819 г. к Стурдзе в Могилевскую губернию, а в 1821 г. он отправился в Лайбах, куда был перенесен Троппауский конгресс 1820 г. Из Лайбаха Бруннов 13 июня 1821 г. ненадолго возвратился в Россию и затем на два года уехал за границу, сопровождая гр. Ливена вначале в Ганновер, а затем на конгресс в Верону (октябрь 1822 г.). 9 марта 1823 г. Бруннов возвратился в Россию в чине коллежского асессора и 12 мая того же года получил служебное назначение в Одессу, состоять при новороссийском генерал-губернаторе графе М. С. Воронцове, и здесь, одно время, редактировал, вместе с Левашовым, "Одесский Вестник". 2 июня 1826 г. Бруннов был откомандирован к полномочным в город Аккерман, т. е. к гр. Воронцову и Рибопьеру на Аккерманскую конференцию, а 26 февраля 1828 г. занял пост начальника канцелярии графа Палена, стоявшего тогда во главе управления Дунайскими княжествами, которые были заняты русскими войсками. В этой должности он оставался до ухода графа Палена. 9 февраля 1829 г. он снова вернулся на прежний пост в Одессу, но пробыл здесь недолго, так как граф Пален не забыл своего талантливого правителя канцелярии и, отправляясь уполномоченным от России для заключения договора с турками осенью 1829 г., проездом через Одессу взял с собою, в качестве секретаря, Бруннова. При другом уполномоченном, графе Орлове, уже находился официально назначенный секретарь, Ф. И. Гильфердинг, однако Бруннов сумел выдвинуться во время мирных переговоров с турками. Адрианопольский договор, заключенный 2—14 сентября 1829 г., вызвал некоторые дипломатические затруднения, для устранения которых граф Дибич предполагал отказаться от занятия Дунайских княжеств русскими войсками вплоть до уплаты контрибуции турками и заключить дополнительный акт о занятии русскими войсками только Силистрии с этапной дорогой через княжества. Дибич поручил изложение этого проекта Бруннову, прикомандированному к нему с 8 сентября 1829 г. и исполнявшему, за болезнью правителя дипломатической канцелярии, его должность "с особенною способностью, отличным усердием и деятельностью". Мнение графа Дибича о занятии Силистрии Бруннов изложил в блестящей импровизации на 12 листах, продиктовав ее безостановочно, гладко, как бы шутя. Прочитав бумагу, Орлов пришел в восхищение, особо рекомендовал Бруннова Императору и выразил желание, чтобы Бруннов был назначен управляющим дипломатической канцелярией в Константинополе на время пребывания там Орлова. Этот пост Бруннов и занимал с 7 ноября 1829 г. по 15 июня 1830 г. 19 марта 1830 г. Бруннов получил чин коллежского советника. Донесения его, замечательные по ясности изложения и умелости выводов, поддержали рекомендацию, данную ему Орловым. На возвратном пути из Константинополя Бруннов пробыл в Одессе до 14 сентября 1830 г., а затем был вызван Высочайшим повелением в Петербург, награжден орденом Св. Владимира 3-й степ. и в 1832 г. пожалован в статские советники. В том же году Бруннову повелено состоять при вице-канцлере графе Нессельроде, с которым у Бруннова быстро установились самые хорошие отношения. Относясь к Бруннову с полным доверием, вице-канцлер поручил ему составление очень важных дипломатических инструкций русским послам при иностранных дворах. Одаренный наблюдательностью и тонким умом, Бруннов скоро усвоил воззрения Императора Николая Павловича на дипломатические отношения, и потому бумаги, редактированные им, неизменно вызывали одобрение Государя. В 1832 г. Бруннов ненадолго отлучался из Петербурга: он был назначен состоять секретарем при графе Орлове, посланном для улаживания распри между Голландией и Бельгией. Возвратясь в Петербург, Бруннов снова занял место редактора дипломатических нот при графе Нессельроде. 28 января 1833 г. Бруннову Высочайше повелено быть членом главного управления цензуры со стороны министерства иностранных дел. По совету Блудова, он занялся в 1834 г. просмотром журнала Н. А. Полевого "Телеграф", и вскоре этот журнал, по всеподданнейшему докладу графа Уварова, был запрещен. 19 января 1835 г. Бруннов был назначен старшим советником министерства иностранных дел. В июле того же года он, состоя при вице-канцлере, находился в свите Государя при его поездке за границу, а в 1837 г. сопровождал Нессельроде в Вознесенск и Одессу, где пребывал в то время Император. В 1839 г. начинается блестящая пора деятельности Бруннова. 25 марта 1839 г. он был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром при короле виртембергском, и 5 августа повелено ему быть в том же качестве и при великом герцоге гессен-дармштадтском, причем на него было еще возложено особое политическое поручение: откровенными и дружескими переговорами с английским правительством устранить недоразумения, возникшие у англичан с русскими. Эти недоразумения были вызваны союзным трактатом 1833 г. между Россией и Турцией (Ункиар-Искелесским), делом о захвате русскими английского судна Viхen и столкновением между Россией и Хивой. Русское правительство соглашалось не возобновлять Ункиар-Искелесского договора под условием заключения европейского договора о закрытии Босфора и Дарданелл; барону Бруннову поручено было достигнуть на этом основании соглашения с Англиею, как по общему вопросу о проливах, так и по обострившемуся тогда египетскому вопросу. Маршрут Бруннову был указан через Берлин на Лондон, из которого уже он должен был отбыть в Штутгардт. Бруннов имел в Англии много полезных знакомств и связей; особенно плодотворным и значительным оказалось расположение к нему герцога Веллингтона, под конец жизни ставшего большим почитателем Императора Николая I, в свою очередь высоко чтившего мнения герцога. В это время иностранной политикой Англии руководил лорд Пальмерстон, который стремился не допускать преобладающего влияния России в Турции и Азии и с этою целью поддерживал согласие Англии с Францией по делам восточным. Со своей стороны Бруннов поставил себе главной целью разрушить это согласие и, по возможности, добиться сближения между Англией и Россией. Объяснив, что Россия вообще не стремится к исключительному протекторату над Турцией, он предложил англичанам заключить трактат по восточному вопросу, хотя бы Франция и отказалась подписать