— великий канцлер, действительный тайный советник, сенатор и кабинет-министр, родился в Москве 28-го сентября 1680 г., происходил из знатного рода князей Черкасских, потомков Кабардинского владетеля Инала, бывшего султаном в Египте, и был сыном князя Михаила Яковлевича Черкасского (см.). Князь Алексей Михайлович Черкасский был женат два раза: первым браком на Агриппине Львовне Нарышкиной, дочери боярина Льва Кирилловича и двоюродной сестре Петра Великого, и вторым браком на княжне Марии Юрьевне Трубецкой, дочери действительного тайного советника и сенатора князя Юрия Юрьевича Трубецкого. Принадлежа, таким образом, к старинному княжескому роду, находясь в родстве с знатнейшими русскими фамилиями, князь Алексей Михайлович к тому же был очень богат, у него было свыше 70000 душ крестьян, масса золота и бриллиантов — и все это вместе взятое повело к тому, что, несмотря на далеко не выдающиеся его способности, на всю малозначительность его, как личности ("Сей человек" — отзывался о нем князь М. М. Щербатов ["О повреждении нравов"], — весьма посредствен разумом, ленив, не знающ в делах и, одним словом, таскающий, а не носящий свое имя и гордящийся единым своим богатством"), ему пришлось сыграть довольно крупную роль в политической жизни того времени. С другой стороны, несомненно, что именно указанным свойствам своей натуры он и был обязан, что в то бурное время переворотов, быстрых возвышений и столь же быстрых падений, ему до конца жизни удалось неизменно занимать высокое положение, сохранить свои богатства и пользоваться почетом.
Свое детство и юность до двадцати одного года князь Алексей Михайлович провел в Москве, состоял на придворной службе и в сентябре 1702 года, в звании стольника, послан был помощником к отцу своему, бывшему в то время воеводою в Тобольске. Под руководством отца он выказал себя деятельным и распорядительным администратором, заложил, по словам Терещенко, в городе Тобольске — Бронную слободу и, в январе 1703 года, вместе с отцом своим получил письменную похвалу от Петра Великого "за прилежное и неусыпное исполнение государственных дел, приумножение денежных доходов и хлебных запасов, улучшение состояния сибирских жителей, беспристрастное и бескорыстное управление, учреждение железных заводов для отливки пушек, мортир, гаубиц, за делание в Тобольске фузей, тесаков и других орудий, необходимых к обороне не только Сибирского, но и Московского и прочих государств, подвластных Великому Государю, также за отыскание в Сибири селитры и за верность и усердие по службе в самом Тобольске". Нужно, впрочем, полагать, что скорее всего это Высочайшее изъявление одобрения, если и касалось князя Алексея Михайловича, то в незначительной степени, а главным образом относилось к деятельности отца его. В октябре 1712 года мы снова встречаем князя Алексея Михайловича при дворе, в числе приближенных Государя, в звании сначала стольника, а потом ближнего стольника. В 1714 году Петр поручил ему заведование городовой канцелярией в Петербурге, причем 24 января возложил на него довольно трудное поручение: набрать в Москве и других русских городах 458 человек ремесленников, нужных для вновь учрежденной столицы, а кроме того доставить 15 человек юношей не старше 20 лет, из лучших купеческих фамилий, которых Петр желал послать за границу изучать коммерческие науки. В следующем году, 24-го января, Черкасский был назначен обер-комиссаром столицы и ему поручен был надзор за производством архитектурных работ в ней, причем сам Петр дал ему "пункты о постройке строений". Именным указом 14-го сентября 1715 г. ему повелено было наблюдать, "чтобы никто против указу и без чертежа архитекторского нигде не строился". Деятельность Черкасского, как обер-комиссара столицы, продолжалась до 1719 года. По официальным документам видно, что он ревностно занимался своими обязанностями, и Петр обыкновенно соглашался с его докладами. Так, 4-го ноября 1715 года им был сделан доклад о строении магазинов и мазанок на Выборгской стороне, о раздаче мест в С.-Петербурге купцам и мастеровым, 16-го ноября — о постройках на Адмиралтейском острову и за маленькою речкою; в ноябре 1717 года он подал пространную записку о замене установленной в 1714 году обязательной высылки рабочих из губернии для работ на городских постройках — денежной податью, и Петр, соглашаясь с этою запискою, 31-го января 1718 года издал указ о наряде из ближних мест 8000 человек к городовой работе и о сборе с остальных губерний подати по 6 рублей за человека. По словам Терещенко, он очень многое сделал для Петербурга: принимал непосредственное участие в осушении болот столицы, занимался украшением и отделкою дворцов: Петергофского, Монплезира, Екатерининского и Шлиссельбургского, заведовал устроенными в Петербурге кирпичными заводами, построил на Выборгской стороне госпиталь и двор для гардемаринов и, наконец, лично наблюдал за постройкой Петропавловской крепости и больверка. Петр Великий, очевидно, ценил труды его, относился к нему хорошо; так, например, сохранилось известие, что он иногда запросто заезжал к нему обедать, — но не особенно возвышал его: в период времени с 1712 по 1719 год ему был пожалован только (28-го августа 1716 года) чин поручика. В 1719 году, после смещения сибирского губернатора кн. М. П. Гагарина, указом 29-го мая Петр назначил на его место князя А. М. Черкасского. "А ведать ему", сказано было в указе, "все сибирские города, а Сибирь разделить на три провинции, под начальством выбранных губернатором и утвержденных Сенатом вице-губернаторов". Такая внезапная милость Царя, столь быстрое и неожиданное возвышение испугало Черкасского. Он сознавал, что возлагаемая на него задача не по силам ему, что не ему брать на себя управление обширным краем, исправление зла, причиненного этому краю кн. Гагариным, да к тому же его страшил ужасный пример падения его предшественника, показывавший, что царь, умея миловать, умеет в то же время и строго карать. Получив указ о своем назначении, Черкасский обратился к Петру с письмом, в котором объяснял, "что за великую напасть приемлет отлучение от Его Величества, никогда добровольно не согласился бы на сие и, сколь ни лестно для него избрание Монаршее, он с радостью и охотно готов нести самотруднейшие должности, только бы не отлучаться от него". Петр, однако, остался непреклонным: "Я бы охотно исполнил Ваше прошение", ответил он Черкасскому, "ежели бы мог скоро сыскать достойного человека, но ныне не знаю. Того ради надлежит Вам без оскорбления сие учинить. Ибо по истине не за какую Вашу противность сие Вам посылаю, но для двух причин: первое, что Вы там были и знаете, другое, что вскоре сыскать другого надежного в такую отдаленную сторону не мог. Однакоже, в том можешь надежен быть, что, когда там распорядишь и добрый ансталт учинишь, и о том отпишешь, тогда непременно Вас переменим по Вашему желанию". В этих словах Великого Преобразователя сказалось его умение безошибочно оценивать человека по его достоинству и находить ему соответствующее место. Черкасский был мало пригоден для кипучей деятельности, бившей