ХОМЯКОВ Алексей Степанович

—сын Степана Александровича Хомякова и Марьи Aлексеевны, урожденной Киреевской, род. 1 мая 1804 г. в Москве, умер 23 сентября 1860 г. в селе Ивановском Донковского уезда, Рязанской губернии. И по отцу, и по матери Х. принадлежал к старинному русскому дворянству. Детство, проведенное большею частью в деревне и давшее возможность близко приглядеться к крестьянскому быту, а, с другой стороны, влияние просвещенных родителей, особенно матери, женщины умной, энергичной и твердых убеждений, притом весьма религиозной и любившей, по словам сына, Россию более, чем своих близких, — наложили отпечаток на все дальнейшее развитие Хомякова. Из впечатлений детства наиболее сильное произведено было на 8-летнего мальчика переездом, во время нашествия Наполеона, в рязанское имение Круглое; здесь мать Хомякова дала обет в память благополучного избавления от врага построить церковь; обет этот был впоследствии исполнен сыном, Родители Хомякова постарались дать детям тщательное домашнее образование; особенное внимание обращено было на языки: Х. в детстве изучил французский, немецкий, английский и латинский языки. Аббат Буавен, обучавший его последнему, впервые, кажется, натолкнул мысль Хомякова на вопрос о вероисповедных различиях, может быть, тем более, что в доме Хомяковых жизнь шла в чисто православном духе, со строгим соблюдением обрядов. Интерес к славянству пробужден был еще в детстве у Хомякова, по его словам, рассказами о подвигах Карагеоргия. В 1815 и следующих годах семья Хомяковых жила в Петербурге, где для преподавания сыновьям русской словесности приглашен был друг Грибоедова А. А. Жандр, благодаря которому взгляды "Чацкого" стали известны, а, может быть, и передались Хомякову. Затем три зимы проведены были в Москве, где молодые Хомяковы оканчивали свое образование вместе с братьями Веневитиновыми под руководством А. Г. Глаголева. Веневитинов, несомненно, оказал на Хомякова такое же влияние, как на всех, приходивших с ним в соприкосновение, хотя кружок Веневитинова не успел еще сформироваться в то время, когда Х. обучался в Москве и готовился к сданному им вскоре за тем экзамену на кандидата математических наук. Университетские занятия Веневитинова начались лишь в 1822 г., а Х. в этом году находился уже на службе в Петербурге в кирасирском полку (под начальством Д. Е. Остен-Сакена). Ко времени учения в Москве относятся первые стихотворные опыты Хомякова и перевод "Германии Тацита", напечатанный в "Трудах Общества Любителей Российской Словесности". Родители отправили Хомякова в полк, по рассказу П. Бартенева, чтобы дать безопасный выход его жажде военных подвигов: 17-ти лет, под влиянием гувернера Арбе, он собрался было бежать из Москвы, чтобы помочь восставшим грекам; его с трудом тогда вернули. В 1823 г. Х. перечислился в конную гвардию. В это же время, в один из частых своих приездов в Москву, Х. в доме Веневитиновых познакомился с А. И. Кошелевым; последний потом писал, что уже в 1823 г. в общем у Хомякова основные убеждения были те же, что и в 1860 г. В начале 1825 г. Х. временно оставил службу и отправился за границу; во время события 14 декабря он находился в Париже, где занимался живописью, потом был в Швейцарии и Северной Италии, откуда через земли западных славян вернулся в Россию; позже он вспоминал, что "был в славянских землях принят, как любимый родственник, посещающий свою семью". Во время заграничного путешествия в журналах стали появляться мелкие стихотворения Хомякова; в это же время им окончена лирическая драма "Ермак", поставленная на сцену в 1829 г., а напечатанная лишь в 1832 г. Она вызвала противоречивые суждения; впрочем, Пушкин, находил в ней "очаровательную прелесть поэзии". По возвращении Х. жил то в деревне, то в Москве или в Петербурге. Он занимался переводом Шиллера и сотрудничал в "Московском Вестнике", органе кружка Веневитинова. Во время споров в этом кружке Х. отстаивал строгое православие от нападков шеллингистов. Война с Турцией снова вызвала в нем жажду военной деятельности: он поступил в Белорусский гусарский полк и в начале мая был уже на Дунае, состоя адъютантом при генерале кн. Мадатове. За участие в деле 30 мая он был представлен к Владимиру, однако получил лишь св. Анну с бантом. Несколько стихотворений относятся ко времени пребывания Хомякова на войне; лучшее из них по законченности и силе "Прощание с Адрианополем" (7 окт. 1829). Приверженность к славянской идее сильно окрепла в Хомякове во время похода: "проезжая по местам, вспоминал он потом, куда еще не доходило русское войско, я был приветствуем болгарами, не