Гитарист–пайядор с Рио–де–ла–Плата. Мне довелось видеть, какой он талантливый импровизатор и какой мастер в соревнованиях – пайедах. Целыми днями вместе с другими своими противниками он мог играть на гитаре и петь очень трудные импровизации, тем более трудные, что они пелись в ответ на хитрые вопросы.
Родольфо Сенет в интересной статье о Габино Эсейсе в газете "Ла Пренса" (24.06.1928 году) рассказывает, что однажды на публичном спектакле в буэнос–айресском театре "Политеама" демонстрировался фильм пейзажного характера, и по мере того, как на экране появлялись изображения, Габино ритмичными стихами описывал то, что видел, аккомпанируя себе в своей импровизации музыкальным разноцветьем на гитаре. Сенет добавляет: "Несмотря на то, что в таком виде он пел в первый раз, как только появлялось изображение, сразу же следовал первый стих, и за ним без перерыва следовали остальные. По мере сочинения на него находило вдохновение, и, как боксеры и борцы, он заражал своим энтузиазмом публику, которая, не удовлетворясь оглушительными аплодисментами, с восторгом кричала ему. Тогда мы, сами того не желая, устремлялись в пучину скорости и начинали менять виды так быстро, что не давали ему времени для анализа. Не успевал он закончить четверостишие, как перед глазами у него был другой кадр, пока, наконец, с неслыханной легкостью он закончил строфу двумя этими строками, которые я только и могу сейчас вспомнить:
Не меняйте их так легко,
Так как я не успеваю перестроиться.
Габино Эсейса, как и легендарные аргентинские и уругвайские пайядоры, был неисправимым кочевником. В сельской местности провинции Буэнос–Айрес не осталось ни одной харчевни, которую он бы не посетил и ни одного жителя, который бы его не слышал. В самое сердце народа импровизации и пайеды Габино несли очарование его беспокойного духа.
Габино Эсейсу слушали многие известные гитаристы: Перо М. Кихано, Хуан Аланс, Гарсия Толса и другие, собиравшиеся в лавке Ракони на улице Перу–и–Тарай или в "Бербените" на улице Бель–грано–Сааведра, уголках, на которые история будет указывать как на колыбель многих гитаристов и певцов, получивших здесь первый сердечный импульс благодаря соревнованиям по игре на гитаре.
Самые замечательные состязания, продолжавшиеся по несколько дней, провел Габино с легендарными рапсодами Ихинио Д. Касеном и Пабло Васкесом, истинными сынами пампы.
Я встречался и дружил с этим замечательным пайядором в доме профессора Синополи в Сан–Жидро в 1909 году и восхищался его общительностью и безусловным благородством, которые так контрастировали с его бродячей жизнью, при которой приобретается резкость в речи, в поведении, в самих привычках человека. В доме Синополи мы также могли убедиться в его большом таланте гитариста–исполнителя, который еще подчеркивало то обстоятельство, что, как и любой хороший пайядор, он был самоучкой.
Народ Ла Платы уже сочинил местную трилогию с Мартином Фьерро, Сантосом Вегой и Габино Эсейсой, возможно, единственным реальным персонажем из трех.
Габино умер 12 октября 1916 года. Далее мы приводим статью Пи–и–Суньера:
ПАЙЯДОР
Он был трубадуром пампы. В те времена, когда население было немногочисленным, а Аргентина жила жизнью пастушеских деревень, он был бродячим бардом, идущим с гитарой от ранчо к ранчо, от харчевни до харчевни, воспевая самые замечательные события, славные деяния знаменитых людей, всюду неся движение народной души. Сын народа и в народе воспитанный, пайядор отождествлял себя с крестьянином, с человеком из народа и в поэтической форме с речитативной интонацией, монотонной и торжественной, как сама пампа, он пел ему свои горести и радости, свои надежды и желания, то тут же импровизируя, то прибегая к песням своего обширного репертуара. То он утешал сердца нежностью чувственных народных песен, то развлекал изложением современных событий, то воодушевлял воспоминаниями о героических битвах за независимость родины и рождении нации, то рассказывал о подвигах легендарных разбойников, которые были окружены ореолом мужества и благородства в глазах крестьян. Песни воплощали дух непокорности и протеста против всех притеснителей аргентинского крестьянина, вечного пария, вечной жертвы всех злоупотреблений и несправедливостей как в древние колониальные, так и в сегодняшние времена.
Пайядор был одновременно философом и поэтом, музыкантом и певцом. Только жизнь в сельской местности в Аргентине могла способствовать развитию этих качеств. Жизнь на свежем воздухе на бескрайней равнине пампы или среди хребтов Анд, среди дикой природы; бесконечные часы, проведенные в седле под палящими лучами солнца или порывами холодного северного ветра в долгие ночи на страже стад или боевых отрядов; обычай пить мате под ивами, дающими тень ранчо, со взглядом, устремленным в бесконечность и в обдумывании событий дня; часы веселья, когда в звездной ночи звучат аккорды гитары, национального инструмента; пристрастие к блеску и великолепию, проявляющемуся во всем, начиная с серебряных стремян и кончая величественной осанкой крестьянина; страсть к турнирам любого рода, как бы ни горьки или неприятны были их результаты; щедрость, с которою опустошается кошелек, и легкомысленное отношение к жизни, которую отдают и отнимают в один момент по незначительным причинам; и, главное, покорное безвольное существование и глубокая личная убежденность, что усилия отдельной личности не могут изменить общественной жизни, которой заправляют власть имущие, и стоическая убежденность в том, что бедный всегда будет жертвой; суровая борьба за существование в грандиозном спектакле под названием жизнь – все, все стремится придать интенсивный характер душе крестьянина, все способствует развитию и проявлению воображения, еще более подчеркиваемого и оттеняемого интуицией и практическими правилами фаталисткой философии.