ключом вокруг Петра и направляемой его могучею рукою, ему не было места среди "птенцов Петра", живое дело, требовавшее энергичного исполнителя, ему нельзя было бы поручить, но он, именно, был человеком "впредь до нахождения другого достойного", на него смело можно было положиться, что злонамеренно, из корыстных или других побуждений, он не станет вредить порученному ему делу, а будет вести его потихоньку, скорее вперед, чем назад, а вернее всего удерживать в состоянии "неподвижности". Для Сибири, страны дикой, разоренной притом управлением такого губернатора, как князь Гагарин, Петр, очевидно, и считал нужным такого правителя, как князь Черкасский, который дал бы ей возможность отдохнуть, оправиться, самой набраться сил для дальнейшего развития. Около пяти лет Черкасский управлял Сибирью, ограничивая свою деятельность, преимущественно, принятием оборонительных мер против башкир и монголов. Наконец и для Сибири его управление стало тягостным; в 1723 году бывший в то время главным строителем и управляющим сибирскими горными заводами генерал-майор Де Геннин доносил Петру: "Я от сердца сожалею, что ты сам здесь не бывал и о здешних сибирских состояниях не знаешь. Правда, что здесь губернатор Черкасский, человек добрый, да не смел, а особливо в судебных и земских делах, от чего дела его неспоры, а частью более народу отяготительны, и ежели его пошлешь сюда, то для своей пользы дай ему мешочек смелости, да судей добрых, людей надворных и в городах управителей и в слободах, да к военным делам обер-коменданта и для купечества советника от коммерц- и от камер-коллегии камерира, такого ж секретаря, без которых ему быть не можно; а ежели ему не быть, то не худо бы таким добрым людям быть, как Матюшкин или Ушаков". Результатом этого письма, по мнению Голикова и Терещенко, был указ Сенату от 15-го января 1724 года "о бытии в Сибири губернатором вместо Черкасского князю Михаилу Владимировичу Долгорукому". Черкасскому 7-го мая был пожалован в награду за его службу чин статского советника. Приехав в Москву в исходе 1724 года, он заболел, и во время его болезни скончался Петр Великий. Пятилетний период царствования Екатерины І и Петра II Черкасский прожил мирно, спокойно, держась в стороне от придворных интриг и борьбы партий. 8-го февраля 1726 года ему был пожалован чин действительного статского советника и повелено присутствовать в Сенате; на следующий год, 12-го октября, он был произведен в тайные советники; одновременно с этим, 8-го марта 1727 года, был назначен вместе с Остерманом членом организованной Екатериной І комиссии о коммерции и принимал деятельное участие в работах этой комиссии. На арену политической деятельности он выступил по кончине Императора Петра II и не сходил с этой арены до самой смерти.
Промежуток времени с 19-го января 1730 г. и по 25-е февраля — день провозглашения Императрицы Анны Иоанновны самодержавною Императрицею — был периодом, когда Черкасский в первый и последний раз в жизни попытался, при загоревшейся над бездыханным телом Петра II ожесточенной борьбе сторонников и противников самодержавия в России, стоя, частью в силу внутренних побуждений, частью под влиянием внешних обстоятельств, во главе своей партии, сказать "свое" слово; но и это "слово" было произнесено им так робко и нерешительно, что, когда ему с его партиею пришлось примкнуть к мнению большинства, и Анна Иоанновна была провозглашена самодержавною Императрицею, его поведение было объяснено даже в благоприятном для него смысле: желанием "мистифицировать" Верховный Тайный Совет, забавить его и выиграть время, чтобы дать Анне Иоанновне возможность обдумать план действий ("Записки дюка де Лириа", 80). Роль, сыгранная им по всем деле "воцарения Императрицы Анны", не только не отразилась дурно ни на его служебном, ни на общественном положении, но помогла ему возвыситься. Современники Черкасского Миних, Манштейн и другие, описывая ход событий с 19-го января по 25-е февраля, выставляют Черкасского ревностным поборником самодержавия (вроде, напр., Феофана Прокоповича), безусловным защитником прав Анны Иоанновны против верховников, желавших ограничить самодержавие. При рассмотрении, однако, официальных документов, относящихся к тому времени, переписки послов иностранных держав при русском дворе, позволяющей более или менее детально восстановить последовательный ход событий тех достопамятных дней, истинные стремления и намерения Черкасского и лиц, составлявших его партию, а также положение, занимаемое Черкасским среди других действующих лиц политической драмы воцарения Анны Иоанновны, представляются несколько в ином свете. 3-го февраля 1730 года, на другой день после получения членами Верховного Тайного Совета, от Императрицы Анны Иоанновны, подписанных ею известных "пунктов", которые должны были повлечь за собою ограничения самодержавия, верховники созвали в общее собрание Сенат, Синод и генералитет, прочли письмо Анны Иоанновны, подписанные ею "пункты" и предложили желающим из собрания, ввиду выраженной воли Государыни об изменении формы правления, изложить свои мнения по этому вопросу. Тогда же князь Черкасский среди общего молчания прямо задал вопрос: "а каким же образом впредь то правление быть имеет?" Князь Голицын на это уклончиво ответил ему предложением: "ища общей государственной пользы и благополучия", самому написать проект и подать его им. 5-го февраля Черкасский действительно подал Верховному Тайному Совету проект за подписью 249 лиц, преимущественно из родовитой и чиновной знати. Проект этот составлен был одним из членов кружка, сгруппировавшегося вокруг Черкасского, умным и талантливым В. Н. Татищевым и озаглавлен "Произвольное и согласное рассуждение собравшегося шляхетства русского о правлении государственном"; в нем подробно разбирались не только переживаемые политические обстоятельства, но и самые основания государственных учреждений, вообще, делалась попытка провести параллель между аристократическим и монархическим образом правления в применении к России, причем указывалось, что для России in abstracto наилучшею формою правления является монархия, но, говорилось в нем, так как Государыня Императрица есть "персона женская, то потребно нечто для помощи Ее Величеству учредить". Затем шло перечисление (в 10 пунктах) целого ряда необходимых реформ в системе и порядке управления, как-то: организации "Вышнего Правительства" из 21 члена, которому присваивались все функции Верховного Тайного Совета, "Вышнего Собрания" из 100 человек выборных, собирающихся три раза в год и в экстренных случаях для заведования делами внутренней экономии, "Нижнего Правительства" из 30 членов для управления делами в остальное время года и т. д. Вслед за проектом Черкасского стали поступать в Верховный Тайный Совет другие проекты от людей самых разнообразных рангов, с самым разнообразным количеством подписей. Под одним из этих проектов — М. Грекова, собравшим наибольшее число подписей (610), подписался тоже и князь Черкасский. Проект этот предлагал еще более широкие реформы управления, чем проект Черкасского.