его. Быстрые смены английских министерств привели Бруннова к убеждению, что в Англии "все в большом беспорядке". "В настоящее время англичане ничего не хотят и ничего не могут сделать". Пользуясь этим, Бруннов стал очень определенно высказывать желания русского правительства. Самое слабое знание им английского языка помогало ему в том. Он, по собственному выражению, "рубил" свои мысли и, как ему выяснилось впоследствии, это был наилучший способ вести переговоры с англичанами. Уже первое свидание Бруннова с Пальмерстоном произвело на последнего самое благоприятное впечатление. Пальмерстон был "удивлен и восхищен" предложениями и уступчивостью русского правительства. В сентябре 1839 г. Бруннов писал: "если Англия не с нами, то она все-таки больше не принадлежит Франции". В конце того же сентября Пальмерстон сообщил Бруннову свое решение по спорным вопросам. Соглашаясь вообще с предложениями Бруннова, английское правительство считало необходимостью послать свою эскадру в Дарданеллы, но этот пункт встретил решительный отпор со стороны Бруннова. "Со времени крестовых походов", утверждал он, "вход в Дарданеллы не находился ни в чьей власти", и, видя настойчивость Пальмерстона, он заявил: "Знайте, что в тот самый день, когда вы силой пройдете через пролив, Россия двинет войска, и тогда наступит последний час Оттоманской империи". Разногласие в этом пункте сильно затормозило продолжение переговоров. Кроме того, Бруннову казалось, что министерство Мельборна совершенно бессильно, и потому он решил уехать из Англии; в то же время он в своих донесениях осторожно возбуждал вопрос о том, не лучше ли для России, вместо заключения европейского договора, остаться в прежнем особом положении относительно Турции. По пути в Дармштадт, Бруннов побывал у герцога Веллингтона, который подтвердил его убеждение, что "Порта — стражник проливов", и у князя Меттерниха, который тогда негодовал на отказ Императора Николая І собрать съезд в Вене для улаживания турецкого вопроса. В Дармштадте Бруннов довел до благополучного окончания переговоры о браке Наследника Цесаревича Александра Николаевича с будущею Императрицею Марией Александровной, а затем возвратился в Англию для продолжения начатых ранее переговоров, на скорейшем окончании которых настаивал Император Николай Павлович, 17 февраля 1840 г. он был назначен посланником в Лондоне и 14 апреля пожалован в тайные советники. Добиваясь определенного решения порученных ему дел, Бруннов воспользовался посещением замка Пальмерстона и потребовал от лорда категорического ответа. Для выяснения своих и Пальмерстона взглядов, Бруннов представил ему записку под заглавием: "Details sur l´arrangement à conclure". В ней Бруннов проводил два начала: 1) провозгласить основою международных отношений закрытие обоих проливов и морей Мраморного и Черного, и 2) в виде исключения, для охранения Оттоманской империи, открытие Дарданелльского пролива — для флотов Англии и Франции, действующих против Магомета Али в Египте и Сирии, а Босфора — для русского флота. Пальмерстон одобрил проект Бруннова. И Император Николай I, внимательно следивший за действиями своего посла в Лондоне, выразил ему свое удовольствие и вновь повелел настаивать на заключении мирного акта в скорейшем времени. В январе 1840 г. Пальмерстон представил проект конвенции, с которым, однако, не могли согласиться ни Бруннов, ни австрийский уполномоченный Нейман. Последний обратился к Бруннову с предложением письменно изложить условия, на которых может состояться соглашение держав. Проект Бруннова лег в основу конвенции относительно Египта, подписанной в Лондоне 3—15 июля 1840 г. Эта конвенция была замечательным успехом русской дипломатии. Прежде всего, Франция отказалась присоединиться к договору, и тем в корень было разрушено англо-французское соглашение по восточным делам. Затем, конвенция разрешала египетский вопрос в направлении, согласном с русскими требованиями. Многие в английском обществе до того были недовольны успехом Бруннова, что утверждали, будто Пальмерстон "продался России", стал ее "сеидом". Даже английское правительство долго не соглашалось на заключение мирного акта и уступило лишь при угрозе Пальмерстона выйти в отставку. Бруннов гордился и тем, что из-за июльской конвенции он стал "объектом ненависти" французов. 13-го июля 1840 г. он был награжден орденом Белого Орла. Неудовольствие Франции новым договором было так велико, что она стала грозить Англии войною, но Бруннов, от имени Императора, передал британскому правительству, что русская эскадра готова идти к нему на помощь. Теперь Бруннову предстояло еще разрешить вопрос о проливах. Протесты Франции и вмешательство Меттерниха оттянули заключение договора касательно этого пункта, и лишь 1—13 июля 1841 г. был подписан трактат, устанавливавший принцип закрытия проливов, — принцип, к торжеству которого направлены были все усилия Бруннова. Таким образом Бруннов разрешил осложнения, вызванные Восточным вопросом. Что касается до дел среднеазиатских, то в этом отношении особую тревогу в Англии вызвал поход Перовского на Хиву. Но Бруннов не придавал серьезного значения протестам англичан против наших действий в Средней Азии. "Лишь бы Перовский исполнял свое дело, писал он 31 января 1840 г., пусть он прогонит хана или повесит его, — все равно, он поступит отлично и никто вам в том мешать не может. Только, умоляю вас, предпочтите действия писаниям. Эти писания в настоящее время даже в Европе очень мало имеют значения, еще меньше стоят они в Азии. Всякий открытый акт подписанный нами с каким-нибудь хивинским разбойником не даст нам больше безопасности, но наверно повредит нам в глазах Англии". Вместе с тем Бруннов старался не допустить фактической помощи хивинцам со стороны англичан. Когда в 1840 г. они послали в Хиву офицера Эббота, который должен был организовать в Закаспийском крае движение против русских, то Бруннов убедил министра по делам Индии лорда Гобгауза, что Эббот не сможет остановить движения русских войск, а в то же время английский офицер, в роли инструктора хивинцев, компрометирует Англию. Лорд Гобгауз согласился с доводами Бруннова, и Эббот был отозван.

