(18 сент. 1904, Киев - 5 нояб. 1989, Нью-Йорк) — пианист. Из семьи инженера Самуила Иоахимовича Г., многие члены которой были связаны с муз. В 1912-21 — в Киевской консерватории, учился у В. Пухальского и С. Тарновского, с 1919 — у Ф. Блуменфельда. Приход к власти большевиков разорил семью Г., позднее вспоминавшего: «В 24 часа моя семья потеряла все, своими собственными глазами я видел, как они выбросили наш рояль из окна». Завершив досрочно учёбу, дебютировал в Харькове в 1921, затем с большим успехом гастролировал по РСФСР (1921-25), быстро снискав славу виртуоза. Поклонники творчества Г. называли его «Листом № 2». После 1925 при помощи импресарио А. Мееровича выехал на гастроли в Зап. Европу и дебютировал в Берлине 2 янв. 1926. Известность и слава пришли к Г. после его выступления в Гамбурге. В 1926-27 играл в Париже, Лондоне и др. европейских столицах, став одним из самых известных музыкантов рус. диаспоры.
В США с янв. 1928. Дебют в Нью-Йорке почтил присутствием С.В. Рахманинов, позднее предложивший пианисту играть Третий концерт, впервые записанный Г. в 1930. Исполнял произведения Ф. Листа, Ф. Шопена, К. Шумана, М.П. Мусоргского, С.В. Рахманинова, с которым тесно общался.
В 1928-35 — жил и гастролировал в США и Европе, после Второй мировой войны— преимущественно в США. С 50-х гг. изучал творчество итальянск. мастеров Скарлатти, Клементи и др. После 1950 публич. концерты давал нечасто (самые известные — Нью-Йорк, «Карнеги-Холл» — февр. 1953, май 1965), но каждый из них становился событием. Автор многочисленных фонозаписей произведений выдающихся композиторов. Среди учеников Г. — Б. Джайнис, Г. Графман, Р. Турини. В 80-е гг. дал несколько концертов в Европе и Японии, в 1986 выступал в СССР (Москва и Ленинград). Последняя пластинка Г., вся жизнь которого была посвящена искусству, вышла в свет незадолго до смерти пианиста. Родственники: отец Самуил Иоахимо- вич — остался в СССР, репрессирован в 1934 и погиб в заключении; жена (урожд. Тоскани) Ванда (в браке с 1932).
Лит. Грохотов С. Горовиц Владимир Самойлович // РЗ. Золотая кн. эм. С. 182-185; Martianoff Nicholas N. Vladimir Horowitz // Russian artists in America. 1933. P. 67; RaymondB., Jones D. J. Horowitz Vladimir // The Russian Diaspora 1917-1941. Lamham, Maryland and London, 2000. P. 118.
ГОРОВИЦ Владимир Самойлович
ГОРОВИЦ Владимир Самойлович
Источник: Русские в Северной Америке. Биографический словарь.
ВЛАДИМИР САМОЙЛОВИЧ ГОРОВИЦ
/1904-1989/ В своем искусстве Горовиц предстает перед нами как неповторимая творческая личность — его исполнительский почерк узнается сразу, достаточно прослушать лишь несколько сыгранных им тактов. «Я индивидуалист, каким должен быть каждый художник, — заметил он как-то раз в Разговоре с журналистами. — Я слышал и знал всех пианистов и вынес о Них отрицательное мнение. Я их критиковал. Никакого влияния они на Ьеня не оказали. Моя индивидуальность тверда, как сталь, и никто не в силах поколебать ее». Владимир Самойлович Горовиц родился 18 сентября 1904 года в Бердичеве. Происходил из состоятельной семьи. Отец, Самуил Иоахимович, был инженером, владельцем фирмы по торговле электрическим оборудованием. Среди родных Владимира многие были причастны к музыке. Мать, София Горовиц, училась в свое время в Киевском музыкальном училище. Дядя, Александр Иоахимович, окончил Московскую консерваторию по классу А. Скрябина и приобрел известность в Харькове как пианист и педагог. Старшая сестра, Регина Самойловна, тоже стала пианисткой и преподавала в Харьковском музыкальном училище. Получив первые уроки фортепиано от матери, Владимир с 1912 года начал учиться в Киевской консерватории в классе В. Пухальского, а в 1915–1919 годы у С. Тарновского. Затем его музыкальным наставником стал Ф. Блуменфельд. Личность и творческие принципы этого выдающегося пианиста, композитора и дирижера сыграли решающую роль в формировании молодого музыканта, всю жизнь остававшегося верным идеалам романтического пианизма. От Блуменфельда унаследовал он дирижерский подход к исполняемому, мастерство звуковой инструментовки, вокальную выразительность интонирования музыкальной фразы, репертуарные пристрастия. По свидетельству самого музыканта, большое влияние оказало на него также общение с Г. Нейгаузом, работавшим тогда в Киеве. В детстве Владимир не демонстрировал способностей вундеркинда, однако с самого начала проявилась его устремленность к музыке. По воспоминаниям родных, популярный тогда инструктивный репертуар не играл в его занятиях заметной роли, зато он страстно увлекался операми Н. Римского-Корсакова, Р. Вагнера, П. Чайковского, многие из которых мог исполнять наизусть от начала до конца. В эти ранние годы у юноши сложилась привычка, берясь за какое-нибудь новое произведение, одновременно разучивать все, созданное его автором. Обладая от природы уникальной виртуозностью, пианист, как утверждала его сестра, почти не уделял внимания чисто технической тренировке, он просто со всей серьезностью и добросовестностью работал над увлекавшим его сочинением. В консерватории Владимир не только учился игре на фортепиано, но и сочинял музыку. Юношеские пьесы пианиста написаны были под сильным влиянием его кумира — С. Рахманинова. Хотя впоследствии Горовиц оставил композицию, в 1920 годы он нередко исполнял некоторые свои фортепианные миниатюры и даже записал их на пластинки. Приход к власти большевиков был воспринят Горовицем как катастрофа. «В 24 часа моя семья потеряла все, — вспоминал он позднее. — Своими собственными глазами я видел, как они выбросили наш рояль из окна». Горовицы оказались почти без средств к существованию. Поэтому решено было, что Владимир закончит консерваторию досрочно и начнет концертировать, чтобы поддержать семью материально. На экзамене семнадцатилетний пианист исполнил Третий концерт Рахманинова, произведение, ставшее одним из его высших интерпретаторских достижений. Владимир дебютировал в Харькове в 1921 году и вплоть до мая 1925 года ездил с концертами по городам Советской России, пользуясь сенсационным успехом. В лице Горовица в искусство пришел один из самых выдающихся виртуозов. Дело тут не только в технической безупречности, ловкости в преодолении трудностей, а в том высоком артистическом горении, рыцарской отваге, даре воспламенять слушателей, которые неотделимы от творческого облика подлинного виртуоза. И музыканты, и любители, и пресса с самого начала единодушно именовали пианиста «новым Листом», «Листом номер два», «Листом XX века». Деятельность молодого артиста поражала своим размахом. Так, в сезон 1924–1925 годов он дал в одном Ленинграде 23 концерта, исполнив в общей сложности более 100 произведений. Музыковед В. Дельсон рассказывает, как вместе с Софроницким слушал Горовица в Ленинградской филармонии в 1920-х годах. «Прекрасный пианист, — приводит Дельсон слова Софроницкого, который был лишь