только как вестник лучшего будущего, но как друг и брат". По заключении мира Х. в чине штаб-ротмистра вышел в отставку и с тех пор уже не служил. В это время Х. становится уже одним из центров салона Е. П. Елагиной, где вел нескончаемые споры с шеллингистами и гегельянцами. Литературная деятельность его ограничивалась почти одними лирическими стихотворениями, которые печатались в "Европейце", "Библиотеке для чтения" и др. журналах; при участии Погодина он в это время написал, а в 1833 г. напечатал новую драму "Димитрий Самозванец", отличающуюся тем же избытком лиризма, как и "Ермак". Отношение Хомякова к польской войне 1831 г. отразилось в его "Оде", где он призывает проклятия на того, "чей глас против славян славянским братьям мечи вручал в преступный час"; он проклинает здесь "сраженья, одноплеменников раздор и перешедшей в поколенья вражды бессмысленной позор". Порабощенным славянам посвящено другое его стихотворение — "Орел" (1832), где он призывает помощь "орла полунощных славян" младшим братьям, томящимся "в сетях тевтонов вероломных, в стальных татарина цепях". В "Мечте" (1834) он говорит о "смерти Запада" и приглашает дремлющий восток услышать "глас судьбы" и воспрянуть "в сиянии новом". Таким образом в стихотворениях постепенно высказывались все те мысли, которые потом были развиты в прозаических произведениях Хомякова. В половине тридцатых годов Х. познакомился с сестрою Н. М. Языкова, Екатериною Михайловною (род. в 1818 г.), с которою 5 июля 1836 г. вступил в брак. Екатерина Михайловна, женщина умная и образованная, но очень скромная и застенчивая, всецело отдалась семье; она была послушной невесткой своей энергичной свекрови, жила лишь интересами мужа и весь свой досуг уделяла воспитанию и первоначальному обучению детей, которых y Хомяковых, после смерти первых двух сыновей в 1838 г., было семеро: пять дочерей и два сына. В письмах своих и в некоторых из стихотворений Х. говорит о том полном счастии, которое доставила ему семья; памяти первых, рано умерших детей посвящено одно из лучших стихотворений его: "Бывало, в глубокий полуночный час…". Проживали Хомяковы часть года в деревнях, часть в Москве. С конца 30-х годов начинается и усиленная деятельность Хомякова, как проповедника сложившихся в нем, и до сих пор им лишь в стихотворениях высказывавшихся взглядов. Москва в это время была средоточием лучших умственных сил России. Х., всегдашний гость на оживленных собраниях у Е. П. Елагиной, братьев Киреевских, Свербеевых, часто встречался с Чаадаевым, с главами зарождавшейся западнической школы: Герценом, Огаревым, Грановским, виделся с Н. М. Языковым, братьями Аксаковыми, позже и с отцом их, влиял своими беседами на А. И. Кошелева, Ю. Ф. Самарина, К. А. Коссовича, Ф. В. Чижова, А. Н. Попова, был хорошо знаком с Шевыревым и Погодиным. В доме Хомякова жил в это время племянник его жены Д. А. Валуев, несмотря на свою молодость, занявший видное место в кружке Хомякова, Киреевских и Аксаковых. В биографиях всех перечисленных лиц мы встречаем указания на роль, которую в московских "литературных салонах" играл Х., в нескончаемых спорах со "своими" и "чужими" развивший замечательный дар диалектики. Герцен так отзывался о Хомякове, как спорщике: "Х. был действительно опасный противник; закалившийся старый бретер диалектики, он пользовался малейшим рассеянием, малейшей уступкой. Необыкновенно даровитый человек, обладавший страшной эрудицией, он, как средневековый рыцарь, карауливший Богородицу, спал вооруженный. Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете — от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку". Остроты и анекдоты Хомякова, его умение вышучивать противника, отстаивание им точек зрения, иногда казавшихся взаимно противоречащими, заставили тогда Герцена назвать его "бездушным" и "суетным", но лица, ближе его знавшие, отзывались иначе о диалектических упражнениях Хомякова. Ю. Ф. Самарин говорил впоследствии, что для людей, сохранивших в себе чуткость неповрежденного религиозного смысла, но запутавшихся в противоречиях и раздвоившихся душою, Х. был своего рода эмансипатором; он выводил их на простор, на свет Божий и возвращал им цельность религиозного сознания. Для самого Самарина, равно как и для К. С. Аксакова, встреча в 1840 г. с Хомяковым была решающим событием в их жизни. Х. "превосходил их, писал потом И. С. Аксаков, не только зрелостью лет, опытом жизни и универсальностью знаний, но и удивительным, гармоническим сочетанием противоположностей их обеих натур. В нем поэт не мешал философу, и философ не смущал поэта; синтез веры и анализ науки уживались вместе, не нарушая прав друг друга, напротив в безусловной, живой полноте своих прав, без борьбы и противоречия, но свободно и вполне примиренные". Настояния Д. А. Валуева были причиною тому, что Х. принялся за записывание своих взглядов; приблизительно в 1838 г. Х. стал работать над громадным трудом по всеобщей истории, который остался незаконченным и был издан уже после его смерти. Это его "Записки о всемирной истории", которые он сам озаглавил в рукописи непонятными 4-мя буквами "И. и. и. и.", а друзья в шутку называли "Семирамидою". Этот труд представляет, по меткому выражению А. Ф. Гильфердинга, как бы "ученые мемуары", в которых Х. в продолжение почти двадцати лет записывал для себя, в систематическом порядке, свои соображения, мысли и выводы об истории человечества. Несмотря на совершенно случайный повод, по которому начала писаться "Семирамида", она является разительным доказательством тому, что к концу 30-х годов в уме Хомякова уже была выработана целая историческая система: иначе, как указывает тот же А. Ф. Гильфердинг, было бы совершенно невообразимо, чтобы эта огромная масса разнообразнейших фактов могла быть с первого раза сгруппирована с такою последовательностью в сочинении, которое самим автором не предназначалось для печати и имеется пред ним как черновой набросок без приписок и поправок, без перестановок и без деления на главы или какие бы то ни было рубрики. В связи с громадным, предпринятым им трудом, Х. много читал и занимался; в это время он основательнее познакомился с греческим языком и занялся санскритом: по свидетельству санскритолога К. А. Коссовича, он в 30-х годах читал и свободно изъяснял Риг-Веду. Около того же времени Х. изучал ликийские надписи, в которых находил следы славянства, усвоил себе основания еврейского языка и изучил остатки финикийского языка. Научные занятия не мешали беседам в кружках, посещавшихся Хомяковым. Зимою 1839 г. на одном из еженедельных вечеров у Киреевского, он прочитал свою никогда не назначавшуюся для печати статью "О старом и новом", первую формулировку взглядов своих на древнюю Русь, на Запад и на задачи современной Руси. Статья эта начинается с резкого приговоpa над московской Русью ("безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, непросвещение и разврат…"), но основной ее взгляд вполне соответствует тому, что позже на эту тему писано Хомяковым: в ней те же строгие требования к Руси во имя тех высших начал, которые легли в основу ее развития и которые составляют ее преимущество пред Западом. В поэтической форме та же мысль была высказана Хомяковым в том же 1839 г. в стихотворении "Россия", начинающемся словами: "Гордись! тебе льстецы сказали…". В сознании важности "светил путеводительных" церкви Хомяковым был составлен к началу сороковых годов опыт катехизического изложения учения о церкви под заглавием "Церковь одна". Здесь он определяет церковь как "единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати". Признаки ее — "внутренняя святость, не дозволяющая никакой примеси лжи", и "внешняя неизменность" — познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает "быть ее членами". Вне церкви никто не может спастись, "спасающийся же спасается в церкви, как член ее, и в единстве со всеми ее членами". В связи с этим Х. исповедует необходимость для всех дорожить единством обрядов, свято блюсти освященный церковью символ веры, не отвергать ни одного из таинств. Так как "по воле Божией св. церковь, после отделения многих расколов и римского патриаршества, сохранилась в епархиях и в патриаршествах греческих", то лишь "те могут признавать себя вполне христианскими, которые сохраняют единство с восточными патриаршествами или вступают в сие единство". Как призыв к "отторженным детям" вернуться в лоно православия в это время написано Хомяковым стихотворение "Киев", предназначавшееся для помещения в "Киевлянине" М. А. Максимовича, но по цензурным соображениям тогда не напечатанное. С начала 40-х годов начинается журнальная деятельность Хомякова — прежде всего в "Москвитянине" М. П. Погодина. Первая большая статья Хомякова в "Москвитянине" была вызвана указом 2 апреля 1842 г. об обязанных крестьянах. Х. приветствовал указ, как благое начало, и предлагал свое мнение о том, какого рода полюбовные сделки возможны между помещиком и крестьянами: с особою настойчивостью при этом он выдвигает половничество, с тем однако различием от западно-европейского одноименного явления, что предлагает половником сделать не отдельного крестьянина, а всю сельскую общину; последняя должна будет отвечать