8 декабря 1841 г. барон Бруннов скрепил своею подписью международный акт о запрещении торговли неграми. В 1842 г. он принимал участие в заключении коммерческого трактата России с Англией (30 декабря 1842 г.); он участвовал также в закрывшейся в 1843 г. Лондонской конференции по устройству дел в Греции. Во всех сношениях с английским правительством Бруннов обнаружил столь высокие личные качества, что заслужил всеобщее уважение. Так, тогдашний глава английского министерства, Роберт Пиль, в речи 2 марта 1844 г. сказал о личности Бруннова следующее: "Были, может быть, дипломаты, занимающие более высокое положение; но мы никогда не видели здесь человека, облеченного доверием своего правительства, который исполнял бы сопряженные со своею должностью обязанности более достойным уважения и даже примерным образом, чем барон Бруннов. Я могу смело сказать, что никогда не было у нас представителя иностранной державы, более преданного интересам своей страны, и менее склонного вступать в сделку со своею честью, или с чем-либо, касающимся обязанности соблюдать представляемые им интересы. Но возвышаясь над мелкими хитростями и интригами, приятностью и простотою своего обхождения его превосходительство сумел приобрести доверие всех министров, с которыми имел сношения, обеспечивая себе чрез это уважение и благорасположение всех тех, с кем он призван был иметь дело". 1845 год был ознаменован большими захватами Англии в Азии. Тогда Бруннов, по указаниям русского правительства, сделал английским министрам энергические представления, которые имели полный успех. С большими затруднениями пришлось считаться Бруннову после французской революции 1848 г., во время министерства Джона Росселя. При вести о перевороте, совершившемся во Франции, Бруннов немедленно отправился в парламент, для неотложного свидания с Пальмерстоном, которого он надеялся уговорить не признавать законным новое революционное правительство Франции. Добившись свидания с лордом, он стал доказывать ему, что во всей Европе лишь две державы — Россия и Англия, могут своим могуществом и незыблемым положением поддержать основы общественного порядка и международного мира. Рознь между ними может погубить Европу, и потому русский посол умолял Пальмерстона не действовать без согласия с Россией, решившейся твердо соблюдать принципы 1815 г. Каждым удобным случаем пользовался затем Бруннов, чтобы склонить Пальмерстона на свою сторону, но обстоятельства сложились далеко не в пользу нашего посла. Лорд Россель, глава министерства, не доверял России, а Пальмерстон стоял за союз Англии с Францией и не только признавал ее новое правительство, но был сторонником президента Луи-Наполеона. Среди этого общего недружелюбного настроения против России, особенно опасное значение получило вмешательство Англии в дипломатическое столкновение России с Турцией из-за выдачи бежавших на турецкую территорию венгерских повстанцев. Английский посол в Константинополе, сэр Стратфорд Каннинг, под влиянием которого Порта отказалась выдать венгерцев, вызвал для поддержания султана к Константинополю английскую эскадру. Бруннов придал очень серьезное значение проходу английской эскадры через Дарданеллы, так как этим нарушался трактат 1841 г. Гостя у Пальмерстона, он два дня спорил с ним о незаконности поступка адмирала Паркера, под начальством которого английская эскадра прошла пролив. Разговор свой Бруннов закончил заявлением: "Если Паркер может законно войти в Дарданеллы, то адмирал Лазарев может пройти Босфор". В конце концов Пальмерстон согласился отозвать Паркера и уверил Бруннова, что "этого больше не будет". Едва было улажено это дело, как Англия снова дала повод к недоразумению, начав из-за претензий Пачифико блокаду греческих берегов и конфискацию задерживаемых греческих судов. Протестуя, совместно с Францией, Бруннов заявил, что "ни одна из трех держав-покровительниц не имеет права без согласия двух остальных предпринимать против Греции мер, компрометирующих территориальную неприкосновенность или основы существования этой страны". Согласно Высочайшей воле, Бруннов сделал самые серьезные представления относительно действий в Греции, и, когда Пальмерстон угрожал продать с аукциона захваченные греческие корабли, Бруннов заявил, что Россия их купит и удовлетворит всех кредиторов. Вскоре, однако, состоялось соглашение между Грецией и Англией, и блокада была прекращена. — В 1850 г. Бруннов подписал в Лондоне акт, охраняющий права датского короля на Шлезвиг и Голштинию. В 1851 г., после 12-летнего пребывания в Англии, Бруннов взял отпуск и поехал в Россию, чувствуя необходимость в отдыхе. По этому поводу газета Таймс заметила, что русское правительство не могло бы иметь более любезного представителя; с 1848 г., по ее словам, не было ни одного почти вопроса, где бы Англия не стояла на одной стороне, а Россия — на другой; во всех переговорах по этим делам бар. Бруннов играл самую крупную роль, но он так удачно умел соединять любезность с твердостью и избегать всех ненужных раздражений, что в этом, может быть, и следует искать причину, почему Европа не была вовлечена во всеобщую войну. В России Бруннов, по поручению графа Нессельроде; составил записки о главных политических вопросах того времени и в них дал ряд ценных обозрений по важнейшим вопросам, касавшимся сношений наших с Данией, Грецией, Востоком, Германией, Египтом, Персией, Францией и др. Записки эти, помимо ясности и убедительности в изложении самых сложных политических вопросов, изобилуют глубокомысленными соображениями, ценными даже для нашего времени, и блещут множеством остроумных замечаний, сравнений и т. п.

Поздней осенью 1851 г. Бруннов возвратился на свой пост в Лондон, где министерство Росселя, вскоре после выхода Пальмерстона из его состава, сменилось в феврале 1852 г. — министерством Дэрби, и затем, в том же году, — министерством лорда Эбердина. В эпоху, предшествовавшую Крымской кампании, господствующее настроение в политических кругах Англии было благоприятно России, о чем и сообщал барон Бруннов в своих донесениях. Это благоприятное настроение радикально изменилось при известии о требованиях, предъявленных в Константинополе; чрезвычайным послом кн. А. С. Меньшиковым. Бруннов все еще не терял надежды успокоить английское общественное мнение, но ему мало было известно о миссии кн. Меньшикова в Константинополе, и это обстоятельство сильно вредило убедительности его возражений против английской подозрительности. Когда, наконец, Бруннов получил проект конвенции кн. Меньшикова, то оказалось, что в Лондон еще раньше прибыла эта конвенция, но комментированная лордом Стратфордом де Редклифф. Желая опровергнуть эти комментарии, Бруннов написал лорду Эбердину длинное письмо, которое очень понравилось Эбердину и было прочитано в заседании совета министров. Между тем кн. Меньшиков, не добившись успеха в Константинополе, выехал из Турции. Наше правительство обвиняло лорда Стратфорда в противодействии мирному соглашению между Портой и Россией; Бруннову, вместе с этим заявлением, поручалось передать английскому правительству, "что в его руках находится вопрос мира и войны". Бруннов прилагал все силы, чтобы предупредить разрыв. С этой целью он с блестящей и весьма убедительной аргументацией изложил ход дипломатических переговоров за первые месяцы 1853 г. и представил свою записку английским министрам Эбердин старался, как мог, поддержать нашего посла, и в конце июня 1853 г. положение дел приобрело более благоприятный характер, давший повод Императору Николаю предполагать, что "по всей вероятности, мы выйдем с честью и миром из восточного кризиса". Император приписал благоприятный оборот дел деятельности Бруннова и поручил графу Нессельроде выразить ему Высочайшую признательность за "такт, искусство и ум, с которыми он вел эти чрезвычайно важные и сложные дипломатические переговоры". Однако, дальнейший ход дел не оправдал ожиданий нашего правительства. "Общественное мнение, писал Бруннов извращенное этими проклятыми газетами, вопит за войну". "Турки служат (для англичан) только предлогом". А в войне Бруннов не видел ровно никакой выгоды для нас, даже при благоприятном исходе ее, так как, в этом случае, "Оттоманская Империя заменится независимыми государствами, которые сделаются для нас или обременительными покровительствуемыми, или враждебными соседями". 14—26 октября 1853 г. Бруннову было повелено поставить английскому правительству вопрос, как оно намерено поступить в случае серьезного столкновения на море или на суше между турками и русскими. Ответ был дан уклончивый, но достаточно ясный, чтобы понять всю враждебность Англии к России. На этом ответе Император Николай сделал собственноручно надпись: "это подло", а Бруннов заметил: "Можно сказать, что Англии не достает мужества, чтобы сражаться, и ума, чтобы жить в мире". В начале 1854 г., после того, как англичане заявили, что не допустят появления русских судов Черноморской эскадры в открытом море, и не распространили того же ограничения на турецкие суда, Бруннов оставил Лондон. Дело дипломатии было покончено. Тогда же Бруннов написал любопытную записку: "Обзор положения восточных дел в 1854 г."; целью ее было доказать несостоятельность английской политики и оградить самого Бруннова от несправедливых нареканий.

Покинув Лондон, Бруннов оставался некоторое время в Брюсселе, где был как бы на наблюдательном посту, затем ездил, по семейным делам, в Дармштадт откуда вернулся в Петербург, и здесь провел зиму 1854—55 г., занимая близкое к Нессельроде положение. В 1855 г. Бруннов получил место посланника при германском союзе, а в 1856 г. он назначен был вторым уполномоченным со стороны России на Парижском конгрессе. Первым уполномоченным был граф (впоследствии князь) А. Ф. Орлов. В Париже Бруннов оставался около года. Со свойственною ему проницательностью, он сразу понял политику Наполеона и метко характеризовал императора, в то время, когда в Петербурге его еще не вполне разгадали. "Когда Вы судите о видах Императора Наполеона", писал он кн. Горчакову в 1857 г., "не верьте в устойчивость того, что есть, но верьте в его переустройство. Наполеоновские идеи отличаются той особенностью, что слова одного дня никогда не предвещают событий следующего. Вспомним изречение: Империя есть мир; год спустя, мы имели войну. Политика Императора признает не потребность покоя, но потребность движения. Пока он жив, его инстинкт будет увлекать его к действию. В этом секрет его царствования". "Позвольте мне сказать Вам", пишет он далее, "что в гении этого человека — нечто большее, чем обыкновенная политика. Если Вы простите мне такое выражение, я осмелюсь назвать это поэзиею". Отправившись 30 января 1856 г. из Петербурга, барон Бруннов приехал в Париж ранее графа Орлова, с целью ознакомиться с положением дел и подготовить почву для графа, и сразу оценил благоприятное для России настроение тюльерийского правительства. Из Парижа он предупреждал графа Орлова о том расположении, которое он там найдет, и которое изумит его. Барон Бруннов высказал, что в затруднительных случаях, во время конгресса, графу Орлову следует обращаться непосредственно к Императору Наполеону III, так как "польщенный доверием Наполеон будет лично влиять на представителей Англии и Австрии". Последствия оправдали этот совет; граф Орлов несколько раз обращался к императору французов, и личное вмешательство Наполеона принуждало противников России к уступкам. На Парижском конгрессе, благодаря занятому Наполеоном III посредническому положению, граф Орлов и барон Бруннов добились гораздо выгоднейших условий мира, чем того требовали Англия и Австрия. За Россиею остались 3/4 участка, который по австрийскому проекту должен был отойти от Бессарабии к Молдавии. Ограничение державных прав России на Черном море не было распространено на Азовское море, Николаев, Херсон, и на кавказские прибрежные форты. Старания Великобритании подвергнуть сомнению права России на Закавказье окончились неудачею. Кроме того, барон Бруннов, знаток преданий русской политики, обратил особое внимание на определение положения восточных христиан. Значение этого вопроса состояло в следующем. Заключая парижский договор, западные державы стремились главным образом к тому, чтобы положить конец исторической роли России на Востоке; с этой целью создавалось такое положение, что, в случае опасности для самой Турции, ее охраняла европейская опека, перед Россией вырастала на Востоке совокупная Европа; а как только Россия старалась склонить ту же Европу к улучшению судьбы восточных христиан, Турция должна была оказываться таким же государством, как всякое другое в Европе: вместо европейской опеки должен был выдвигаться принцип неприкосновенного суверенитета султана, невмешательства Европы во внутренние дела Турции. Однако Бруннов сумел добиться такой редакции статьи, касающейся реформ в Турции, что основная мысль европейских дипломатов оказалась выраженной неясно, и текст договора допускал толкование, благоприятное стремлениям России. Эта неясность Парижского договора имела важные последствия: в последующее двадцатилетие восточная политика различных держав характеризуется различным толкованием Парижского договора. Россия требовала от держав действительного заступничества за восточных христиан, признавая неприкосновенность державных прав султана обусловленною исполнением обещаний, данных Портою христианам в 1856 г.; противившиеся России державы большею частью признавали неприкосновенность державных прав султана безусловною. Кроме того, в одном своем сообщении, занесенном в протокол, Бруннов упомянул об "особом интересе, с которым Россия относится к христианам Турции". Великобританский представитель, лорд Коулей не пропустил без возражения этих слов барона Бруннова и заявил, что со стороны других держав проявляется к христианским подданным султана такой же интерес. Барон Бруннов ответил, что упоминая о расположении своего правительства, он не хотел оспаривать расположения других держав "к их единоверцам". Державы стремились заменить русское влияние на Востоке влиянием совокупной Европы, а в это самое время, при выработке договора, русский представитель продолжал утверждать, что между православными на Востоке и Россией существует особая связь, и в качестве оговорки допускал лишь то, что такая же связь существует между другими державами и их единоверцами. По заключении мира, 5 апреля 1856 г. барону Бруннову Всемилостивейше пожалована была бриллиантовая табакерка при Высочайшем рескрипте. 26 августа того же года он был произведен в действительные тайные советники.