тремя годами старше Горовица, — правда… иногда грешит в отношении вкуса. Особенно в темпах. Ведь темп может сразу определить весь характер интерпретации, весь исполнительский замысел… У него прекрасный звук, особенно в басах; такие полные, насыщенные басы, правда, хороши не везде, но в транскрипциях органного Баха, в Рахманинове, Листе великолепны. Пожалуй, в произведениях этих композиторов Горовиц сильнее всего. Да еще в разных обработках и парафразах. Только напрасно уж он их так много играет, ведь это все-таки музыка, так сказать, не „первого класса“…» В 1923 году знаменитый австрийский пианист А. Шнабель, побывавший с концертами в Петрограде, рекомендовал Горовицу отправиться в Европу. Некоторое время спустя при содействии импресарио А. Меровича эту идею удалось осуществить. Зарубежный дебют пианиста состоялся 2 января 1926 года в берлинском «Бетховенхалле» и прошел без особого успеха — имя артиста было никому не известно, к тому же местная публика привыкла к большей эмоциональной сдержанности исполнения. Шумная слава пришла к артисту после его выступления в Гамбурге. Однажды в гостинице к нему подошел импресарио Гамбургского филармонического оркестра и сказал, что у него срывается Первый концерт Чайковского из-за того, что заболел пианист. — Когда нужно играть? — спросил Владимир. — Через 45 минут. Хотя Горовиц уже месяц, как не заглядывал в концерт, он согласился. Смотреть ноты было поздно, времени оставалось только, чтобы побриться. Дирижер Юджин Пабст пытался сначала поговорить о темпах, но потом махнул рукой: — Следите за моей палочкой. Имени солиста он до концерта так и не узнал. Но когда Горовиц вступил мощными аккордами, Пабсту ничего не оставалось, как сделать шаг в сторону и следить за руками незнакомого пианиста, чтобы выдержать темп. Когда Горовиц закончил и обрушился шквал аплодисментов, который газеты назвали «неслыханным со времен гастролей Карузо», Пабст так сжал плечо пианиста, что оно болело несколько дней. По словам американского музыкального критика А. Чейзинса, «когда все кончилось, и рояль лежал на эстраде, словно убитый дракон, все в зале, как один человек, вскочили с мест, истерически визжа». Три тысячи билетов на следующий концерт пианиста, назначенный в крупнейшем зале Гамбурга, были распроданы за два часа. Гастроли музыкального трио — пианист Горовиц, скрипач Мильштейн и виолончелист Пятигорский — стали одной из самых больших сенсаций Европы 1920-х годов. После серии концертов в Париже критика причислила пианиста к разряду «артистов-королей». Здесь по окончании завершающего цикл концерта в «Гранд-Опера» пришлось вызывать жандармов, чтобы очистить зал от неистовых поклонников музыканта, отказывавшихся покинуть помещение. Триумфы ждали Горовица в Лондоне и других европейских столицах. Наконец, в январе 1928 года он пересек Атлантику. Первый концерт Чайковского должен был стать двойным дебютом, поскольку это было первое выступление в США и для своенравного дирижера сэра Томаса Бичема. Он был немыслимо богат; и ходили слухи, будто он «купил себе карьеру» за деньги. С самого начала англичанин стал замедлять темпы. Горовицу пришлось наращивать темп и силу звука, «чтобы не пришлось ехать обратно в Россию». В финале, как написал один критик, «клавиатура дымилась». Публика проаплодировала весь антракт. Критик «Нью-Йорк тайме» на следующий день писал о необузданности толпы дикарей, подогреваемой боевым барабаном или молодым русским, барабанящим по клавиатуре рояля. Но Горовиц был в восторге от происшедшего, он чувствовал себя победителем надменного англичанина. Бичем был хороший дирижер, но при оркестровом аккомпанировании не умел подчиняться солистам. На первом же его выступлении в Нью-Йорке присутствовали И. Гофман и С. Рахманинов. Игра концертанта произвела на Рахманинова сильное впечатление, и спустя короткое время он предложил Горовицу встретиться и пройти с ним его Третий фортепианный концерт — пианисту как раз предстояло исполнение этого произведения В подвале фирмы «Стейн-вей» он сыграл Рахманинову его Третий концерт, причем сам Рахманинов на другом рояле играл оркестровую партию. «То был самый незабываемый момент в моей жизни, — вспоминал Горовиц, — мой подлинный дебют!» Восхищаясь техническим мастерством соотечественника, Рахманинов поначалу критически оценивал его как интерпретатора, однако вскоре изменил свое мнение и даже предпочитал горовицевское исполнение Третьего концерта собственному. «Рахманинов отдал этот концерт мне, — рассказывал впоследствии пианист. — Он всегда говорил: Горовиц играет его лучше, чем я. По его выражению, он сочинил концерт для слонов, так что, наверное, я и есть один из них!» В 1930 году Горовиц первым из музыкантов записал Третий концерт. Во время гастролей по Соединенным Штатам критики назвали Горовица, кстати не знавшего еще ни слова по-английски, «степным смерчем» и «сверхчеловеческим сочетанием Розенталя, Падеревского, Бузони, Рахманинова и Гофмана». В последующие пять лет Горовиц давал с неизменным успехом чуть ли не по концерту в день за неслыханную сумму в 1500 долларов, и даже мировой кризис не помешал его успешной карьере. Многие безработные отдавали за подорожавшие билеты на его концерты последние деньги. Вплоть до 1935 года пианист основное время проводил в поездках по Европе и Америке, давая до ста концертов за сезон. В 1934 году к нему ненадолго приезжал из Советского Союза отец (по возвращении на родину он был репрессирован и умер в заключении). Горовиц играл со всеми ведущими дирижерами мира, кроме советских. В 1933 году он сыграл с «королем дирижеров» Артуро Тосканини Пятый концерт Бетховена А через два года в перечень покоренных попала и младшая дочь дирижера Ванда — она стала женой пианиста. Ее жизнь была несчастлива и окончилась в 1957 году самоубийством. Напряженность гастрольного графика, из года в год накапливавшаяся усталость стали, наконец, давать о себе знать. Искусство пианиста подчас теряло присущие ему убедительность и непосредственность. «Я играл некоторые вещи так часто, что не мог их слышать даже тогда, когда мои пальцы их исполняли», — рассказывал он позднее. Перенесенная в 1935 году операция аппендицита полностью выбила его из колеи, заставив на три года прекратить концертную деятельность. В некоторых газетах даже появились известия о его смерти. Длительная творческая пауза имела причиной не только физическое недомогание. «Мне надо было о многом подумать, нельзя идти по жизни, играя октавы», — говорил Горовиц. Преодолеть творческий кризис помогло тесное общение с Рахманиновым, с которым Горовиц особенно сблизился, живя по соседству в Швейцарии. В 1940 году он так говорил о периоде своего затворничества: «По-моему, я именно тогда начал отдыхать… и заниматься музыкой… Как мне кажется, я творчески вырос. Во всяком случае, в музыке я находил теперь то, чего не замечал раньше». Искусство