за каждого отдельного члена перед помещиком и она же будет распределять землю по тяглам. В следующем году в том же "Москвитянине" Х. напечатал "Письмо в Петербург о выставке", где излагает свой взгляд на национальный характер искусства. В 1844 г. в статье о Глинке Х. имел возможность снова коснуться той же темы; здесь он торжествует начало новой эры в истории русского искусства, которая "создает новые живые формы, полные духовного смысла в живописи и зодчестве", и в которой художники будут "вполне русские" и вполне жить русскою жизнью. Статья заключается восклицанием: "Нет человечески-истинного без истинно-народного!" В основанной Д. А. Валуевым "Библиотеке для воспитания" Х. принял также участие, напечатав в ней в 1844 г. "Царя Федора Иоанновича", а в 1845 г. "Тридцать лет царствования Ивана Васильевича", статьи, назначавшиеся для детского чтения и поэтому мало отражающие личные взгляды Хомякова. Следует отметить, что в оценке Грозного Х. следовал с Карамзиным Курбскому, а в прикреплении крестьян видел меру, необходимую не только для облегчения мелкопоместных владельцев, но и для всего государства. В 1844 г. выпущен был Хомяковым и небольшой сборник стихотворений, вызвавший очень резкий отзыв Белинского, находившего у Хомякова лишь дарование "слагать громкие слова в фразистые стопы". Одно из стихотворений Хомякова в это время было переведено на английский язык англиканским архидиаконом Вильямом Пальмером, который в 1844 г., после неудачи первой своей попытки войти в общение с православною церковью, предпринял вторичное путешествие в Россию и на Восток. Х. тогда познакомился с Пальмером и вступил с ним в переписку, продолжавшуюся около десяти лет. Через Пальмера Х. познакомился и с другим английским богословом, Вильямсом, с которым также переписывался. Письма Хомякова свидетельствуют о том интересе и сочувствии, с которым он отнесся к попытке части англиканского духовенства сблизиться с православием. Он поддерживал Пальмера при его сомнениях, помогал ему вступить в сношения с некоторыми лицами из русского духовенства, настаивал на большей решительности Пальмера в деле перехода, защищая церковь от нареканий архидиакона, обиженного холодно-формальным отношением к нему представителей восточно-христианской иерархии. Влияние писем Хомякова однако не в силах было преодолеть тех личных впечатлений, которые Пальмер вынес из Петербурга, Константинополя и Афин: в 1855 г. архидиакон принял католичество. Почти одновременно с критикою Белинского, обострившиеся отношения между "западным" и "славянским" направлениями сказались в полемике Хомякова с Грановским в 1845—47 гг. Эта полемика была подготовлена и сопровождалась сильными столкновениями Хомякова и Грановского в московских литературных салонах. Н. М. Языков передает в своем дневнике кое-какие отзывы Хомякова о Грановском и говорит об объяснении, бывшем между ними на обеде, данном Грановскому ("А. С., разумеется, загонял его фактами и словом и делом", пишет Языков). Журнальная полемика началась из-за статьи Хомякова, помещенной вместо введения в "Сборнике исторических и статистических сведений о России и о народах, ей единоверных и единоплеменных", изданном Д. А. Валуевым. Статья Хомякова представляет собою исторический обзор судеб славянства с древнейших времен с следующим конечным выводом: "Долго страдавший, но окончательно спасенный в роковой борьбе, более или менее во всех своих общинах искаженный чуждою примесью, но нигде не заклейменный наследственною печатью преступления и неправедного стяжания, славянский мир хранит для человечества, если не зародыш, то возможность обновления". Эта статья вызвала возражение в "Отеч. Записках", на которое Х. отвечал, иронизируя над познаниями своего противника; тогда Грановский выступил в защиту критика "Отеч. Записок" и написал две заметки по тому же поводу; Х. отвечал и на ту и на другую. Полемика продлилась до 1847 г. Оставляя поле полемики, Грановский говорил, что охотно признает "превосходную ловкость" своего противника "в умственной гимнастике". В 1845 г., помимо статьи, послужившей исходным пунктом для полемики, Х. напечатал еще три: в одной из них, о железных дорогах, он имел случай коснуться вопроса о применении заимствований к характеру народа, другая посвящена вопросам охоты и спорта, всегда его привлекавшим. Особенно замечательна третья, озаглавленная "Мнение иностранцев об России", но заключающая в себе гораздо больше, чем можно предположить по заглавию. Х. говорит здесь о странности и неосновательности многих отзывов иностранцев о России и о том незаслуженном доверии, которым, тем