После подписания Парижского договора барон Бруннов совершил поездку в Лондон, где встретил радушный прием; при его участии состоялся "обед примирения", на котором присутствовали исключительно министры и бывшие министры. Вернувшись в Париж, барон Бруннов продолжал управлять миссиею впредь до приезда вновь назначенного посла, графа Киселева. Однако, и по приезде графа Киселева, барон Бруннов был задержан в Париже вновь возникшими политическими осложнениями. Исполнение Парижского договора вызвало значительные разногласия; главные из них касались направления новой границы в Бессарабии и вопроса о лежащем против дунайских устьев Змеином острове, который ранее был подвластен России, но не был упомянут в договоре. Русское правительство заявило, что разногласия должны быть решены всеми подписавшими договор державами; Великобритания, наоборот, требовала от России немедленной уступки и заняла угрожающее положение. Благодаря вмешательству Наполеона III, Англия согласилась на созвание в Париже конференции. Вслед за тем Наполеон III выставил мысль о вознаграждении России в другом месте за отказ ее от спорных местностей. Задача русского уполномоченного на конференции должна была состоять в том, чтобы добиться вознаграждения, сколь возможно выгоднейшего. Русским уполномоченным назначен был барон Бруннов, что явилось в глазах графа Киселева унижением достоинства Государева представителя в Париже. Ради удовлетворения графа Киселева, русское правительство пожелало назначить на конференцию двух представителей, но эту мысль отвергла Великобритания, и граф Киселев не был допущен на конференцию. Парижская конференция открылась 19 (31) дек. 1856 г. и завершилась подписанием протокола 25 дек. 1856 г. (6 января 1857 г.). Русское правительство признало, что барон Бруннов выполнил свою задачу блестящим образом. Отказавшись от спорных местностей, Россия получила более выгодное направление границы в северной части отходящего от Бессарабии участка, причем назначенная в вознаграждение России местность оказалась обширнее той, от которой она отказывалась. Тогда же был назначен обязательный срок для производства разграничения и для очищения Англиею Черного моря и Австриею Дунайских княжеств.

Воинственно настроенное великобританское правительство вело в 1856 г. наступательную политику и в Азии; пользуясь обессилением России, англичане направили удары на Персию, которая во время Крымской войны относилась к России дружественным образом. Бруннов, знаток азиатских дел, разъяснил смысл этого конфликта французскому министру иностранных дел, гр. Валевскому, который, по его словам, "очень удивился". 15 (27) авг. 1856 г., по поводу событий в Персии, он писал кн. Горчакову, что там начинается крупное дело; при Императоре Николае I решено было, заявлял Бруннов, что деятельная политика в этих местностях завела бы Россию слишком далеко, и постановлено было держаться политики выжидательной. "Все эти вопросы дремали, пока мы жили с Англиею в добром разумении. При управлении Пиля и даже Джона Росселя, нам удалось установить некоторое соглашение с английским кабинетом. В результате оно научило нас, что необходимо, желая оставаться в мире, жить в отдалении. Этот принцип был хорошо понят в Англии. У государственных людей этой страны было тогда предчувствие, что Индийская империя, чтобы быть спокойною, не должна была переходить ни за цепь Гималайских гор на севере, ни за берега Инда на западе. Персия оставалась нравственно нейтральною почвою и Афганистан — разделяющим нас средостением. Эта система просуществовала, сколько она могла существовать, то есть 15 лет". "Англия", писал он далее, "чувствует в себе в настоящее время излишек сил, которым она не находит употребления". Пальмерстон хочет направить их, между прочим, на Персию. "По окончании убыточной войны, он рассчитывает на наше бездействие. В противном случае, он считал бы для себя возможным снова блокировать наши гавани. Когда у нас будет винтовой флот, условия игры будут равные. Он это понимает отлично. Но покамест он чувствует себя ничем не стесненным". Россия оказала Персии дипломатическое содействие и добилась смягчения тех тяжелых условий, которые сначала предписывала Персии Англия. Между тем, расторжение соглашения с Англиею в Азии имело самые крупные последствия. Как неоднократно заявлял с тех пор Бруннов, Россия могла после того свободно распространять свое могущество и продолжать историческое поступательное движение в Средней Азии. Но защищая эту мысль в принципе, барон Бруннов, согласно с мнением и самого кн. Горчакова, не переставал рекомендовать на практике величайшую осмотрительность, считая пагубными для русских интересов в Средней Азии преждевременные и слишком быстрые движения, при которых силы России, занятой внутренними преобразованиями, оказались бы не на высоте предпринятых задач. Руководствуясь этою точкою зрения, министерство иностранных дел принуждено было нередко стараться о том, чтобы сдерживать совершавшееся поступательное движение русских сил в Средней Азии.

Бар. Бруннов был еще 7 июля 1856 г. назначен посланником в Берлин, но оставался в Париже до начала 1857 г. В Пруссии Бруннов пробыл немного более года. Перед самым отъездом из Берлина он составил очерк прусской политики с характеристиками главных политических деятелей Пруссии. Кн. Горчаков назвал этот очерк: "Chef d´oeuvre politique". Бруннов замечает, что, вследствие своего географического очертания, Пруссия имеет менее веса в делах Европы, чем могла бы; когда явится во главе ее министр, полный смелости и честолюбия, она будет домогаться высшего положения. Среди выведенных бар. Брунновым государственных людей, самый главный, человек будущего — Бисмарк. Ему посвящен краткий, но сильный очерк. К России Бисмарк расположен; "он понимает и доброжелательство, и достоинство нашей политики. Он ее уважает". "Но я бы отступил от истины", пишет далее бар. Бруннов, "если бы считал его слепым поборником наших интересов, в случае возможного когда-нибудь несогласия между ними и интересами Пруссии. Я его настолько уважаю, что считаю его прежде всего преданным пользе своего отечества. Я скажу больше: если бы он достиг власти, и если бы впоследствии виды наших кабинетов расходились, мы получили бы в лице Бисмарка противника, с которым пришлось бы посчитаться".