Однако, с обсуждением этих проектов, на чем, например, настаивал князь Черкасский, они медлили, и это возбуждало общее неудовольствие. Князь Алексей Михайлович Черкасский и генерал-майор Л. В. Измайлов назначены были депутатами от Сената и генералитета для приветствия Государыни при ее въезде в село Всесвятское. Таким образом, Черкасский получил возможность видеть первые же шаги Государыни при вступлении ее в управление государством и сразу убедился, что подписанные Анною "пункты" вовсе не были выражением ее истинных желаний и что на самом деле она не относилась с особым благоволением к верховникам, избравшим ее и предложившим ей эти "пункты". Со своей стороны Анна Иоанновна, очень хорошо встретив депутатов, поспешила выказать Черкасскому знаки своей милости и доверия, — она назначила к себе в штат жену его княгиню Марию Юрьевну Черкасскую и сестру ее Прасковью Юрьевну Салтыкову. Все это повело к тому, что Черкасский порешил лучше положиться на милость Императрицы, от нее добиваться тех реформ, которые он и его сторонники считали необходимыми для России, и открыто выступил противником верховников. Его кружок сделался центром агитации против Долгоруких и Голицыных, причем агитация велась преимущественно среди гвардейских офицеров. Так шло дело до 23-го февраля, когда распространился слух (по некоторым известиям пущенный Остерманом), что верховники порешили одним ударом уничтожить своих противников и 25-го февраля арестовать наиболее значительных из них — графа Головкина, Остермана, князей Черкасского и Барятинского. Тогда и противники верховников стали действовать. 23-го февраля состоялись два совещания двух разных партий. Сторонники безусловного предоставления Анне Иоанновне самодержавной власти собрались в доме князя Барятинского на Моховой и постановили просить Анну Иоанновну о принятии самодержавной власти, об уничтожении подписанных ею в Митаве "кондиций", упразднении Верховного Тайного Совета и восстановлении Сената в том виде, в каком он был при Петре Великом. Партия же князя Алексея Михайловича Черкасского собралась в его доме на Никольской улице, и здесь после долгих дебатов, за подписью 87 лиц, составила петицию Государыне, в которой приносили ей благодарность от своего имени и имени своих "наследников", за то, что она выказала им "милость", подписав представленные ей Верховным Тайным Советом "пункты", но просили ее повеления о созыве общего собрания выборных из всего генералитета, офицеров и шляхетства для обсуждения поданных в Верховный Тайный Совет проектов и совместной выработки "по большим голосам нормы правления государственного". В то время, как у Черкасского заканчивалось обсуждение этой петиции, туда приехал Татищев, посланный от партии князя Барятинского с известием, что там порешили просить Государыню о принятии самодержавия и с просьбой присоединиться к ним. Посланного партия Черкасского встретила с неудовольствием. Поднялись споры, дебаты. Наконец кн. Антиоху Кантемиру удалось уговорить нескольких подписать тут же составленную им челобитную о принятии самодержавия. С этой челобитной он поехал с Татищевым к князю Барятинскому, где собравшиеся с нетерпением ждали результата переговоров с "партией Черкасского". Привезенное Кантемиром прошение немедленно было подписано всеми собравшимися в доме князя Барятинского, в числе 74 человек, а затем, несмотря на то, что был уже первый час ночи, все собрание, в полном составе, поехало в дом князя Черкасского, склонять его "партию" к соглашению. В результате соглашение состоялось, и князь Черкасский, а за ним и остальные подписали "прошение". После этого князь Кантемир и граф Матвеев поехали в гвардейские и кавалергардские казармы и собрали здесь 94 подписи. Рано утром 25-го февраля шляхетство, генералитет и офицеры (по словам Вестфалена в числе 150 человек, по указанию Лефорта — 800 человек, а по Рондо — 300 человек) собрались во дворце и попросили аудиенции у Императрицы. Князь Черкасский, боясь быть арестованным верховниками, по одним известиям, приехал во дворец лишь к 10 часам утра, когда уже можно было предположить, что там собрались его сторонники, по другим известиям, за ним при начале аудиенции послала сама Анна Иоанновна, и он до такой степени испугался, что, уезжая, простился с женой, как бы идя на верную смерть (Дипломат. докум., относящ. к истории России XVIII ст., из Саксонского государственного архива). Анна Иоанновна, повелев пригласить заседавших во дворце членов Верховного Тайного Совета в большую залу, сама немедленно вышла к собравшимся. Князь Черкасский от лица собрания приветствовал ее и вручил ей челобитную, но не ту, которая составлена была совместно с партией Барятинского, а составленную его партией о созыве общего собрания всех чинов государства для выработки наилучшей формы правления. Петиция эта, по повелению Государыни, была прочитана вслух Татищевым и подписана Императрицею по настоянию сестры ее, герцогини Мекленбургской Екатерины Иоанновны. Между тем, сторонники самодержавия, увидев, что поданная Черкасским петиция совсем не та, которую вчера составил Кантемир, а они согласились подписать, подняли шум и кричали: "Не хотим, чтобы Государыне предписывались законы: она должна быть такою же самодержицею, как были и ее предки"! Анна Иоанновна заметила, что и между челобитчиками существует сильное разногласие. Обратившись к собранию, она предложила ему, ввиду выраженного ею согласия на принятие поданной ей челобитной, тут же, не выходя из дворца, и привести свое желание в исполнение, собрать просимое ими общее собрание чинов государства и обсудить, какую именно форму государственного управления они считают наилучшею для России. Затем, пригласив членов Верховного Тайного Совета отобедать вместе с нею в ожидании, пока