не менее, эти отзывы пользуются у нас. Это дает ему повод перейти к общему вопросу о самобытности и подражательности; характеризуя послепетровское просвещение как "колониальное", он выражает надежду на исцеление "разрыва в умственной и духовной сущности России", и на возникновение в России "свободного художества" и "крепкого просвещения", соединяющих в одно жизнь и знание и основанных на уважении "исконных начал" России. Как бы дополнением к "Мнению иностранцев об России" появилась статья в "Московском Сборнике" 1846 г. под заглавием "Мнение русских об иностранцах". Мысль об издании подобного сборника принадлежала Д. А. Валуеву, которому однако не привелось дожить до выхода его в свет: 23 ноября 1845 г. он умер всего 25 лет от роду. Хомякова эта смерть сильно поразила; это было самое ужасное горе, им до тех пор испытанное, писал он Вильямсу. В письме Ю. Ф. Самарину он говорит, что обязан Валуеву "во всех самых важных частях своей умственной деятельности". Статья Хомякова в "Московском Сборнике" имеет те же характерные черты, как и сродная ей по содержанию, напечатанная в 1845 г. В ней те же обилие и оригинальность мыслей и те же неожиданные переходы от одной мысли к другой. Здесь опять приводятся доказательства нелепости слепого подражательного отношения к западу, поясняется на примере истории, какие ошибки делаются вследствие одностороннего подражательного направления нашей науки, несмотря на то, что нам возможнее, "чем западным писателям — обобщение вопросов, выводы из частных исследований и живое понимание минувших событий". Разрывом между самобытною жизнью и "привозною наукою" объясняется непонимание просвещенными классами русской жизни, презрение к народу и мечты о его перевоспитании, при полной притом неустойчивости взглядов насчет того, каково должно быть воспитание. Вспоминая статью И. В. Киреевского о современном состоянии европейского просвещения (в "Москвитянине" 1845 г.), Х. указывает, что нужен не один разрушительный анализ основ западного духовного мира, но необходим еще животворящий синтез, который, в союзе с анализом, создаст науку живую, освободит ее от ложных систем и ложных данных, соединит с жизнью и приведет, таким образом, к истинному просвещению. В следующем томе "Московского Сборника" в 1847 г. появилась статья Хомякова "О возможности русской художественной школы". Здесь противопоставляются начала Запада началам России. На Западе все основано на двойственности в жизни народной (завоеванные и завоеватели) и двойственности в понятии духовном (односторонняя покорность Рима и односторонняя свобода протестантизма); у нас же в духовном начале тождество свободы и единства (свобода в единстве и единство в свободе), а народное начало, представляющее полное внутреннее единство, никак не может быть подчинено выводам, исторически возникшим из западной двойственности. И здесь повторяются настояния о необходимости близкого общения с народом, носителем и хранителем исконных начал России. Замечательно в этой статье первое у Хомякова упоминание слова "славянофилы". В 1847 г. обычное течение жизни Хомякова было прервано путешествием за границу, предпринятым им вместе с женою и двумя старшими детьми. Они посетили Германию, Англию, Францию и Прагу. Особенно привлекала Хомякова Англия, уважение к которой сказывается во многих из статей его 1845—46 гг. Напечатанное уже по возвращении на родину в "Москвитянине" 1848 г. "Письмо об Англии" в описательной своей части дает лучшую в нашей литературе характеристику Англии и англичан, изложенную в виде апологии. Глубоко интересовавшему Хомякова вопросу о торизме и вигизме он придает в своем письме более обширный и глубокий смысл, чем обыкновенно придают этой борьбе двух политических направлений. Заметно его сильнейшее сочувствие ториям, в которых он видел нечто соответствующее тому направлению, которое он считал себя призванным защищать в России. В июле 1847 г. Х. был в Праге; памятником посещения им этого города осталось четверостишие, написанное в альбом В. В. Ганке, — молитва о России и "для всех славян", и стихотворение "Беззвездная полночь дышала прохладой", где он описывает видение, как в храме на Петчине "молитва славянская громко звучала в напевах знакомых минувшим векам" и "в старой одежде святого Кирилла епископ на Петчин всходил". Вскоре после возвращения на родину Хомякову пришлось ощутить начавшиеся с 1848 г. стеснения общественной мысли и слова. В это время он писал А. Н. Попову о необходимости свободы и для консервативной партии, чтобы в ней могла выражаться "сила историческая, сила предания, сила устойчивости