8 февраля 1858 г. бар. Бруннов был назначен посланником в Лондон, куда приехал в марте 1858 г. Его возвращение в Лондон было вообще понято, как признак улучшения отношений к Англии. В начале 1858 г. появилось у власти консервативное министерство (гр. Дерби), державшееся умеренной политики. Бар. Бруннов радовался, что снова застанет министром гр. Дерби и статс-секретарем иностранных дел — гр. Мальмесбюри. Но при миролюбии консервативного министерства, в значительной части английских политических кругов продолжали господствовать враждебные России взгляды. Пальмерстон, по словам Бруннова, был убежден, что Англия должна при всяком возможном случае создавать России затруднения, чтобы не дать ей довершить ни железных дорог, ни внутренних реформ. Орудием против этого со стороны России должно было служить сближение с Францией. Бруннов писал об английской политике: "она будет создавать нам затруднения, когда будет представляться ей случай; но она породит серьезную опасность только тогда, когда будет уверена в возможности соединить против нас свои силы с силами Франции. К этой простой формуле сводятся тайны политики дня". В политике консервативного министерства проявлялись значительные колебания. Князь Горчаков писал бар. Бруннову, что есть два Мальмесбюри: один дает бар. Бруннову дружественные заверения, другой действует на Востоке наперекор этим заверениям. Бар. Бруннов отвечал: существует не два, а три Мальмесбюри; третий — тот, который должен защищаться перед парламентом. В 1859 г. снова появился у власти Пальмерстон, носитель более враждебной к России политики. Но сложные политические отношения Европы, при начавшихся в 1859 г. национальных войнах и революционных движениях, при неожиданных предприятиях Наполеона III и таинственности его замыслов, не допускали со стороны Англии односторонней антирусской политики. Между тремя державами, Англиею. Россиею и Франциею, составлялись сложные отношения, с тонкою игрою взаимных сближений. Однако, в случаях обострения Восточного вопроса, снова обнаруживалась систематическая враждебность Пальмерстона к России. При этих обстоятельствах, в наступавшие иногда трудные моменты, проявлялись вся опытность и дипломатическое искусство бар. Бруннова, соединение твердости с умеренностью, смелости с осторожностью. Так было, напр., при греческом кризисе 1862 г. Греческий король Оттон был свергнут; предстояло избрание нового короля. По существующим договорам, не мог быть избран член царствующих династий трех держав-поручительниц, России, Англии и Франции. В Греции, в качестве кандидата, стало раздаваться имя герцога Лейхтенбергского, который, не принадлежа ни к дому Романовых, ни к дому Бонапартов, не подходил под точный смысл договорного ограничения. Однако великобританское правительство считало его избрание равносильным воцарению в Греции русского великого князя; оно заявило, что если Россия допускает кандидатуру герцога Лейхтенбергского, то договоры нарушены, и выставило со своей стороны кандидатуру принца Альфреда, сына королевы Виктории. Так как великобританское правительство выражало в то же время намерение отказаться от протектората над Ионийскими островами ради присоединения их к Греции, то кандидатура принца Альфреда приобрела среди греков огромную популярность. Кн. Горчаков держался такой точки зрения: Россия не выставляет кандидатуры герцога Лейхтенбергского; Россия верна обязательствам, вытекающим из договоров; но он упорно обходил вопрос: что будет, если греки сами изберут герц. Лейхтенбергского? примет ли Россия его избрание, как согласное с договорами, или отвергнет, как несогласное? Между тем, избрание принца Альфреда становилось с каждым днем все более вероятным и казалось уже обеспеченным. 12 (24) ноября бар. Бруннов, минуя статс-секретаря иностранных дел графа Росселя, обратился прямо к Пальмерстону. Последний заявил, что ввиду занятого Россией положения считает возможным принять избрание принца Альфреда. На категорические запросы Бруннова кн. Горчаков продолжал отвечать уклончиво. Тогда Бруннов, понимая, как опасно для России воцарение в Афинах английского принца, взял всю ответственность на себя. При личном свидании, Бруннов и Пальмерстон уговорились, что оба кандидата, и принц Альфред, и герц. Лейхтенбергский, будут устранены, а так как народные массы в Греции продолжали громко выражать свое расположение к принцу Альфреду, то необходимо было связать Англию формальным обязательством. Бар. Бруннов предложил великобританскому правительству произвести обмен нот об устранении обоих кандидатов, и достиг цели: 22 ноября (4 дек.) ноты были обменены между Брунновым и Росселем. Вслед за тем принц Альфред был избран в Греции огромным большинством голосов, но после состоявшегося в Лондоне обмена нот его избрание уже не имело значения. В 1863 г. совершилось в Афинах новое избрание. Королем провозглашен был принц Вильгельм датский. Переговоры о его вступлении на престол (под именем Георга І) и об условиях присоединения Ионийских островов к Греции происходили на Лондонских конференциях (1863—64 гг.), в которых участвовали то все великие державы, то три державы-поручительницы; русским уполномоченным был бар. Бруннов.

Неполное согласие Англии и Франции, проявлявшееся во всех их совместных действиях, обнаружилось и при их заступничестве за поляков в 1863 г., что и дало возможность русскому правительству отвергнуть вмешательство западных держав во внутренние дела Империи. Между прочим, в сентябре 1863 г., граф Россель произнес речь, в которой объявил, что Россия не соблюла условий, на которых к ней присоединена была в 1815 г. Польша, и что чрез это упразднилось вытекавшее из договора 1815 г. право Русского Императора на владение Польшею. Эту точку зрения правительства английское и французское решили прямо заявить России, и были уже выработаны соответствующие депеши. Тогда Бруннов отправился к Росселю для переговоров и убеждал его изменить английскую депешу. Император Александр II написал на сообщении бар. Бруннова об этих переговорах: "нужно отдать справедливость Бруннову: его язык был также благороден, как и энергичен, и я его искренне за то благодарю". Вслед за тем английский кабинет решил выпустить из депеши заявления об упразднении права России на Польшу. "Русская дипломатия сознает, что исполнила свой долг", писал бар. Бруннов; Император Александр II приписал: "и oнa может этим гордиться". Французское правительство, крайне оскорбленное неожиданным решением английского кабинета, совсем не послало в Петербург предполагаемой депеши; в английской же депеше, врученной вскоре кн. Горчакову, осторожно указывалось, что права Польши определены в том же акте, который сделал Русского Императора Королем Польским; от всяких дальнейших выводов английская депеша воздерживалась. 5 (17) октября бар. Бруннов писал: "нам удалось еще раз уладить польское дело". Император надписал: "честь и слава нашему другу Бруннову".