В этом корни спонтанного и легкого самовыражения пайядоров, деревенских бардов, не имеющих другого, отличного от крестьянского, образования, самого крестьянина, который к богатству своего воображения, колориту и выразительности фразы, свойственных латиноамериканцам качеств, присоединял такую легкость импровизации, что в такт гитаре мог петь в любое время, когда его попросят, точно и изящно выражая мысли, что это бы чрезвычайно удивило человека, не знакомого с тем, как становятся мыслителями в Латинской Америке.
Пайядор был поэтом пампы и сценой ему была сама пампа, а в городах он пел очень редко. Чем же он привлекал людей? Творчество Габино было глубоко человечным, потому что он пел о том, что было у него на душе, и это совпадало с настроением всех, и все его понимали. Кроме того, аргентинец всегда пойдет на звук гитары с такой же неудержимой силой, с какой устремляются мухи на мед. Со всех окрестностей стекались люди туда, где останавливался поэт, особенно если он был знаменитым. Было интересно наблюдать, как к вечеру со всех сторон на место праздника спешило множество крестьян на лошадях и в своей одежде, с веселыми лицами, заранее предвкушая удовольствие от приятного вечера, который им предстоит провести.
Под открытым прекрасным звездным небом проходил праздник; все собирались и усаживались вокруг музыканта, полностью превратившись в слух.
Часто встречались и соревновались двое пайядоров. Как боевые петухи, они бросались в схватку с полной отдачей, с полной свободой выражения, исполняя свои лучшие песни, вспоминая сложные и запутанные предания мулатов, расставляя перед соперником хитроумные ловушки. Если сходились соперники одинаковой силы, то состязания продолжались до поздней ночи и нередко прерывались для того, чтобы возобновить встречу на следующий вечер. Потерпевший поражение соперник со стыдом поспешно удалялся. Пайядоры так серьезно относились к этим соревнованиям и так заботились о своей репутации, что рассказывают, некоторые, потерпев поражение, лишали себя жизни, не пережив бесчестья.
В наши дни все изменилось. Уже трубадуры не объезжают пампу; может быть, вы и увидите, что у деревень появляются какие–то певцы креолы, заглядывая в таверны, но это уже не пайядоры былых времен, а выродившийся тип, исполняющий милонги, несущий повсюду свои пороки – лень, пьянство, сквернословие. И нет ни прежнего вдохновения, ни возвышенности души, характерных для пайядоров прошлого.
Классический пайядор уходит, вернее, уже исчез под нивелирующим воздействием цивилизации, которая делает одинаковыми привычки и обычаи, тип и характер разных народов. Пайядор трансформировался, изменил свой образ жизни. Он уже не обходит пампу. Зачем, если он там встретит много иностранцев, занимающихся сельскохозяйственными работами, которые не поймут и не оценят его песни? Из бродячего гаучо пайядор превратился в одетого по–современному артиста, поющего в цирках, в клубах, в театрах; певец–романтик, можно сказать, кабальеро, уступил место знающему себе цену артисту, который все делает для того, чтобы его искусство должным образом оплачивалось.
В наши дни осталось мало хороших пайядоров. Среди них можно выделить мулата Габино Эсейсу – молодого, худощавого, небольшого роста, с большой душой, умного, легко импровизирующего и очень изящного в выражении своего творчества. Однако справедливости ради надо заметить, что Габино таков только тогда, когда аккомпанирует себе на гитаре, как будто бы в ней заключен весь его талант. В 1893 году в одной из деревень провинции Буэнос–Айреса проводилась политическая манифестация в честь талантливейшего оратора, доктора Аристобуло дель Валье, ныне покойного. На железнодорожной станции, куда должен был подойти поезд, на котором знаменитый гость отправлялся в Буэнос–Айрес, энтузиазм собравшихся достиг наивысшей точки, произносились речи, здравницы, звучала музыка, пускались ракеты. Там же находился и Эсейса, который кричал вместе со всеми в восторге. Его попросили, чтобы он выступил, кто–то подставил ему свои плечи, и этот человек, который в любом цирке импровизировал на любую из предложенных тем, едва смог пробормотать в смущении дюжину слов, да и то очень несвязно.
Ему необходима была гитара. Так что об Эсейсе и, возможно, обо всех пайядорах можно сказать фразой, противоположной креольской, что "без гитары это совсем другое".
Не исчезнет ли тип пайядора? По крайней мере, еще долго это не должно произойти настолько просто. Он выстоял при изменении аргентинских обычаев, пережил трансформацию аргентинского общества. Само испытанное им превращение указывает на приспособленность к жизни; если этот тип должен был исчезнуть, он бы не трансформировался, он бы как гаучо, перестал существовать. Нет ни одного аргентинца, который был бы равнодушен к пайядорам, как нет ни одного из них, у кого бы не было в душе качеств, чтобы превратиться в музыканта и поэта. Как же при этом может умереть проявление креольского искусства?
Само существование пайядора связано с сущностью вещей; смысл его существования в этой величественной природе и в особом образе жизни этого народа – мужественного, щедрого, гордого, страдающего, всегда готового на самопожертвование и всегда готового забыть под звуки гитары и ритмы народных песен все свои огорчения, несчастия и беды"(1896).