общественной". Особое внимание его обращено было на крестьянское дело. Он пропагандировал мысль о полюбовных соглашениях с крестьянами; сам он всю жизнь свою стремился и успел почти во всех своих деревнях заключить с крестьянами ряду на свободном соглашении. По поводу записки Самарина об устройстве лифляндских крестьян, Х. писал ему, выражая признательность за установление "двух прав, одинако-крепких и священных: права наследственного на собственность и такого же права наследственного на пользование". Он говорит здесь, что право крестьян на землю разнится от права помещиков "лишь степенью", а не характером, и "подчиненностью другому началу — общине". В 1849 г. в письме Кошелеву Х. подробнее останавливается на сельской общине. "Община, говорится здесь, есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории. Отними его, не останется ничего; из его же развития может развиться целый гражданский мир". Рассматривая далее две формы сельского быта: сосредоточение поземельного владения в немногих руках (Англия) и бесконечное дробление собственности (Франция), он указывает, что в первой конкуренция, безземелие большинства и антогонизм капитала и труда доводят язву пролетариатства до бесчеловечной и непременно разрушительной крайности, а во второй, где нищета получается лишь в городах, а не в селах, достигается полная разъединенность, а с нею и полное оскудение нравственных начал. Община дает возможность избегнуть и тех, и других гибельных последствий. Х. надеется не только на успешное развитие крестьянской общины, но указывает и на зачатки промышленной общины и предсказывает, что со временем и высшие классы русского общества "сростутся" с общиною. Основных начал славянофильства Х. коснулся около того же времени (1849 г.) в статье "По поводу Гумбольдта", в которой он, отмечая несогласие Гумбольдта с гегелевским учением о необходимости, говорит об общей несостоятельности системы Гегеля, а затем переходит к вопросу о противоположности начал Востока и Запада. Наша эпоха, говорит он здесь, одна из таких, "в которых развитие духовных начал, правивших прошедшею историею, окончено; уловки их истощены, и неподкупная логика историческая произносит над ними свой приговор". Запад сам в нынешнем состоянии своем ощущает загадку, которую понять "можем только мы, воспитанные иным духовным началом". "История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения; она дает ей на это право за несторонность и полноту ее начал, а право, данное историею народу, есть обязанность, налагаемая на каждого из его членов" — такова заключительная мысль этой статьи. Начиная с 1848 г. Х. до самого конца царствования императора Николая I сравнительно мало писал и еще меньше того печатал, что вполне объясняется цензурными стеснениями этого времени. Он живо интересовался в это время вопросом о раскольниках. В 1850 г. И. С. Аксаков убеждал Хомякова написать по-славянски возражение на Выгорецкие ответы, но тот, по словам Аксакова, "вовсе не кстати задобросовестился"; тем не менее он брал на изучение раскольничьи книги, ответы Поморские и другие рукописи. Из слов Погодина мы знаем, что Х. "на всякой Святой неделе не упускал случая спорить с раскольниками на паперти Успенского собора". Замечательно однако, что в изданных сочинениях Хомякова нет специально относящихся к расколу, если не считать двух небольших речей, произнесенных в последний год жизни в Обществе любителей Российской словесности. В последней из них есть очень характеристическая фраза: "Нам нечего стыдиться нашего раскола..., он все-таки достоин великого народа и мог бы внушить почтение иноземцу, но — он далеко не обнимает всего богатства Русской мысли". Отношение Хомякова к славянскому вопросу нашло в это время себе выражение в "Сербской песне" (1849) и в стихотворении: "Не гордись перед Белградом, Прага, чешских стран глава!" (1852). Что слова: "все велики, все свободны" не были лишь фразой у Хомякова, показывает его проект решения польского вопроса, изложенный им в письме к А. О. Смирновой. Х. предлагал предоставить дело решению народа и для этого устроить добросовестную подачу голосов на польском, литовском, галицко-русском языках без всяких манифестаций, с тем, чтобы каждый из жителей Польши мог высказаться, желает ли он приписаться к новой Польше или к соседней державе, или войти в состав особой общины. В конце 1851 г. написана Хомяковым статья "Аристотель и всемирная выставка", где занесенная в Россию западная наука сравнивается с Аристотелем, который был светильником в тьме средневековья, а к началу нового времени оказался умственным