В 1864 г., на лондонской конференции по шлезвиг-голштинскому вопросу, пытавшейся помирить Данию с Пруссиею и Австриею, бар. Бруннов играл деятельную роль, но достигнуть примирения оказалось невозможным. С 4 декабря 1860 г. бар. Бруннову было присвоено достоинство посла; 30 августа 1862 г. он был пожалован кавалером ордена св. Андрея Первозванного, и 22 мая 1867 г. получил бриллиантовые знаки того же ордена. В эту эпоху, он стал наиболее уважаемым из русских представителей за границею; русское правительство охотно прислушивалось к его голосу, и в основе предпринимаемых правительством шагов лежала иногда инициатива бар. Бруннова. Так было в тревожный 1867 г., когда вопрос о Люксембурге чуть не вызвал войны между Францией и Пруссией, хотя ни Наполеон III, ни Бисмарк в то время не желали войны. При этих обстоятельствах, французский посол в Лондоне, Латур-д´Овернь, явился к бар. Бруннову и открылся ему по вопросу о затруднительном положении Франции. Оба посла пришли к выводу о необходимости нейтрализовать Люксембург. Латур-д´Овернь написал о том Наполеону III, а Бруннов, по получении известия о согласии Наполеона, сообщил свой план русскому правительству. Император Александр II согласился принять мысль бар. Бруннова; затем предложение русского правительства было одобрено Пруссиею, и кн. Горчаков поручил бар. Бруннову склонить Англию к тому, чтобы созвать в Лондоне конференцию для нейтрализации Люксембурга. Министр-президент гр. Дерби выразил согласие, и 25 апреля (7 мая) 1867 г. открылась лондонская конференция, которая в основание своих трудов приняла проект Бруннова. Несколько раз, во время совещаний, возникали между сторонами разногласия, казавшиеся безвыходными, но в конфиденциальных переговорах, помимо заседаний конференции, бар. Бруннов улаживал все затруднения. Договор был подписан через 4 дня, 29 апреля ст. ст., а 6 мая кн. Горчаков телеграфировал Бруннову: "Ваши действия в высокой степени одобрены Государем". Во всеподданнейшем отчете за 1867 г. кн. Горчаков высказал по поводу люксембургского дела: "Личный авторитет русского представителя в Лондоне значительно способствовал мирному исходу". И Наполеон III, и король нидерландский заявили о своей признательности бар. Бруннову за его старания в пользу мира. На Востоке, 1867 и 1868 гг. ознаменовались тревожным кризисом. Благодаря уважению, которым со стороны кабинета гр. Дерби пользовался бар. Бруннов, последний своими стараниями способствовал тому, что Великобритания воздерживалась от неприязненных действий против русской политики на Востоке и, не присоединяясь к шагам других держав в пользу христиан, все-таки иногда негласно склоняла Порту к уступчивости. В 1868 г. в Англии снова одержала верх либеральная партия; в затруднительных случаях бар. Бруннов прямо обращался к министру-президенту Гладстону, дружественно расположенному к России.

В 1870 г., после смерти русского посла в Париже, гр. Стакельберга, бар. Бруннов был назначен послом при тюльерийском дворе, но не успел он уехать из Лондона, как началась франко-прусская война, и бар. Бруннов был снова назначен послом в Англию. В 1871 г., он был русским уполномоченным на лондонской конференции, отменившей договором 1 (13) марта нейтрализацию Черного моря. Россия получила возможность создать снова черноморский флот. Ввиду этого политического успеха, бар. Бруннов 18 марта 1871 г., в 15-ю годовщину подписания парижского договора, был возведен в графское достоинство. В семидесятые годы гр. Бруннов, удрученный старостью, мало появлялся в обществе и не так деятельно, как прежде, занимался политическими делами. 22 июля 1874 г. он, согласно прошению, был уволен от службы, причем получил Высочайший рескрипт. Гр. Бруннову принадлежал маленький дом в Дармштадте; туда он удалился, покинув службу, и там вскоре скончался.

С 1840 до 1874 г., за исключением краткого перерыва (1854—1858), Бруннов был представителем России в Лондоне. История мало представляет примеров такого долговременного служения посла при одном дворе. Пережив большинство своих ровесников в дипломатической среде, Бруннов стал наконец "Нестором русской дипломатии", носителем ее старых преданий и опыта. Бывший некогда одним из главных дельцов министерства иностранных дел, Бруннов был знатоком русской политики, ее требований, ее прошлого; нередко он давал министерству советы, и политические мероприятия русского правительства принимались часто по инициативе Бруннова; он был живою сокровищницею политических сведений, — все сколько-нибудь важные политические дела за несколько десятилетий проходили через его руки; в своей переписке с министерством при возникновении какого-либо дела он постоянно давал все нужные сведения, приводил данные из своего богатого опытом прошлого, сообщал содержание договоров и выписки из них. В 1863 г. Бруннов прислал в министерство записку, в которой доказывал, что следовало бы продолжить до последнего времени собрание документов по дипломатической истории России, которое было напечатано в конце царствования Императора Александра I; министерство сообщило, что имеет в виду, при первой возможности, приступить к ближайшим соображениям о средствах осуществить это предположение. Бруннов был также замечательный знаток Англии, ее внешней и внутренней политики, ее внутренней жизни; письма его изобилуют проницательными и остроумными наблюдениями над политическими правами Англии и ее парламентским механизмом, и в них встречаются удивительные по тонкому юмору и глубокому знанию действительности картины из жизни английского общества. Он занимал в Лондоне высокое положение и пользовался большим уважением со стороны самых выдающихся государственных деятелей; он был драгоценен в качестве посла в Лондоне, так как имел столько личных связей в политическом мире Англии. По отзывам современников, Бруннов считался самою выдающеюся личностью в лондонском дипломатическом корпусе. Он был большой знаток и всего политического мира, всех политических отношений Европы, и давал о них министерству драгоценные указания. Он прекрасно владел искусством вести переговоры; когда в 1867 г. ожидалось созвание в Париже конференции по итальянским делам, то кн. Горчаков писал бар. Бруннову, что если посол в Париже, бар. Будберг, будет еще удержан в Петербурге семейными делами, и если конференция состоится, то нужно будет назначить русского уполномоченного: "Наше положение в конференции будет крайне щекотливым и потребует образцового искусства и опытности вместе с безукоризненным