кончится совещание челобитчиков, и, таким образом, почетно арестовав их, она удалилась во внутренние покои дворца, приказав находившимся в зале гвардейским офицерам слушаться генерала Салтыкова и только его одного, "так как она себя чувствует здесь не в безопасности". Часть собравшихся, — почти исключительно сторонники Черкасского, удалилась из аудиенц-залы для совещания и порешила, по словам Лефорта, ограничиться поднесением Государыне благодарственного адреса за милостивое принятие челобитной. Постановление это однако не имело никаких результатов. Салтыков понял ясный намек Государыни и, не дожидаясь окончания совещания удалившейся из аудиенц-залы части шляхетства, первый воскликнул: "Да здравствует Императрица Анна Иоанновна, самодержица Всероссийская"! Крик его немедленно был подхвачен гвардейскими офицерами, не пожелавшей принять участия в совещании частью шляхетства, и в общем составилось столь значительное большинство, что и остальная часть шляхетства, вернувшаяся в аудиенц-залу после совещания, сочла за лучшее не противоречить и согласиться на поднесение новой челобитной о восприятии самодержавия, об уничтожении подписанных Анною Иоанновной в Митаве "пунктов", упразднении Верховного Тайного Совета и восстановлении Правительствующего Сената, как то было учреждено при Петре Великом. В четвертом часу пополудни Анна Иоанновна в сопровождении членов Верховного Тайного Совета снова вышла в аудиенц-залу и на этот раз князь Иван Юрьевич Трубецкой от имени всех собравшихся поднес ей новое прошение, которое и было прочитано вслух князем Антиохом Кантемиром. Затем были разорваны Анною Иоанновной "пункты", а на следующий день 26-го февраля составлена и утверждена Императрицей "присяга о самодержавии". С провозглашением Анны Иоанновны Самодержавною Императрицею князь Черкасский сразу занял выдающееся положение среди сановников государства. Анна Иоанновна, благодарная ему за то, что он в решительную минуту не стал открыто на сторону ее противников, что при его связях и богатстве не могло не оказать влияния на ход событий, поспешила осыпать его знаками благоволения: 4-го же марта, при уничтожении Верховного Тайного Совета и восстановлении Сената, он был назначен одним из двадцати одного членов его, совместно со всеми бывшими членами Верховного Тайного Совета, 23-го марта он получил орден св. Андрея Первозванного, 30-го августа — пожалован кавалером ордена св. Александра Невского, 18-го марта 1731 г. — произведен в действительные тайные советники, причем ему поручено по-прежнему принимать участие в работах остермановской комиссии о коммерции и наблюдать за правильным ходом торговли с Хивою и Бухарою. Видя возвышение Черкасского, перед ним стали заискивать послы иностранных держав: так, австрийский посол граф Вратислав, хлопотавший о привлечении России на сторону Австрии, поднес ему 27-го июля 1730 года от имени императора портрет его, осыпанный бриллиантами, ценою около 20000 рублей, предназначавшийся, было, сначала Остерману и от которого тот отказался; испанский посол герцог де Лириа указывает в своем письме от 1-го февраля 1731 г., что он старается привлечь на свою сторону князя Черкасского. Гордый такими знаками милостивого отношения Императрицы, приписывая их личному расположению к себе Анны Иоанновны, князь Черкасский снова попытался выступить самостоятельно на поприще на этот раз уже придворной партийной борьбы, и совместно с Ягужинским и Левенвольде помериться силами с захватившим в свои руки все нити государственного управления Остерманом. Сначала, как будто бы, попытка и удалась — Анна Иоанновна поколебалась в своем доверии к Остерману. По крайней мере, французский посол Маньян, 3-го августа 1730 года, предсказывает "скорое падение Остермана вследствие интриг Черкасского и Ягужинского и замену Остермана Черкасским", затем 28-го сентября того же года пишет, что Остерману до некоторой степени удалось отклонить действие "интриг" Черкасского и Ягужинского, но далеко не уничтожить их. Однако торжество Черкасского было непродолжительно. Произошло событие, как это часто бывает при придворных интригах, хотя и не имеющее никакого политического значения, но которое разрушило все планы Черкасского, лишив его на некоторое время расположения Императрицы. Анна Иоанновна задумала женить своего обер-гофмейстера графа Левенвольде на дочери Черкасского; тот, однако, ожидавший для своей дочери далеко не такого жениха, настолько неохотно выразил свое согласие на этот брак, что сам гр. Левенвольде устроил так, что через два месяца после помолвки, 3-го мая 1731 года, обручальные кольца были возвращены обратно. Императрица осталась очень недовольна таким окончанием своего сватовства, и, в результате, Черкасский на некоторое время был удален от двора. Этого было достаточно, чтобы упавший было кредит Остермана снова поднялся до прежней высоты и он, как доносил Маньян своему двору, "снова сделался, вместе с братьями Минихами, полным хозяином Российской Империи". Черкасский был и на этот раз побежден. Он понял несомненно, что какая бы то ни было активная роль не по силам ему, что он не способен быть политическим деятелем — и смирился. Остерман, со своей стороны, не стал добиваться унижения своего противника, а, напротив, видя, что Черкасский более не опасен ему, ходатайствовал даже сам перед Императрицей о назначении Черкасского членом вновь организуемого "для лучшего и порядочнейшего отправления всех государственных дел, к собственному всемилостивейшему решению Государыни подлежащих" Кабинета. Анна Иоанновна согласилась и 6-го ноября 1731 года Кабинет был организован в составе: Остермана, канцлера Головкина и Черкасского. Прося о назначении князя Черкасского в состав Кабинета, Остерман, очевидно, знал, с кем он имеет дело и какую