игом, которого падение было торжеством разума. В этой же статье Х. высказывает пожелание, чтобы русское общество более познакомилось с внутреннею жизнью Англии и от нее бы поучилось верности старине, в которой заключается умственная сила англичан. Для "Московского Сборника" 1852 г. Х. написал предисловие к некоторым русским песням, напечатанным из собрания И. В. Киреевского; он здесь приветствует эти народные произведения, которые оторванным от народа напоминают "прошедшее, которым можно утешаться", и "настоящее, которое можно любить". Для следующего тома "Сборника" Х. написал обширное рассуждение "По поводу статьи И. В. Киреевского о характере просвещения Европы и его отношении к просвещению вообще". Х. безусловно соглашается с определением различия начал западной и русской образованности тем, что первая основана на рассудочности и раздвоенности, а последняя на разумности и цельности; он не согласен лишь с положением Киреевского, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта древнерусского". Такое положение, по его мнению, совершенно не соответствует фактам. На вопрос, почему, при гораздо высшем начале, не опередила древняя Русь Запада и не стала во главе умственного движения в человечестве, Х. предлагает такой ответ: потому "что самое просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было, и что этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определенного сознания во всех". Этой статье однако не суждено было появиться в свет в "Сборнике". Том, предполагавшийся к выпуску в 1853 г., был запрещен цензурою весь, приказано было всем главным участникам, братьям Аксаковым, кн. Черкасскому, Хомякову, Киреевским не иначе печатать свои статьи, как проведя их через Главное управление цензуры в Петербурге, и, кроме того, все сотрудники сборника отданы были под надзор полиции. В том же году на Хомякова обрушилось еще семейное горе. В январе 1852 г. жена его заболела тифом, осложненным беременностью, и 26 января умерла. В несколько дней, проведенных у ее постели и гроба, Х. постарел и изменился до неузнаваемости, но мужественно переносил горе. "Жизнь моя, писал он несколько месяцев спустя Пальмеру, изменилась в конец. Праздник и свет солнечный исчезли; ничего не осталось мне кроме труда и утомления. Самая жизнь не имела бы отныне для меня цены, если бы не оставалось на мне обязанностей". Религиозные вопросы более всего привлекали Хомякова в это время; он задумал выступить перед западными богословами с защитою православия. Для этой цели им написаны три брошюры, напечатанные за границею на французском языке в 1853, 1855 и 1858 гг.; все они носят то же заглавие: "Несколько слов православного христианина о западных верованиях" и подписаны псевдонимом Ignotus. Первая из брошюр вызвана возражением клерикала П. С. Лоранси на статью Ф. И. Тютчева "La question Romaine et la papauté" в Revue des deux mondes 1850 года. Х. опровергает в этой брошюре указания Лоранси, будто православная церковь подчинена светской власти и будто она представляет собою уклонение к протестантизму. В немногих словах доказав нелепость первого утверждения, Х. подробно развивает мысль о совершенно иных основах у православия и у романизма с протестантизмом. Последние оба основаны на рационализме, т. е. на отвержении соборного начала во имя начала рассудочного. Протестантизм лишь воспользовался против романизма тем же орудием, которое последний применил, чтобы отторгнуться от соборной вселенской церкви. Ложность рассудочного начала сказалась с особою силою в последних созданиях западного рационализма, — в системе Гегеля, приведшей к полному отрицанию, точнее к небытию. Спасение для Запада, по мнению Хомякова, лишь в разрыве с рационализмом, осуждении отлучения, произнесенного на восточных братьев, и принятии православных вновь в свое общение на правах братского равенства. Вторые "несколько слов" были написаны по поводу послания парижского архиепископа в начале Крымской кампании призывавшего к крестовому походу против "фотиян"; эта брошюра, как и следующая, была издана в Лейпциге Брокгаузом. Здесь Х. доказывает, что братоубийство нравственное — отлучение восточных церквей во имя рационализма, привело к братоубийству естественному, союзу с исламом против православия. Третья брошюра дает ответ на ряд изданий католических и протестантских, посвященных православной церкви, и развивает мысли, высказанные в первых двух заграничных изданиях Хомякова. В ней он говорит о том, что его побудило выступить проповедником и апологетом: это — необходимость исполнения долга перед Богом и людьми, чтобы вразумить тех, кто