тактом. Государь Император подумал о вас". Вообще, бар. Бруннов отличался глубоким знанием людей, проницательностью и наблюдательностью, блестящим, насмешливым и тонким умом. Он обладал прекрасным классическим образованием, как люди XVIII в. и начала девятнадцатого; у него был и скептицизм людей ХVIII в. Бруннов славился, как выдающийся стилист, со своеобразным литературным дарованием. Его талант, как редактора, высоко ценился даже Бисмарком. Гр. Мальмесбюри отозвался о нем в 1852 г.: "Он, несомненно, самый даровитый в дипломатическом корпусе, и редактор первостепенного достоинства". Бруннов в совершенстве умел составить текст договора или протокола, и он охотно брался за эту задачу; только англичане в таких случаях постоянно опасались, чтобы Бруннов не ввел в изложение чего-либо двусмысленного к выгоде России. В политической переписке вообще изложение Бруннова было образцовым; современники удивлялись его уменью "схватить нюанс", и приноровиться к взглядам того лица, кому он писал. В чисто литературном отношении, Бруннов был истинный художник; в своеобразных кратких фразах, пластических, будто выточенных, по которым можно и без подписи узнать Бруннова, он умел в самую доступную, простую форму заключить много недосказанной глубокой мысли. Его знание людей и политических отношений, его насмешливый ум улыбающегося скептического философа, его ясное и изящное изложение, полное остроумия, мысли, наглядности и блеска, придают его донесениям и письмам исключительную ценность и привлекательность. "Ваши письма составляют наслаждение моей жизни", писал ему кн. Горчаков. В 1864 г., когда бар. Бруннов составил для Наследника Цесаревича очерк английской политики и политического мира с характеристиками главных деятелей, кн. Горчаков не находил слов для похвал этому труду. Особенно мастерски составлял Бруннов характеристики современников; иногда, когда выступал на видном месте новый деятель, кн. Горчаков просил у бар. Бруннова его характеристику, и Бруннов присылал ее. В его письмах рассеяно множество метких замечаний о разных лицах. Бруннов писал очень легко и скоро, слог его отличался ясностью, полнотою и сжатостью предложений поистине образцовою; он был мастер, в случае недостатка материала, составить депешу на основании газетных статей. Писал очень четко, очень редко поправлял уже раз написанное, и при этом никогда не вычеркивал, а аккуратно выскабливал, и гордился искусством скоблить. В лондонском обществе он пользовался громадным уважением, в правительственных же кругах его боялись. Жил Бруннов очень широко; был большим хлебосолом, любил, чтобы у него хорошо ели, но сам был весьма воздержным в пище и питье. Сам Бруннов называл себя старым оригиналом. И в наружности его проявлялось что-то старомодное. Он и вообще был человеком старой школы; ему не нравилось, когда молодой человек высказывал свои убеждения, несходные с убеждениями начальства. Он уважал прежних государственных людей "крупного калибра", умевших подчинять общество своей воле. Ему жалки были представители большинства, увлекаемые массовыми движениями: "что можно делать с министрами, которые каждый день другого мнения? Малейший случай совращает их с пути. Они хотят и не хотят". О двух только лицах он отзывался всегда с величайшею похвалою и уважением: о гр. И. И. Дибиче-Забалканском и кн. А. Ф. Орлове.

Документы Архива Министерства Иностранных Дел. — Ф. Мартенс, "Имп. Николай I и королева Виктория" ("Вестник Европы", 1896 г., кн. XI). — Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами, Ф. Мартенса, т. XII. Трактаты с Англиею. 1832—1895. — Воспоминания Фонтона, тт. І и II, Лейпциг, 1862. — Очерк истории министерства иностранных дел (1802—1902). — Дневник кн. П. А Вяземского (в Полном Собрании Сочинений). — Татищев, "Император Александр II, его жизнь и царствование". — Скальковский, "Внешняя политика России". — Заблоцкий-Десятовский, "Гр. П. Д. Киселев и его время", том III. — С. С. Татищев, "Николай І и Прусский двор" ("Исторический Вестник", 1888 г., т. XXXI, март). — А. С. Трачевский, "Пруссия в Крымскую войну" (ib., XXXII). — В. Р. Зотов, "Петербург в 40-х годах" (ib., XL). — А. П. Петров, "Русские дипломаты на парижском конгрессе 1856 г." (ib., XLII). — С. М. Соловьев, "Россия, Австрия и Англия во время движения 1848—49 года" ("Русская Старина", 1877 г.). — "Венские совещания и парижский трактат 1854—1856 г." (ib., 1876 г.). — "Гр. Бруннов и княгиня Ливен" Н. Фирсова ("Древняя и Новая Россия", 1879 г., № 3). "Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди" ("Русский Архив", 1866 г.). — "Записки гр. А. И. Рибопьера" (ib., 1877 г., II). — "Воспоминания Зейдлица о турецком походе" (ib., 1878 г., II). — "Новые записки А. С. Пушкина" (ib., 1880 г., II). — "Из бумаг адмирала М. П. Лазарева" (ib., 1882 г., III). — Автобиография Дюгамеля (ib., 1885). — "Из воспоминаний сенатора К. Н. Лебедева" (ib., 1888, II, 1893). — "Фельдмаршал кн. А. И. Барятинский" А. А. Зисермана (ib., 1888—89). — "Два новые письма Хомякова к Пальмеру" (ib., 1892 г.). — "Записка о размене в городе Одессе пленных в 1854—1856 годах" (ib., 1899 г.). — Из сборников П. И. Щукина, "Переписка А. И. Казначеева с гр. А. А. Закревским" (ib, 1900 г., II). — Словари: Березина, Брокгауза-Ефрона, Larousse. — Некрологи: "Иллюстрированная Неделя", 1875, № 87; "Газета Гатцука", 1876, № 4 (с портретом); "Московские Ведомости", 1875, № 87; "Домашняя Беседа", 1875, № 17; Календари на 1876 г.: Суворина, Гатцука, Гоппе. — Le Baron de Brunnow, Ambassadeur de Russie à Londres, Paris, 1861 (перепечатка из "La Légion d´honneur"). — Debidour, "Histoire diplomatique de l´Europe (1814—1878)", Metternich (P-ce de), Mémoires, documente et écrits divers. — Sir Henry Lytton Bulwer, "The life of viscount Palmerston". — Malmesbury (Earl of), "Memoirs of an ex-minister". — Sybel, "Die Begründung des deutschen Reichs durch Wilhelm I" (по поводу датских дел 1850, 1852, 1864). — Bamberg, "Geschichte der orientalischen Angelegenheit". — Jomini, "Etude diplomatique sur la guerre de Crimée". — Jasmund, "Aktenstücke zur orientalischen Frage". — Loftus (Sir Augustus), "Diplomatic reminiscences". — L. Touvenel, "Nicolas I et Napoléon III". — Denkwürdigkeiten aus dem Leben L. v. Gerlachs, herausgegeben von seiner Tochter. — Bismarck, "Gedanken und Erinnerungen". — Vitztum von Eckstätt, "St. Petersburg und London". — Tatiszczew, "Diplomacya rosyjska w kwestyi polskiej". — Sorel, "Histoire diplomatique de la guerre franco-allemande".

{Половцов}