роль будет играть Черкасский на своем новом посту. Знали об этом и другие. "Душой вновь организованного верховного Кабинета, которому подотчетен Сенат, является Остерман", писал Маньян в ноябре 1731 года, "канцлер Головкин мало принимает участия в делах, Черкасский же и в милость то вошедший, как предполагают, лишь на условии союза с Остерманом — не будет противодействовать ему". Это предсказание осуществилось: Черкасский, как кабинет-министр, все время исполнял пассивную роль лишь "тела кабинета", как иронически отзывались о нем, называя "душой кабинета" — Остермана. В течение царствования Анны Иоанновны он неоднократно принимал участие в обсуждении важных политических вопросов: так, напр., он был в составе комиссии, разрабатывавшей торговый договор с Англией 1734 года; 23-го сентября 1732 г., вместе с Остерманом и братом Миниха, рассматривал проект союза России с Францией, причем, как видим из переписки Маньяна (27 апр. 1733 г) сам Миних советовал Маньяну, хлопотавшему об этом союзе, обращаться с французскими делами к Черкасскому, "который-де, хотя и слепо повинуется Остерману, но все же русский человек"; 22-го февраля 1733 года участвовал в генеральном собрании, созванном Императрицею для обсуждения польских дел; на следующий год, 21-го декабря — в конференции, обсуждавшей план действий России, Австрии и Польши в случае войны с Турцией; 1-го марта 1739 года он, вместе с Ос терманом, Минихом и Волынским, подал Императрице доклад о плане военных операций предстоящей турецкой кампании, и Анна Иоанновна согласилась с этим мнением. На него возлагались и ответственные поручения: так, 7-го января 1737 года, он был назначен членом генерального суда над князем Голицыным. При придворных приемах и церемониях ему отводилось видное место: напр., 29-го декабря 1739 г., он от имени Императрицы отвечал на приветственную речь вновь назначенного французского посла в Петербурге — Шетарди; на следующий год, 25-го января, по случаю заключения мира с турками, он же, имея по правую руку фельдмаршала Миниха, а по левую фельдмаршала Ласси, двух героев войны, — сказал Царице приветственную речь от имени государственных чинов. Анна Иоанновна, со своей стороны, постоянно выказывала ему свое благоволение и награждала его. В 1732 году, 17-го февраля, ему пожалованы были мызы в Копорском уезде — Воронецкая и Высоцкая с деревнями и крестьянами; 19-го декабря 1733 года — место для загородного дома по реке Неве на московской стороне; 5-го марта 1734 года ему назначено было жалованье по 6 тыс. рублей в год; в 1735 году, 22-го июля, подарена земля на Адмиралтейском острову; в 1737 году, 16-го ноября, земли в Ингерманландии и на Выборгской стороне, (при всем богатстве Черкасского этот последний подарок был дан ему "по его прошению"), наконец, в 1740 году, 14-го февраля, по случаю заключения мира с турками, он получил бриллиантовый перстень ценою от 5 до 6 тыс. рублей. При всем этом внешнем блеске своего положения, он, как упоминалось выше, на самом деле не играл никакой роли, и находился в руках "сильных людей", которым было нужно его имя. Имея полную возможность, опираясь на свое богатство и знатность, влиять на ход дел всего государства, с надеждою на успех составить оппозицию Бирону и предотвратить, таким образом, многие жестокости кровавой эпохи "бироновщины", он заискивал перед Бироном, жена его писала Бирону льстивые письма, называя себя его "нижайшей услужницей" и т. п. Будучи равноправным товарищем Остермана по Кабинету, он никогда не позволял себе настаивать на своем мнении, когда тот произносил свое "не так". Сознание своей приниженности, обезличенности тяготило его, он рад был бы заявить о своих правах, но на это не хватало решимости, смелости, и он ограничивался тем, что брюзжал втихомолку, изливался, например, вновь назначенному в 1736 году вместо умершего Ягужинского кабинет-министру Волынскому в жалобах на Остермана — за его честолюбие, на Бирона — за его злодейства, даже на Государыню, что она будто его мало награждает, но и жалобы эти продолжались недолго: как только он заметил, что на Волынского косятся Остерман, а главное Бирон, он поспешил удалиться от Волынского, как от опасного человека. Послы иностранных держав при русском дворе правильно оценили его истинное значение, и в их донесениях, мы встречаем отзывы о нем, как "о лице безгласном, представляющем лишь номинальную величину" (Финч и Рондо — Гаррингтону), как о манекене, назначенном в кабинет только ради его имени и угождения народу (Док. из Саксон. госуд. архива). Шетарди в августе 1740 года пишет, что Черкасский, по слухам, не подтвердившимся впоследствии, недовольный назначением нового сослуживца после Волынского — Бестужева, потребовал отставки и получил ее, а затем добавляет: "эта перемена не будет сопровождаться никакими последствиями. Черкасский никому не страшен, и не может быть таким, но кем его заменят, так как трудно среди русских найти подданного, который, подобно князю Черкасскому, совмещал бы самое знатное происхождение, очень большое состояние и ограниченность, равняющуюся его покорности, качества, которыми он себя всегда выказывал очень одаренным". К концу царствования Анны Иоанновны здоровье Черкасского пошатнулось: он был вообще очень тучен, страдал одышкою; леди Рондо в своих "Письмах" еще в 1736 году так описывала его наружность: "фигура Черкасского более широка, чем длинна, голова его слишком велика и склоняется к левому плечу, а живот, который также очень обширен, наклоняется на правый бок; ноги его очень коротки…" В апреле 1738 года с ним случился в присутствии всего Двора первый апоплексический удар, и от последствий этого удара он уже не мог оправиться до самой смерти. При установлении регентства Бирона во время предсмертной болезни Анны