пианиста становилось несколько иным, более серьезным и углубленным. Наряду с произведениями Шопена, Листа и Рахманинова, издавна составлявшими основу репертуара пианиста, на его концертах зазвучали сочинения Шумана. Так, центром его программ, сыгранных в Европе в сезоне 1938–1939 годов, была Фантазия Шумана. К исполнительским шедеврам Горовица тех лет следует отнести также его трактовку «Картинок с выставки» Мусоргского и Второго концерта Брамса, записанного в содружестве с Тосканини. Творческая деятельность Горовица в 1940-е — начале 1950-х годов была столь же интенсивна, как и раньше, хотя территориально она и ограничивалась рамками Соединенных Штатов. По-прежнему музыке он отдавал всего себя. Как сообщал секретарь пианиста Л. Бенедикт, «исполнительство было для него болезненным и требовало огромных усилий. Их хватало лишь на то, чтобы выдерживать переезды и играть. В течение пяти месяцев гастролей он не делал в свободное время абсолютно ничего: не играл в карты, не читал, не занимался на рояле». Выучив летом программу, он даже не брал с собой ноты. С годами снова нарастало чувство разочарования в своем искусстве, в возможности донести до публики сокровенную суть музыки: «Они слушали всегда лишь то, насколько быстро я играю октавы, но не слышали музыки. Это им было скучно. Я играл два часа, а им запоминались лишь последние три минуты из всего концерта. Я чувствовал неудовлетворенность тем, что я делал, и тем, что я считал необходимым, дабы выполнить свое предназначение, как музыкант». Горовиц сравнивал себя с гладиатором в римском Колизее: «Боже мой, публика сидела прямо на сцене, а я собирался играть на бис шопеновский полонез… Большое нарастание… У меня не было больше сил, и я чувствовал, что сердце мое вот-вот разорвется, желудок сдавили спазмы. Напряжение было ужасным, и мне действительно казалось, что я упаду замертво, прежде чем закончу. Когда я сыграл последний аккорд, загремели обычные овации, и я услышал, как какой-то мужчина в публике сказал своей жене: „Бог мой, ты слышала когда-нибудь что-то подобное?“ „Это ерунда, — промолвила она в ответ. — Послушай-ка, что он сыграет еще, он ведь только начал“. Я надрывался изо всех сил, а она говорит: „Пустяки, погоди только — он может еще, еще, еще…“ Все. Я больше не мог». 8 феврале 1953 года, сыграв торжественный концерт по случаю двадцатипятилетия своего дебюта в Карнеги-холл, Горовиц снова оставил эстраду. Около года он вообще не выходил из дома и не прикасался к инструменту. Однако, готовя к выпуску пластинку с записью своего юбилейного концерта, он опять начал испытывать интерес к музыке. Горовиц погрузился в изучение творчества Скарлатти и Клементи, с увлечением слушал старые записи мастеров итальянского бельканто — Баттистини, Ансельми, Бончи. Наконец он сел за фортепиано. В специально оборудованной у него дома студии Горовиц записал много произведений, в том числе монографические программы из музыки Клементи, Скарлатти, Скрябина. Каждая выпущенная им пластинка становилась событием в музыкальной жизни. 9 мая 1965 года пианист снова появился на сцене Карнеги-холл. Накануне, впервые в Нью-Йорке, люди стояли ночь напролет в ожидании билетов на концерт. Тот памятный вечер показал, что искусство артиста продолжало развиваться. «Время не остановилось для Горовица за те двенадцать лет, что прошли со дня его последнего публичного выступления, — писал нью-йоркский рецензент. — Ослепительный блеск его техники, неправдоподобная сила и интенсивность исполнения, фантазия и красочная палитра — все это сохранилось нетронутым. Но вместе с тем в его игре появилось, так сказать, новое измерение… Оно может быть названо музыкальной зрелостью». Последующие четыре года были наполнены частыми сольными выступлениями. Затем наступила пятилетняя пауза, во время которой музыкант работал над новыми пластинками. Следующее возвращение пианиста на эстраду состоялось в канун его семидесятипятилетия. С тех пор он давал концерты довольно редко, но все они становились сенсацией и получали широкую известность, будучи записанными на пластинки и видеокассеты. В 1982 году артист впервые после более чем тридцатилетнего перерыва появился в Старом Свете, играл в Лондоне. Через год состоялась серия концертов в Японии, а в 1986 году — в СССР (в Москве и Ленинграде). Гастроли прошли триумфально. С годами искусство Горовица менялось. Артист гастролировал в России, уже перешагнув свой восьмидесятилетний рубеж. И вместе с тем многое в его игре осталось прежним. Не потускнело его удивительное пианистическое мастерство — пальцевая техника в сонатах Скарлатти, пьесах Рахманинова, этюде «Искорки» Мошковского, легкость октав и двойных нот в шопеновском полонезе. При этом нетерпеливая властность, покоряющая мощь его былых концертных дерзаний отошли в прошлое. «Кажется, что музыка юных романтических гениев меняет свой возраст: она становится задумчивой, тихой, бесконечно участливой — становится отеческой речью», — писал рецензент о ленинградском концерте Горовица. Горовиц был, прежде всего, концертирующим артистом, педагогикой он занимался сравнительно немного. Но и в этой области он оставил свой след: среди его учеников известные музыканты Б. Джайнис, Г. Графман и Р. Турини. В последний раз Горовиц гастролировал в Европе в 1987 году. Одновременно пианист продолжал записываться в студии. Последняя пластинка Горовица вышла незадолго до его смерти. Умер Горовиц 5 ноября 1989 года в Нью-Йорке и был похоронен в Милане в фамильном склепе Тосканини.
Источник: 100 великих музыкантов. 2002
ГОРОВИЦ Владимир Самойлович
18.9.1904, Бердичев - 5.11.1989, Нью-Йорк) - пианист. Происходил из состоятельной семьи. Отец, Самуил Иоахимович, был инженером, владельцем фирмы по торговле электрическим оборудованием. Среди родных Владимира многие были причастны к музыке.
Мать, София Г., училась в свое время в Киевском музыкальном училище; дядя, Александр Иоахимович, окончил Московскую консерваторию по классу А.Скрябина и приобрел известность в Харькове как пианист и педагог; старшая сестра, Регина Самойловна, тоже стала пианисткой и преподавала в Харьковском музыкальном училище. Получив первые уроки фортепиано от матери, Г. с 1912 начал занятия в Киевской консерватории в классе В. Пухальского, а в 1915-19 учился там же у С.Тарновского. Затем его музыкальным наставником стал Ф.Блуменфельд.
Личность и творческие принципы этого выдающегося пианиста, композитора и дирижера имели решающее воздействие на формирование молодого Г., всю жизнь остававшегося верным идеалам романтического пианизма. От Блуменфельда унаследовал он дирижерский подход к исполняемому, мастерство звуковой инструментовки, вокальную выразительность интонирования музыкальной фразы, репертуарные пристрастия, По свидетельству самого музыканта, большое влияние оказало на него также общение с Г.Нейгаузом, работавшим тогда в Киеве.