Иоанновны, Черкасский с Бестужевым были наиболее ревностными сторонниками герцога. Черкасский одним из первых высказался за необходимость регентства, именно, Бирона на предварительном совещании вельмож; он же особенно горячо уговаривал его согласиться на избрание его, когда тот, видя, что регентство его уже решено вельможами, стал разыгрывать комедию и отговариваться от предлагаемого ему звания. За время трехнедельного регентства Бирона, Черкасский еще раз доказал ему свою преданность, выдав подполковника Пустошкина и его единомышленников. Эти последние принадлежали к партии недовольных назначением регентом Бирона, а не принца Брауншвейгского, довольно открыто высказывали свое недовольство еще 6-го октября; 21-го октября Пустошкин приехал к князю Черкасскому и, напомнив ему о его участии как главы партии в 1730 году, просил от лица своих единомышленников взять на себя и теперь руководство движением против Бирона. Черкасский, по словам Миниха сына, терпеливо выслушал посланного, похвалил его план действий и, сославшись на недосуг, предложил приехать для переговоров завтра, а сам немедленно донес обо всем герцогу. Пустошкин и другие были немедленно схвачены, начались розыски, пытки, и только вскоре за тем последовавшее низвержение Бирона спасло от смерти этих людей, решившихся так доверчиво обратиться к Черкасскому. Черкасский и сам не успел пожать плодов своего доноса: Миних так быстро и решительно привел в исполнение план Пустошкина, что Черкасский, явившись, как ни в чем не бывало через три часа после ареста Бирона в заседание Кабинета в Летний Дворец, здесь впервые узнал о падении своего приятеля (Финч). Впрочем, даже и роль верного друга Бирона, которую не простили бы никому другому, не отразилась дурно на судьбе Черкасского: слишком мало обращали внимания на его взгляды, на его симпатии и антипатии. Миних, составлявший утром 8-го ноября со своим сыном список наград и назначений, хотя, как видно из записок сына, и выразился о князе Черкасском, что он по своему поведению относительно Бирона заслуживает скорее наказания, чем награды, но все же предоставил ему звание великого канцлера, и в этом звании он был официально утвержден Высочайшим указом 10-го ноября. Мало этого, при распределении дел, подлежащих ведению отдельных кабинет-министров, ему, вместе с вице-канцлером графом Головкиным, Именным указом 28-го января 1741 года поручены все внутренние дела, "ведать все то, что касается до внутренних дел по Сенату и Синоду, и о государственных по Камер-коллегии сборах и других доходах, о коммерции и юстиции", словом компетенции министров: юстиции, финансов, внутренних дел и обер-прокурора Св. Синода. Положим, впоследствии, при разбирательстве дела о Бироне, и против Черкасского было выставлено длинное обвинение в 14 пунктах, в котором ему ставилось в вину его участие в избрании Бирона регентом и, между прочим, его поступок с Пустошкиным, но это обвинение не имело никаких дурных последствий для Черкасского. 24-го апреля 1741 года состоялся Высочайший манифест об объявлении прощения во всех деяниях Миниху, Черкасскому, Ушакову, Куракину и другим замешанным в деле Бирона лицам. Что касается участия Черкасского в делах государственных за время правления Анны Леопольдовны, то можно указать, что им был подписан трактат о союзе с Пруссией, заключенный 16-го декабря 1740 г., трактат оборонительного союза между Россией и Англией от 3-го апреля 1741 года, конвенция от 30 мая 1741 года между Данией и Россией о снабжении кораблей, идущих из России через Зунд, паспортами о грузе и, наконец, он же, по поручению Анны Леопольдовны, в июле 1741 года вел переговоры с турецким послом. 8-го августа 1741 года с ним случился второй апоплексический удар ровно через три дня после того, как он торжественно участвовал при крещении новорожденной Великой Княжны Екатерины Антоновны, в качестве представителя герцога Мекленбургского. Вступление на престол Елисаветы Петровны было радостным событием для Черкасского: Елисавета видела в нем истиннорусского человека, преданного ей, одного из немногих оставшихся в живых слуг ее покойного отца, и поспешила выказать ему свое доверие. Утром 25-го же ноября ему совместно с Бреверном и Бестужевым поручено было составить манифест о вступлении Елисаветы на престол и форму присяги. Затем, по указанию Шетарди, ему было доверено на первых порах управление всеми делами государства. 12-го декабря, по уничтожении Кабинета и восстановлении Сената с тем значением, какое он имел при Петре Великом, Черкасский вновь назначен сенатором, причем ему, как канцлеру, передано заведование всеми иностранными делами, помощником же ему назначен Бестужев-Рюмин, получивший звание вице-канцлера. 14-го января 1742 года ему подарен каменный дом в Москве, принадлежавший царевне Екатерине Иоанновне. Почувствовав, что ему доверяют, дают некоторую самостоятельность, Черкасский захотел быть, хоть теперь, на склоне лет, настоящим деятелем, и с несвойственною его лени ревностью принялся за выполнение возложенных на него трудных обязанностей. Задача предстояла нелегкая: нужно было заменить Остермана, который до сих пор являлся руководителем русской политики; нужно было установить отношения с Францией, которая, наружно выказывая расположение к России, в то же время вела интриги против нее в Швеции, в Турции — но для этого приходилось считаться с личными симпатиями Елисаветы, которая относилась с большим расположением к французскому послу Шетарди и с еще большим к своему лейб-медику Лестоку — другу Франции; нужно было закончить начатую еще в прошлое царствование войну со Швецией, остановить завоевательные стремления Пруссии, поддержать Австрию и Саксонию. Черкасский правильно понял свою задачу, со всею энергиею принялся за выполнение