В детстве Г. не демонстрировал способностей вундеркинда, однако с самого начала проявилась его устремленность к музыке. По воспоминаниям родных, популярный тогда инструктивный репертуар не играл в его занятиях заметной роли, зато он страстно увлекался операми Н.Римского-Корсакова, Р.Вагнера.П.Чайковского, многие из которых мог исполнять наизусть от начала до конца. В эти ранние годы у Г. сложилось обыкновение, берясь за какое-нибудь новое произведение, одновременно разучивать все, созданное его автором.
Обладая от природы уникальной виртуозностью, пианист, как утверждала его сестра, почти не уделял внимания чисто технической тренировке, он просто со всей серьезностью и добросовестностью работал над увлекавшим его сочинением. Учась в консерватории, Г. занимался не только игрой на фортепиано, но и сочинением. Юношеские пьесы пианиста написаны были под сильным влиянием его кумира - С.Рахманинова. Хотя впоследствии Г, оставил композицию, в 20-е он нередко исполнял некоторые свои фортепианные миниатюры и даже записал их на пластинки.
Приход к власти большевиков был воспринят Г. как катастрофа. «В 24 часа моя семья потеряла все, - вспоминал он позднее, - Своими собственными глазами я видел, как они выбросили наш рояль из окна».
Горовицы оказались почти без средств к существованию. Поэтому решено было, что Владимир закончит консерваторию досрочно и начнет концертировать, чтобы поддержать семью материально. На экзамене 17-летний пианист исполнил Третий концерт Рахманинова, произведение, ставшее одним из его высших интерпретаторских достижений.Г.
дебютировал в Харькове в 1921 и вплоть до мая 1925 ездил с концертами по многим городам Советской России, пользуясь сенсационным успехом. В лице Г. в искусство пришел один из самых выдающихся виртуозов, когда-либо появлявшихся на эстраде. Дело тут не только в технической безупречности, ловкости в преодолении трудностей, а в том высоком артистическом горении, рыцарской отваге, даре воспламенять слушателей, которые неотделимы от творческого облика подлинного виртуоза. И музыканты, и любители, и пресса с самого начала единодушно именовали пианиста «новым Листом», «Листом номер два», «Листом XX века». Деятельность молодого артиста поражала своим размахом. Так в сезон 1924-25 он дал в одном Ленинграде 2 3 концерта, исполнив в общей сложности более 100 произведений.
В 1923 знаменитый австрийский пианист А.Шнабель, побывавший с концертами в Петрограде, рекомендовал Г. отправиться в Европу.
Некоторое время спустя при содействии импресарио А.Меровича эту идею удалось осуществить. Зарубежный дебют пианиста состоялся 2.1.1926 в берлинском «Бетховенхалле» и прошел без особого успеха - имя артиста было никому неизвестно, к тому же местная публика привыкла к большей эмоциональной сдержанности исполнения. Шумная слава пришла к артисту после его выступления в Гамбурге.Г. предложили заменить заболевшую солистку в Первом концерте Чайковского, когда до начала концерта оставалось едва ли не полчаса. В антракте Г. был представлен дирижеру Э.Пабсту. Тот наскоро показал ему свои темпы, заметив: «Следите за моей палочкой, и даст Бог ничего страшного не произойдет». После первых же тактов дирижер сошел с подиума и с удивлением уставился на руки Г., механически продолжая показывать такт, но уже в темпе, заданном солистом. По словам американского музыкального критика А.Чейзинса, «когда все кончилось, и рояль лежал на эстраде, словно убитый дракон, все в зале, как один человек, вскочили с мест, истерически визжа», 3000 билетов на следующий концерт пианиста, назначенный в крупнейшем зале Гамбурга, были распроданы за два часа.
Затем последовала серия концертов в Париже, где критика причислила Г.
к разряду «артистов-королей», Здесь по окончании завершающего цикл концерта в «Grand-Opera» пришлось вызывать жандармов, чтобы очистить зал от неистовых поклонников музыканта, отказывавшихся покинуть помещение. Триумфы ждали Г. в Лондоне и др. европейских столицах.
Наконец, в январе 1928 он пересек Атлантику. На первом же его выступлении в Нью-Йорке (с Концертом Чайковского b-moll) присутствовали И.Гофман и С.Рахманинов, Игра концертанта произвела на Рахманинова сильное впечатление, и спустя короткое время он предложил Г. встретиться и пройти с ним его Третий фортепианный концерт - пианисту как раз предстояло исполнение этого произведения. «То был самый незабываемый момент в моей жизни, вспоминал Г., - мой подлинный дебют!» Восхищаясь техническим мастерством соотечественника, Рахманинов поначалу критически оценивал его как интерпретатора, однако вскоре изменил свое мнение и даже предпочитал горовицевское исполнение Третьего концерта собственному. «Рахманинов отдал этот концерт мне, - рассказывал впоследствии пианист. Он всегда говорил: Горовиц играет его лучше, чем я. По его выражению, он сочинил концерт для слонов, так что, наверное, я и есть один из них!» В 1930 Г.
первым из музыкантов осуществил запись Третьего концерта, заслужившую широкое международное признание.
Вплоть до 1935 пианист основное время проводил в поездках по Европе и Америке, давая до 100 концертов за сезон, В свободные летние месяцы он жил обычно во Франции или Швейцарии. Из важнейших событий тех лет следует упомянуть знакомство Г. с А.Тосканини и женитьбу в 1932 на его дочери Ванде. В 19 34 к нему ненадолго приезжал из Советского Союза отец (по возвращении на родину он был репрессирован и умер в заключении).
Напряженность гастрольного графика, из года в год накапливавшаяся усталость стали наконец давать о себе знать. Искусство пианиста подчас теряло присущие ему убедительность и непосредственность. «Я играл некоторые вещи так часто, что не мог их слышать даже тогда, когда мои пальцы их исполняли», - рассказывал он позднее.
Перенесенная в 1935 операция аппендицита полностью выбила его из колеи, заставив на три года прекратить концертную деятельность, В некоторых газетах даже появились известия о его смерти. Длительная творческая пауза имела причиной не только физическое недомогание.
«Мне надо было о многом подумать, нельзя идти по жизни, играя октавы», - эти слова Г. хорошо передают внутренние предпосылки его музыкального молча-". ния. Преодолеть творческий кризис помогло тесное общение с Рахманиновым, с которым Г. особенно сблизился, живя по соседству в Швейцарии. В 1940 он так говорил о периоде своего затворничества: «По-моему, я именно тогда начал отдыхать... и заниматься музыкой... Как мне кажется, я творчески вырос, Во всяком случае, в музыке я находил теперь то, чего не замечал раньше».
Искусство пианиста становилось несколько иным, более серьезным и углубленным. Наряду с произведениями Шопена, Листа и Рахманинова, издавна составлявшими основу репертуара Г., на его концертах зазвучали сочинения Шумана. Так, центром его программ, сыгранных в Европе в сезоне 1938-39 была Фантазия Шумана. К исполнительским шедеврам Г. тех лет следует отнести также его трактовку «Картинок с выставки» Мусоргского и Второго концерта Брамса, записанного в содружестве с Тосканини.
Творческая деятельность Г. в 40-е - начале 50-х была столь же интенсивна, как и раньше, хотя территориально она и ограничивалась рамками Соединенных Штатов. По-прежнему музыке он отдавал всего себя.
Как сообщал секретарь пианиста Л.Бенедикт, «исполнительство было для него болезненным и требовало огромных усилий. Их хватало лишь на то, чтобы выдерживать переезды и играть. В течение пяти месяцев гастролей он не делал в свободное время абсолютно ничего: не играл в карты, не читал, не занимался на рояле». Выучив летом программу, он даже не брал с собой ноты. С годами снова нарастало чувство разочарования в своем искусстве, в возможности донести до публики сокровенную суть музыки: «Они слушали всегда лишь то, насколько быстро я играю октавы, но не слышали музыки. Это им было скучно, Я играл два часа, а им запоминались лишь последние три минуты из всего концерта. Я чувствовал неудовлетворенность тем, что я делал и тем, что я считал необходимым, дабы выполнить свое предназначение, как музыкант», Г, сравнивал себя с гладиатором в римском Колизее: «Боже мой, публика сидела прямо на сцене, а я собирался играть на бис шопеновский полонез... Большое нарастание... У меня не было больше сил и я чувствовал, что сердце мое вотвот разорвется, желудок сдавили спазмы. Напряжение было ужасным, и мне действительно казалось, что я упаду замертво, прежде чем закончу. Когда я сыграл последний аккорд, загремели обычные овации, и я услышал, как какой-то мужчина в публике сказал своей жене: «Бог мой, ты слышала когда-нибудь что-то подобное?» «Это ерунда, промолвила она в ответ. - Послушай-ка, что он сыграет еще, он ведь только начал». Я надрывался изо всех сил, а она говорит: «Пустяки, погоди только - он может еще, еще, еще...» Все. Я больше не мог». В феврале 1953, сыграв торжественный концерт по случаю 25-летия своего дебюта в «Карнеги Холл», Г. снова оставил эстраду.
Около года он вообще не выходил из дома и не прикасался к инструменту. Однако, готовя к выпуску пластинку с записью своего юбилейного концерта, он опять начал испытывать интерес к музыке.Г.
погрузился в изучение творчества Скарлатти и Клементи, с увлечением слушал старые записи мастеров итальянского бельканто - Баттистини, Ансельми, Бончи. Наконец он сел за фортепиано. В специально оборудованной у него дома студии Г. записал много произведений, в том числе монографические программы из музыки Клементи, Скарлатти, Скрябина. Каждая выпущенная им пластинка становилась событием в музыкальной жизни.
9.5.1965 пианист снова появился на сцене «Карнеги Холл». Накануне, впервые в Нью-Йорке, люди стояли ночь напролет в ожидании билетов на концерт. Тот памятный вечер показал, что искусство артиста продолжало развиваться. «Время не остановилось для Горовица за те двенадцать лет, что прошли со дня его последнего публичного выступления, - писал нью-йоркский рецензент. - Ослепительный блеск его техники, неправдоподобная сила и интенсивность исполнения, фантазия и красочная палитра - все это сохранилось нетронутым. Но вместе с тем в его игре появилось, так сказать, новое измерение... Оно может быть названо музыкальной зрелостью».
Последующие 4 года были наполнены частыми сольными выступлениями.
Затем наступила 5-летняя пауза, во время которой Г. работал над новыми пластинками. Следующее возвращение пианиста на эстраду состоялось в канун его 75-летия. С тех пор он давал концерты довольно редко, но все они становились сенсацией и получали широкую известность, будучи записанными на пластинки и видеокассеты, В 1982 артист впервые после более чем 30-летнего перерыва появился в Старом Свете, играл в Лондоне. Через год прошла серия концертов в Японии, ав 1986-в СССР (в Москве и Ленинграде). В последний раз Г. гастролировал в Европе в 1987. Одновременно пианист продолжал записываться в студии. Последняя пластинка Г. вышла незадолго до его смерти.
Г. был прежде всего концертирующим артистом, педагогикой он занимался сравнительно немного. Но и в этой области он оставил свой след: среди его учеников известные музыканты Б.Джайнис, Г.Графман и Р.Турини.
Подчас инициатива начать занятия исходила от самого маэстро. Так, услышав исполнение Джайнисом Второго концерта Рахманинова, он предложил ему бесплатно брать у него уроки. Работая с учениками, Г.
больше внимания уделял общемузыкальному развитию, нежели технике исполнения. Он всячески содействовал формированию индивидуальности молодых пианистов, призывая их «лучше делать собственные ошибки, чем копировать ошибки других».
В своем искусстве Г. предстает перед нами как неповторимая творческая личность - его исполнительский почерк узнается сразу, достаточно прослушать лишь несколько сыгранных им тактов. «Я индивидуалист, каким должен быть каждый художник, - заметил он как-то раз в разговоре с журналистами. - Я слышал и знал всех пианистов и вынес о них отрицательное мнение. Я их критиковал. Никакого влияния они на меня не оказали. Моя индивидуальность тверда, как сталь, и никто не в слах поколебать ее». Но сколь бы эксцентричным не выглядел Г. в таких высказываниях - а они у него не редкость - будет неверным утверждать, что чужое исполнение не могло произвести на него впечатления. Часто Г, выделял музыкантов, резко отличающихся от него по духу, например, А.Шнабеля, В.Гизекинга. Среди пианистов, привлекших его внимание, можно упомянуть также М.Розенталя и И.Фридмана. Наконец, высочайшим авторитетом всегда оставался для него Рахманинов.
При всем своеобразии творчество Г. развивалось в русле традиций романтического исполнительства. Музыка композиторов-романтиков была главной составной частью его репертуара. Интерпретации Г. листовских рапсодий, фантазии «Дон Жуан», Сонаты b-moll, этюдов, «Мефисто-вальса» поражали слушателей демонической мощью, необычайной изобретательностью звукового колорита. Глубиной прочтения отмечены его шопеновские трактовки Соната b-moll, скерцо, баллады, полонезы, миниатюры. Всю жизнь сопровождала Г. музыка Рахманинова и Чайковского (Первый концерт). В поздние годы пианист постоянно обращался к наследию Шумана (Фантазия, «Крейслериана», «Детские сцены») и Скрябина (Пятая, Девятая и Десятая сонаты). Характерно, что произведения Баха Г, исполнял в романтических переложениях Бузони. Он и сам, подобно многим музыкантам XIX - начала XX вв., играл некоторые пьесы в собственных виртуозных транскрипциях - рапсодии Листа, отдельные его этюды, «Пляску смерти» Сен-Санса-Листа, марш Ф.Сузы «Звездный флаг». Получила также известность Фантазия Г, на темы из оперы «Кармен», Берясь за сочинения композиторов XVIII в, - сонаты Скарлатти, Клементи, Гайдна, Моцарта - Г. подходил к ним со всей серьезностью. Работая над произведениями Скарлатти, он, например, консультировался со знаменитым клавесинистом и исследователем старинной музыки Р.Киркпатриком. Но в целом Г. оставался чужд исторический научный взгляд на музыку давнего прошлого. В этой части своего репертуара он представал перед слушателями тем же исполнителем-романтиком, чьи интерпретации полны непосредственного чувства, естественности живого высказывания.