ее, досадуя, когда Бестужев пробовал вмешиваться в его действия, и желая лично докладывать обо всех делах Императрице (Пецольд); но, понятно, что при его старости, неповоротливости, а главное болезненности, это было для него почти невозможным, и мы видим, что почти все иностранные послы — и Вейч, и Шетарди, и Пецольд жалуются в своих донесениях на страшную медленность в делах, на то, что "дела ведутся так бестолково, что, не испытав этих порядков на месте, невозможно поверить рассказам о них", что "половина дел совсем не докладывается Императрице, а о другой она получает слишком поздние сведения". Как бы то ни было, Черкасский однако менее чем за год своего управления иностранными делами сделал многое: он резко стал в оппозицию к Франции и добился того, что не только было отклонено предлагаемое ею посредничество в шведских делах, но и престиж Шетарди, пользовавшегося первое время после вступления Елисаветы на престол, как упомянуто выше, большим расположением Императрицы, почетом при Дворе (Финч писал, что, если первый поклон делался Императрице, то второй — Шетарди), подорван был настолько, что в сентябре 1742 года он был отозван своим правительством, а вместо него послан Даллион. Шведская война, после неудачных переговоров со шведским посланником при русском Дворе — Нолькеном относительно мирных условий, была продолжена до тех пор, пока русские войска не заняли города Або, вытеснив шведов из Финляндии, и тогда русские могли уже свободно продиктовать сами условия мира, не нуждаясь ни в чьем содействии. Наконец, благодаря Черкасскому же, достигнуто тесное сближение с союзницей Австрии — Англией, пересмотрен совместно со вновь назначенным в Россию английским послом Вейчем оборонительный договор с Англией от 3-го апреля 1741 года и составлен окончательный проект нового договора, который подписан был обеими сторонами вскоре после смерти Черкасского — 11-го декабря 1742 года. Ленивый, не энергичный Черкасский выказал себя на новом самостоятельном посту, на склоне своих дней, настолько честным, неподкупным, а главное стойким защитником интересов России, что эти достоинства признавали за ним не только друзья его англичане, но и политические противники — французы. Так Шетарди, покидая Россию, 11-го сентября 1742 года, советовал заместителю своему Даллиону "держаться Черкасского, который безукоризненно честный и разумный старый русский и притом пользующийся большим доверием Императрицы". Даллион, тоже 24-го сентября, признавая честность и прямоту Черкасского, выражает только сожаление, что "он недостаточно умен и образован, чтобы идти самостоятельно по стопам своих предшественников". В конце октября, по приезде в Москву на торжество коронации Елисаветы Петровны, Черкасский заболел жестоким ревматизмом и принужден был слечь. Елисавета Петровна милостиво сама навестила больного на другой же день. Вскоре старик начал оправляться, но тут случилась семейная неприятность, очень тяжело повлиявшая на него и подкосившая его и без того слабые силы. Старик не вынес этой неприятности: 4-го ноября с ним случился третий апоплексический удар, и он скончался. Весть о его смерти вызвала, как видно из донесений Пецольда, большую радость среди приверженцев Франции и встречена была с огорчением англичанами. "Царица утратила в нем министра, к которому относилась с полным доверием, а мы — доброго друга, стремившегося к союзу России с Англией", пишет Вейч по поводу его смерти. 7-го ноября Черкасский был торжественно похоронен в Высочайшем присутствии под Знаменской церковью Московского Новоспасского монастыря. По отзывам современников Черкасский был человек прямой и честный, но с другой стороны чрезвычайно ленивый, нерешительный, застенчивый до робости и крайне мелочной, так, напр., Терещенко рассказывает, что Черкасский однажды ночью велел разбудить тайного советника Бреверна, служившего в Иностранной Коллегии, чтобы спросить у него: большие или малые буквы надо ему поставить в своей подписи на ответном письме герцогу Мекленбургскому. Ко всему этому он отличался большою молчаливостью, так что леди Рондо в своих "Письмах" насмешливо пишет о нем: "я думаю, что он никогда не говорил более, чем один член знаменитого собрания, которого мы с вами знаем по его напечатанной речи... по всей вероятности он не будет смущать Совет своим красноречием". В общем, история жизни Черкасского как нельзя лучше характеризует его эпоху — тяжелое время казней, кровавых пыток и дворцовых переворотов. Кругом Черкасского кипела ожесточенная борьба страстей, велись интриги, падали люди и снова со сказочною быстротою возвышались, "вчерашний кабинет-министр", как выразился Бестужев-Рюмин, при его арестовании после падения Бирона, "завтра становился арестантом", а Черкасский все шел неуклонно вверх по лестнице почестей и наград, ни разу не подвергся опале или немилости, и только потому, что был человеком малозначительным, по общему признанию тех же людей, которые его возвышали, что не имея за собою почти никаких достоинств, кроме богатства и знатного происхождения, он в тоже время не мешал другим вести отчаянную борьбу между собою, душить друг друга из-за власти, почестей и денег, и спокойно плыл по течению, являясь покорным орудием в руках других "сильнейших" его людей; те же с благодарностью не только не трогали его, а еще возвышали. "Ныне его поставят — назавтра постригут — он за все про все молчит и ничего не говорит" — охарактеризовал его Волынский, и это-то качество составило ему карьеру, спасало его от всех невзгод в то грустное время. Судьба тоже как бы благоприятствовала ему — и смерть пресекла его жизнь именно в тот момент, когда совершенно не зависевшие от него обстоятельства могли лишить его расположения Императрицы и повлечь за собою опалу для него.