Сравнительно редко появлялись в программах Г. произведения современных композиторов, Но среди них тоже есть яркие художественные достижения - 6-я, 7-я и 8-я сонаты С.Прокофьева (пианист первым исполнил их в Америке), 2-я и 3-я сонаты Д.Кабалевского. На концертах Г. прошли премьеры некоторых сочинений американских авторов, например, Сонаты Барбера. Выбирая репертуар для своих выступлений, пианист стремился к тому, чтобы программа концерта была интересна всем, в том числе и малоподготовленным слушателям. Поэтому он почти не давал монографических концертов, считая их сложными для восприятия, а включал в программы музыку разных эпох и стилей. По такому же принципу он составлял большинство своих пластинок.
Г. был великолепным ансамблистом. В юности он выступал с замечательными русскими камерными певицами З.Лодий и Н.Кошиц, восхищая тонкостью передачи музыки Шуберта, Чайковского и Рахманинова. Впоследствии, в первые годы своей зарубежной карьеры, пианист играл в трио со своими соотечественниками Н.Мильштейном и Г.Пятигорским. Из эпизодических позднейших выступлений Г. в амплуа камерного исполнителя следует отметить его участие в концерте, посвященном 85-летию «Карнеги Холл» 18.5.1976 в ансамбле с Д.Фишером-Дискау («Любовь поэта» Шумана), И.Стерном и М.Ростроповичем (Трио Чайковского «Памяти великого артиста», Анданте из виолончельной сонаты Рахманинова).
С годами искусство Г. менялось. Артист, приезжавший в Россию в 1986, перешагнул уже свой 80-летний рубеж. И вместе с тем многое в его игре осталось прежним. Не потускнело его удивительное пианистическое мастерство - пальцевая техника в сонатах Скарлатти, пьесах Рахманинова, этюде «Искорки» Мошковского, легкость октав и двойных нот в шопеновском полонезе. При этом нетерпеливая властность, покоряющая мощь его былых концертных дерзаний отошли в прошлое.
«Кажется, что музыка юных романтических гениев меняет свой возраст: она становится задумчивой, тихой, бесконечно участливой - становится отеческой речью», - писал рецензент о ленинградском концерте Г. Все в исполнении пианиста рождалось из тишины, piano решительно преобладало над forte. Играя перед тысячной аудиторией, он музицировал, словно один на один с инструментом. Современник сказал както о юном Г.
«Рояль был для него тем же, чем для араба лошадь, - его сокровище, его Друг, его лозунг, его бог». Недаром в гастрольных поездках пианист не расставался со своим стейнвеем, который пересекал вместе с ним океаны и материки. Таким же предстал Г. за роялем более 60 лет спустя. Ничто не отделяло музыканта от слушателей, он как бы беседовал с ними. В этой беседе были и грусть, и утешение, и нежданная шутка - к примеру, в юмористически-»шикарных» басах или педальных мазках рахманиновской Польки. Сколько свежести, тончайших исполнительских находок было в каждой мелодической фразе, каждом аккорде знакомых произведений. Но надо всем царила высшая мудрость, которая даруется человеку в конце долгой и хорошо прожитой жизни. Для Г. это была жизнь, отданная служению искусству.
Мать, София Г., училась в свое время в Киевском музыкальном училище; дядя, Александр Иоахимович, окончил Московскую консерваторию по классу А.Скрябина и приобрел известность в Харькове как пианист и педагог; старшая сестра, Регина Самойловна, тоже стала пианисткой и преподавала в Харьковском музыкальном училище. Получив первые уроки фортепиано от матери, Г. с 1912 начал занятия в Киевской консерватории в классе В. Пухальского, а в 1915-19 учился там же у С.Тарновского. Затем его музыкальным наставником стал Ф.Блуменфельд.
Личность и творческие принципы этого выдающегося пианиста, композитора и дирижера имели решающее воздействие на формирование молодого Г., всю жизнь остававшегося верным идеалам романтического пианизма. От Блуменфельда унаследовал он дирижерский подход к исполняемому, мастерство звуковой инструментовки, вокальную выразительность интонирования музыкальной фразы, репертуарные пристрастия, По свидетельству самого музыканта, большое влияние оказало на него также общение с Г.Нейгаузом, работавшим тогда в Киеве.
В детстве Г. не демонстрировал способностей вундеркинда, однако с самого начала проявилась его устремленность к музыке. По воспоминаниям родных, популярный тогда инструктивный репертуар не играл в его занятиях заметной роли, зато он страстно увлекался операми Н.Римского-Корсакова, Р.Вагнера.П.Чайковского, многие из которых мог исполнять наизусть от начала до конца. В эти ранние годы у Г. сложилось обыкновение, берясь за какое-нибудь новое произведение, одновременно разучивать все, созданное его автором.
Обладая от природы уникальной виртуозностью, пианист, как утверждала его сестра, почти не уделял внимания чисто технической тренировке, он просто со всей серьезностью и добросовестностью работал над увлекавшим его сочинением. Учась в консерватории, Г. занимался не только игрой на фортепиано, но и сочинением. Юношеские пьесы пианиста написаны были под сильным влиянием его кумира - С.Рахманинова. Хотя впоследствии Г, оставил композицию, в 20-е он нередко исполнял некоторые свои фортепианные миниатюры и даже записал их на пластинки.
Приход к власти большевиков был воспринят Г. как катастрофа. «В 24 часа моя семья потеряла все, - вспоминал он позднее, - Своими собственными глазами я видел, как они выбросили наш рояль из окна».
Горовицы оказались почти без средств к существованию. Поэтому решено было, что Владимир закончит консерваторию досрочно и начнет концертировать, чтобы поддержать семью материально. На экзамене 17-летний пианист исполнил Третий концерт Рахманинова, произведение, ставшее одним из его высших интерпретаторских достижений.Г.
дебютировал в Харькове в 1921 и вплоть до мая 1925 ездил с концертами по многим городам Советской России, пользуясь сенсационным успехом. В лице Г. в искусство пришел один из самых выдающихся виртуозов, когда-либо появлявшихся на эстраде. Дело тут не только в технической безупречности, ловкости в преодолении трудностей, а в том высоком артистическом горении, рыцарской отваге, даре воспламенять слушателей, которые неотделимы от творческого облика подлинного виртуоза. И музыканты, и любители, и пресса с самого начала единодушно именовали пианиста «новым Листом», «Листом номер два», «Листом XX века». Деятельность молодого артиста поражала своим размахом. Так в сезон 1924-25 он дал в одном Ленинграде 2 3 концерта, исполнив в общей сложности более 100 произведений.
В 1923 знаменитый австрийский пианист А.Шнабель, побывавший с концертами в Петрограде, рекомендовал Г. отправиться в Европу.
Некоторое время спустя при содействии импресарио А.Меровича эту идею удалось осуществить. Зарубежный дебют пианиста состоялся 2.1.1926 в берлинском «Бетховенхалле» и прошел без особого успеха - имя артиста было никому неизвестно, к тому же местная публика привыкла к большей эмоциональной сдержанности исполнения. Шумная слава пришла к артисту после его выступления в Гамбурге.Г. предложили заменить заболевшую солистку в Первом концерте Чайковского, когда до начала концерта оставалось едва ли не полчаса. В антракте Г. был представлен дирижеру Э.Пабсту. Тот наскоро показал ему свои темпы, заметив: «Следите за моей палочкой, и даст Бог ничего страшного не произойдет». После первых же тактов дирижер сошел с подиума и с удивлением уставился на руки Г., механически продолжая показывать такт, но уже в темпе, заданном солистом. По словам американского музыкального критика А.Чейзинса, «когда все кончилось, и рояль лежал на эстраде, словно убитый дракон, все в зале, как один человек, вскочили с мест, истерически визжа», 3000 билетов на следующий концерт пианиста, назначенный в крупнейшем зале Гамбурга, были распроданы за два часа.