"Полное Собрание Законов", т. V, 169, 180—181, 522, 534, 624, 700; т. VI, 234, 357; т. X, 198; т. XI, 359, 384, 545—546. — Баранов, "Опись Высочайшим указам и повелениям.... в Архиве Прав. Сената", т. І, №№ 365, 366, 370, 371, 374, 387, 638, 797, 1450; т. II, №№ 1639, 2090, 2630, 2733, 3729, 3973, 4001, 4051, 4059, 4165, 4190, 4415, 4420, 4799, 4855, 5237, 5572, 5796, 6361; т. III, №№ 8030, 8663, 8669, 8685, 8730. — "Сборник Имп. Русского Историч. Общества", т. 3, стр. 433; т. 5, стр. 354, 366—377, 382, 384, 387, 391, 394, 408—412, 414, 419; т. 6, стр. 403, 431, 447, 448, 451, 453; т. 20, стр. 93—102, 110; т. 11 (или 21?), стр. 243, 246—247, 298—300, 539; т. 29, стр. 266; т. 55; т. 56; т. 61, стр. 176, 214; т. 63, стр. 167, 548, 564, 607, 616; т. 66, стр. 139, 153, 160; т, 69; т. 75, стр. 485, 503, 507, 513; т. 76, стр. 332, 335, 341, 379; т. 79; т. 80, стр. 161, 286, 289; т. 81, стр. 78, 86—88, 115, 140, 186, 200, 218, 257—258, 260, 271, 326, 455, 617; т. 84; т. 85, стр. 297, 321, 351, 367, 442, 483, 516; т. 86, стр. 98, 144, 203, 231, 497, 502; т. 91, стр. 40, 46, 48, 214, 285, 326, 344—346, 369, 481, 488, 504—507; т. 92, стр. 8, 68, 215, 314, 316, 427; т. 94; т. 96, стр. 197, 251, 311, 421, 535, 647, 657, 681; т. 99, стр. 76, 82, 84, 86—94, 99, 112, 116—117, 124, 126, 128, 165, 192, 206; т. 100, стр. 261, 281—283, 337, 363, 373, 376, 378, 383, 391, 393—394, 402, 410—415, 427; т. 101; т. 104, стр. 6, 24, 27, 32; т. 105, стр. 452; т. 106. — Соловьев, "История России", т. IV, 1155, 1164—1168, 1171, 1183—1184, 1200, 1234, 1279, 1387—1389, 1423, 1505, 1508, 1617, 1618, 1621, 1625, 1628, 1634—1636; т. V, 10, 11, 23, 25, 35—36, 125, 143, 168, 175—180, 185, 215. — Голиков, "Деяния Петра Великого", т. VI, 282, 546; т. VII, 116; т. IX, 488; т. X, 352. — Бантыш-Каменский, "Словарь достопамятных людей русской земли", ч. V, 254—258, Москва, 1836 г. — А. Терещенко, "Опыт обозрения жизни сановников, управлявших иностранными делами в России", СПб., 1837 г., ч. II, "Канцлеры", стр. 50—60. — "Russlands Geschichte und Politik dargestellt in der Geschichte der russischen hohen Adels", von Dr. Arthur Kleinschmidt, Cassel, 1877, 114—115. — Hermanns, "Geschichte des Russischen Staats", Hamburg, 1853, V, стр. 13—14. — Кобринский, "Дворянские роды, внесенные в общий гербовник Российской империи", ч. І, 538. — "Российская родословная книга", кн. Петра Долгорукова, ч. II, СПб., 1855 г., стр. 36. — "Памятники Сибирской истории XVIII ст.", кн. І и II. — Устрялов, "История царствования Петра Великого", т. VI, 535. — Корсаков, "Воцарение Императрицы Анны Иоанновны", Казань, 1880 г. — Кашпирев, "Памятники новой русской истории", СПб., 1871 г., т. II, стр. 2, 5, 8—9, 194, 367, 370—371. — "Отечественные Записки", 1872 г, январь, стр. 208—237, февраль, 485—516: Карпович, "Замыслы верховников и челобитчиков в 1730 году". — "Русский Вестник", 1859 г., январь, 5—64: П. Щебальский, "Вступление на престол Императрицы Анны". — "Утро", 1859 г., стр. 359—369: Татищев, "Произвольное и согласное рассуждение собравшегося шляхетства русского о правлении государственном". — Шубинский, "Записки фельдмаршала графа Миниха", стр. 41—46, 62, 69—70, 76, 80, 175, 308. — "Записки графа Миниха, сына фельдмаршала", СПб., 1817 г., 45, 52, 159, 164—165, 189, 194, 207—208. — "Письма леди Рондо", под ред. Шубинского, СПб., 1874, стр. 114, 145, 201—203, 230, 243—244, уп. 176. — "Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских", 1862 г., январь — март, стр. 28—149: "Дело о Бироне". — "Время", 1861 г, № 12, стр. 522—623: "Обстоятельства, подготовившие опалу Эрнста Иоанна Бирона, герцога Курляндского". — "Отечественные Записки", 1858 г., № 5, стр. 285—306: Шишкин, "События в С.-Петербурге в 1740—1741 годах"; 1873 г., кн. XI, стр. 94—132: Карнович, "Значение Бироновщины в русской истории". — Арсеньев, "Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук", т. IX, СПб., 1872 г., стр. 158—160, 195—197, 201, 232—239, 247, 308, 312—313. — Бартенев, "XVIII Век", Москва, 1869 г., кн III, стр. 58, 105. — "Архив князя Воронцова", кн. I, 104, 119, 188, 192—197, 199, 202, 215, 217—218, 223, 227, 248, 252—253, 257, 280, 329, 355. — Петров, "История Санкт-Петербурга", стр. 132, 143, 169, 273, 331, 402, 448. — "Русский Вестник", 1861 г., т. 33. — "Русская Старина", 1870 г., т. II, стр. 47—53, 104. — "Русский Архив", 1866, стр. 1—38. — "Русский Биографический Словарь", т. II, стр. 773—777 ("Бестужев-Рюмин"). — "Сборник в пользу воскресных школ", Москва, 1894 г.: Милюков, "Попытка государственной реформы при воцарении Императрицы Анны Иоанновны", стр. 210—276.
Н. Н. Павлов-Сильванский.
{Половцов}
Черкасский, князь Алексей
Михайлович(1680—1742) — канцлер. В 1702 г., будучи ближним стольником, определен в помощники к своему отцу (Михаилу Яковлевичу), тобольскому воеводе, при котором служил 10 лет, а в 1714 г. вызван в Петербург и назначен членом комиссии городских строений. В 1719 г. Ч., как человек честный и неподкупный, был отправлен в Сибирь губернатором; в 1726 г. сделан сенатором. Во время избрания на русский престол Анны Иоанновны (1730) Ч., богатейший по количеству душ помещик в России, руководил партией дворян, восставших против верховников, за что потом сделан одним из трех кабинет-министров, а в 1740 г. возведен в сан великого канцлера. По отзыву историка Щербатова, Ч. "человек молчаливый, тихий, коего разум никогда в великих чинах не блистал, повсюду являл осторожность". Как кабинет-министр, он подписал торговый договор с Англией (1734), а в звании канцлера — два трактата: с прусским двором (1740) и с английским (1741). Его единственная от второго брака с княжной Марьей Юрьевной Трубецкой дочь Варвара Алексеевна состояла камер-фрейлиной Высочайшего двора, считалась самой богатой невестой в России, была сватана за известного сатирика князя Антюха Дмитриевича Кантемира, отказавшегося от женитьбы, и выдана, с приданым в 70000 душ крестьян, за графа Петра Борисовича Шереметева, благодаря чему у последнего и образовалось громадное "шереметевское состояние".
В. Р—в.
{Брокгауз}
Черкасский, князь Алексей Михайлович
д. т. с., сенатор, при Елизав. Петр. канцлер, 1-й директ. канцелярии Строений в СПб. и сибирский губернат. при Петре I, кабинет-министр при Анне; р. 28 сент. 1680, † 4 ноября 1742 г.
{Половцов}