Затем последовала серия концертов в Париже, где критика причислила Г.
к разряду «артистов-королей», Здесь по окончании завершающего цикл концерта в «Grand-Opera» пришлось вызывать жандармов, чтобы очистить зал от неистовых поклонников музыканта, отказывавшихся покинуть помещение. Триумфы ждали Г. в Лондоне и др. европейских столицах.
Наконец, в январе 1928 он пересек Атлантику. На первом же его выступлении в Нью-Йорке (с Концертом Чайковского b-moll) присутствовали И.Гофман и С.Рахманинов, Игра концертанта произвела на Рахманинова сильное впечатление, и спустя короткое время он предложил Г. встретиться и пройти с ним его Третий фортепианный концерт - пианисту как раз предстояло исполнение этого произведения. «То был самый незабываемый момент в моей жизни, вспоминал Г., - мой подлинный дебют!» Восхищаясь техническим мастерством соотечественника, Рахманинов поначалу критически оценивал его как интерпретатора, однако вскоре изменил свое мнение и даже предпочитал горовицевское исполнение Третьего концерта собственному. «Рахманинов отдал этот концерт мне, - рассказывал впоследствии пианист. Он всегда говорил: Горовиц играет его лучше, чем я. По его выражению, он сочинил концерт для слонов, так что, наверное, я и есть один из них!» В 1930 Г.
первым из музыкантов осуществил запись Третьего концерта, заслужившую широкое международное признание.
Вплоть до 1935 пианист основное время проводил в поездках по Европе и Америке, давая до 100 концертов за сезон, В свободные летние месяцы он жил обычно во Франции или Швейцарии. Из важнейших событий тех лет следует упомянуть знакомство Г. с А.Тосканини и женитьбу в 1932 на его дочери Ванде. В 19 34 к нему ненадолго приезжал из Советского Союза отец (по возвращении на родину он был репрессирован и умер в заключении).
Напряженность гастрольного графика, из года в год накапливавшаяся усталость стали наконец давать о себе знать. Искусство пианиста подчас теряло присущие ему убедительность и непосредственность. «Я играл некоторые вещи так часто, что не мог их слышать даже тогда, когда мои пальцы их исполняли», - рассказывал он позднее.
Перенесенная в 1935 операция аппендицита полностью выбила его из колеи, заставив на три года прекратить концертную деятельность, В некоторых газетах даже появились известия о его смерти. Длительная творческая пауза имела причиной не только физическое недомогание.
«Мне надо было о многом подумать, нельзя идти по жизни, играя октавы», - эти слова Г. хорошо передают внутренние предпосылки его музыкального молча-". ния. Преодолеть творческий кризис помогло тесное общение с Рахманиновым, с которым Г. особенно сблизился, живя по соседству в Швейцарии. В 1940 он так говорил о периоде своего затворничества: «По-моему, я именно тогда начал отдыхать... и заниматься музыкой... Как мне кажется, я творчески вырос, Во всяком случае, в музыке я находил теперь то, чего не замечал раньше».
Искусство пианиста становилось несколько иным, более серьезным и углубленным. Наряду с произведениями Шопена, Листа и Рахманинова, издавна составлявшими основу репертуара Г., на его концертах зазвучали сочинения Шумана. Так, центром его программ, сыгранных в Европе в сезоне 1938-39 была Фантазия Шумана. К исполнительским шедеврам Г. тех лет следует отнести также его трактовку «Картинок с выставки» Мусоргского и Второго концерта Брамса, записанного в содружестве с Тосканини.
Творческая деятельность Г. в 40-е - начале 50-х была столь же интенсивна, как и раньше, хотя территориально она и ограничивалась рамками Соединенных Штатов. По-прежнему музыке он отдавал всего себя.
Как сообщал секретарь пианиста Л.Бенедикт, «исполнительство было для него болезненным и требовало огромных усилий. Их хватало лишь на то, чтобы выдерживать переезды и играть. В течение пяти месяцев гастролей он не делал в свободное время абсолютно ничего: не играл в карты, не читал, не занимался на рояле». Выучив летом программу, он даже не брал с собой ноты. С годами снова нарастало чувство разочарования в своем искусстве, в возможности донести до публики сокровенную суть музыки: «Они слушали всегда лишь то, насколько быстро я играю октавы, но не слышали музыки. Это им было скучно, Я играл два часа, а им запоминались лишь последние три минуты из всего концерта. Я чувствовал неудовлетворенность тем, что я делал и тем, что я считал необходимым, дабы выполнить свое предназначение, как музыкант», Г, сравнивал себя с гладиатором в римском Колизее: «Боже мой, публика сидела прямо на сцене, а я собирался играть на бис шопеновский полонез... Большое нарастание... У меня не было больше сил и я чувствовал, что сердце мое вотвот разорвется, желудок сдавили спазмы. Напряжение было ужасным, и мне действительно казалось, что я упаду замертво, прежде чем закончу. Когда я сыграл последний аккорд, загремели обычные овации, и я услышал, как какой-то мужчина в публике сказал своей жене: «Бог мой, ты слышала когда-нибудь что-то подобное?» «Это ерунда, промолвила она в ответ. - Послушай-ка, что он сыграет еще, он ведь только начал». Я надрывался изо всех сил, а она говорит: «Пустяки, погоди только - он может еще, еще, еще...» Все. Я больше не мог». В феврале 1953, сыграв торжественный концерт по случаю 25-летия своего дебюта в «Карнеги Холл», Г. снова оставил эстраду.
Около года он вообще не выходил из дома и не прикасался к инструменту. Однако, готовя к выпуску пластинку с записью своего юбилейного концерта, он опять начал испытывать интерес к музыке.Г.
погрузился в изучение творчества Скарлатти и Клементи, с увлечением слушал старые записи мастеров итальянского бельканто - Баттистини, Ансельми, Бончи. Наконец он сел за фортепиано. В специально оборудованной у него дома студии Г. записал много произведений, в том числе монографические программы из музыки Клементи, Скарлатти, Скрябина. Каждая выпущенная им пластинка становилась событием в музыкальной жизни.
9.5.1965 пианист снова появился на сцене «Карнеги Холл». Накануне, впервые в Нью-Йорке, люди стояли ночь напролет в ожидании билетов на концерт. Тот памятный вечер показал, что искусство артиста продолжало развиваться. «Время не остановилось для Горовица за те двенадцать лет, что прошли со дня его последнего публичного выступления, - писал нью-йоркский рецензент. - Ослепительный блеск его техники, неправдоподобная сила и интенсивность исполнения, фантазия и красочная палитра - все это сохранилось нетронутым. Но вместе с тем в его игре появилось, так сказать, новое измерение... Оно может быть названо музыкальной зрелостью».
Последующие 4 года были наполнены частыми сольными выступлениями.
Затем наступила 5-летняя пауза, во время которой Г. работал над новыми пластинками. Следующее возвращение пианиста на эстраду состоялось в канун его 75-летия. С тех пор он давал концерты довольно редко, но все они становились сенсацией и получали широкую известность, будучи записанными на пластинки и видеокассеты, В 1982 артист впервые после более чем 30-летнего перерыва появился в Старом Свете, играл в Лондоне. Через год прошла серия концертов в Японии, ав 1986-в СССР (в Москве и Ленинграде). В последний раз Г. гастролировал в Европе в 1987. Одновременно пианист продолжал записываться в студии. Последняя пластинка Г. вышла незадолго до его смерти.
Г. был прежде всего концертирующим артистом, педагогикой он занимался сравнительно немного. Но и в этой области он оставил свой след: среди его учеников известные музыканты Б.Джайнис, Г.Графман и Р.Турини.
Подчас инициатива начать занятия исходила от самого маэстро. Так, услышав исполнение Джайнисом Второго концерта Рахманинова, он предложил ему бесплатно брать у него уроки. Работая с учениками, Г.
больше внимания уделял общемузыкальному развитию, нежели технике исполнения. Он всячески содействовал формированию индивидуальности молодых пианистов, призывая их «лучше делать собственные ошибки, чем копировать ошибки других».
В своем искусстве Г. предстает перед нами как неповторимая творческая личность - его исполнительский почерк узнается сразу, достаточно прослушать лишь несколько сыгранных им тактов. «Я индивидуалист, каким должен быть каждый художник, - заметил он как-то раз в разговоре с журналистами. - Я слышал и знал всех пианистов и вынес о них отрицательное мнение. Я их критиковал. Никакого влияния они на меня не оказали. Моя индивидуальность тверда, как сталь, и никто не в слах поколебать ее». Но сколь бы эксцентричным не выглядел Г. в таких высказываниях - а они у него не редкость - будет неверным утверждать, что чужое исполнение не могло произвести на него впечатления. Часто Г, выделял музыкантов, резко отличающихся от него по духу, например, А.Шнабеля, В.Гизекинга. Среди пианистов, привлекших его внимание, можно упомянуть также М.Розенталя и И.Фридмана. Наконец, высочайшим авторитетом всегда оставался для него Рахманинов.
При всем своеобразии творчество Г. развивалось в русле традиций романтического исполнительства. Музыка композиторов-романтиков была главной составной частью его репертуара. Интерпретации Г. листовских рапсодий, фантазии «Дон Жуан», Сонаты b-moll, этюдов, «Мефисто-вальса» поражали слушателей демонической мощью, необычайной изобретательностью звукового колорита. Глубиной прочтения отмечены его шопеновские трактовки Соната b-moll, скерцо, баллады, полонезы, миниатюры. Всю жизнь сопровождала Г. музыка Рахманинова и Чайковского (Первый концерт). В поздние годы пианист постоянно обращался к наследию Шумана (Фантазия, «Крейслериана», «Детские сцены») и Скрябина (Пятая, Девятая и Десятая сонаты). Характерно, что произведения Баха Г, исполнял в романтических переложениях Бузони. Он и сам, подобно многим музыкантам XIX - начала XX вв., играл некоторые пьесы в собственных виртуозных транскрипциях - рапсодии Листа, отдельные его этюды, «Пляску смерти» Сен-Санса-Листа, марш Ф.Сузы «Звездный флаг». Получила также известность Фантазия Г, на темы из оперы «Кармен», Берясь за сочинения композиторов XVIII в, - сонаты Скарлатти, Клементи, Гайдна, Моцарта - Г. подходил к ним со всей серьезностью. Работая над произведениями Скарлатти, он, например, консультировался со знаменитым клавесинистом и исследователем старинной музыки Р.Киркпатриком. Но в целом Г. оставался чужд исторический научный взгляд на музыку давнего прошлого. В этой части своего репертуара он представал перед слушателями тем же исполнителем-романтиком, чьи интерпретации полны непосредственного чувства, естественности живого высказывания.
Сравнительно редко появлялись в программах Г. произведения современных композиторов, Но среди них тоже есть яркие художественные достижения - 6-я, 7-я и 8-я сонаты С.Прокофьева (пианист первым исполнил их в Америке), 2-я и 3-я сонаты Д.Кабалевского. На концертах Г. прошли премьеры некоторых сочинений американских авторов, например, Сонаты Барбера. Выбирая репертуар для своих выступлений, пианист стремился к тому, чтобы программа концерта была интересна всем, в том числе и малоподготовленным слушателям. Поэтому он почти не давал монографических концертов, считая их сложными для восприятия, а включал в программы музыку разных эпох и стилей. По такому же принципу он составлял большинство своих пластинок.
Г. был великолепным ансамблистом. В юности он выступал с замечательными русскими камерными певицами З.Лодий и Н.Кошиц, восхищая тонкостью передачи музыки Шуберта, Чайковского и Рахманинова. Впоследствии, в первые годы своей зарубежной карьеры, пианист играл в трио со своими соотечественниками Н.Мильштейном и Г.Пятигорским. Из эпизодических позднейших выступлений Г. в амплуа камерного исполнителя следует отметить его участие в концерте, посвященном 85-летию «Карнеги Холл» 18.5.1976 в ансамбле с Д.Фишером-Дискау («Любовь поэта» Шумана), И.Стерном и М.Ростроповичем (Трио Чайковского «Памяти великого артиста», Анданте из виолончельной сонаты Рахманинова).
С годами искусство Г. менялось. Артист, приезжавший в Россию в 1986, перешагнул уже свой 80-летний рубеж. И вместе с тем многое в его игре осталось прежним. Не потускнело его удивительное пианистическое мастерство - пальцевая техника в сонатах Скарлатти, пьесах Рахманинова, этюде «Искорки» Мошковского, легкость октав и двойных нот в шопеновском полонезе. При этом нетерпеливая властность, покоряющая мощь его былых концертных дерзаний отошли в прошлое.
«Кажется, что музыка юных романтических гениев меняет свой возраст: она становится задумчивой, тихой, бесконечно участливой - становится отеческой речью», - писал рецензент о ленинградском концерте Г. Все в исполнении пианиста рождалось из тишины, piano решительно преобладало над forte. Играя перед тысячной аудиторией, он музицировал, словно один на один с инструментом. Современник сказал както о юном Г.
«Рояль был для него тем же, чем для араба лошадь, - его сокровище, его Друг, его лозунг, его бог». Недаром в гастрольных поездках пианист не расставался со своим стейнвеем, который пересекал вместе с ним океаны и материки. Таким же предстал Г. за роялем более 60 лет спустя. Ничто не отделяло музыканта от слушателей, он как бы беседовал с ними. В этой беседе были и грусть, и утешение, и нежданная шутка - к примеру, в юмористически-»шикарных» басах или педальных мазках рахманиновской Польки. Сколько свежести, тончайших исполнительских находок было в каждой мелодической фразе, каждом аккорде знакомых произведений. Но надо всем царила высшая мудрость, которая даруется человеку в конце долгой и хорошо прожитой жизни. Для Г. это была жизнь, отданная служению искусству.
Источник: Энциклопедия Русской эмиграции