не знает сущности догматов церкви и мучится в противоречиях, отдающих их без защиты во власть неверию. Во время написания последней брошюры Х. уже знал о переходе Пальмера в католичество и с горечью отзывается о лицах, которые затворили перед ним врата церкви. Одновременно с изданием первых из этих брошюр, Х. с величайшим вниманием следил за ходом событий, приведших к восточной войне. Ряд стихотворений относится к этому времени. В одном из них, начинающемся словами: "Вставайте! оковы распались", он призывает к восстанию южных славян. В стихотворениях "Россия" и "Раскаявшаяся Россия" он говорит о великом испытании, предстоящем России и о необходимости для нее очиститься от грехов, чтобы заслужить милость Божью; в первом из этих стихотворений заключается знаменитая строфа о дореформенной Руси: "В судах черна неправдой черной, и игом рабства клеймена; безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна". В "Суде Божием" Х. выражает надежду на падение Турции. Среди друзей своих он пропагандировал мысль о поступлении в ополчение; он говорил И. С. Аксакову, что будь его жена жива, он бы и сам пошел в ополчение. В то же время он нашел досуг для составления списка более тысячи слов санскритских, сближенных им с русскими словами; этим списком он имел в виду доказать, что язык славянский и русское его наречие суть остатки первичной формации, единственные в мире, кроме литовского. Список этот был напечатан в "Известиях Академии наук", без всякого предисловия, так как Х. счел невозможным писать о своем сличении слов, не касаясь общего вопроса о "живой струе, которая протекает во всех племенах славянских", а задевать этот вопрос в данное время ему представлялось не вполне удобным. Новое царствование сразу внесло большое оживление в круг "славянолюбцев". "Утомленные, рассказывает А. И. Кошелев в своих воспоминаниях о Хомякове, гнетом только что окончившегося 30-летнего царствования, мы радостно собрались у меня вечером в самый день присяги Государю, весело выпили за его здоровье и от души пожелали, чтобы в его царствование совершилось великое дело освобождения крестьян, и русский человек мог ожить умом и духом". С 1856 г. у друзей Хомякова был уже свой орган "Русская Беседа", с которым и связывается, главным образом, литературная деятельность последних годов жизни Хомякова. Приглашенный Кошелевым к участию в этом органе, Х. писал много, исполняя все поручения, какие на него возлагались редакциею, и в то же время был весьма ценен тем, что умиротворял все несогласия, возникавшие среди сотрудников "Русской Беседы". Его перу принадлежит "Предисловие к “Русской Беседе”", излагающее цели и направление нового органа: по мысли Хомякова, журнал должен был содействовать проверке начал западной жизни и утверждению русской науки на собственных духовных началах. В течение 1856 г. Х. напечатал в "Русской Беседе": "Разговор в подмосковной", затрагивающий разные вопросы, но главным образом имеющий целью доказать, что "служение народности есть в высшей степени служение делу общечеловеческому"; предисловие к биографии Меткальфа, где последний представляется как тип человека, который "относится к своему отечеству не как к отвлеченному государству, но как к обществу христиан, которого он сам живой член"; статью о Киреевском; письмо к Т. И. Филиппову (по поводу комедии Островского "Не так живи, как хочется"), где Х. затрагивает вопрос об эмансипации женщин. В этом году смерть унесла обоих братьев Киреевских. Х. в немногих словах своей статьи в "Русской Беседе" очерчивает значение И. В. Киреевского, как одного из людей, принявших на себя подвиг освобождения нашей мысли от суеверного поклонения мысли других народов. Отрывки, нашедшиеся в бумагах Киреевского, были рассмотрены Хомяковым, и он написал к ним большое введение, напечатанное в 1-й книге "Русской Беседы" за 1857 г. Эта статья принадлежит по своему изложению к наиболее систематическим из написанных Хомяковым, и в ней с замечательной ясностью изложены основы философского учения славянофильства. Учение обоих представителей "православно-русского направления" (как называл его А. И. Кошелев) является в этой статье в органическом соединении, в котором трудно определить, что принадлежит каждому из них в отдельности. В 1857 г. Хомяковым напечатаны еще: письмо к Кошелеву о необходимости в споре о направлении железных дорог помнить интересы Москвы; заметка по поводу статьи Иванишева о древних сельских общинах; замечания на статью С. М. Соловьева о Шлецере с возражениями на теории родового быта и некоторое другое (в последней статье Х. так формулирует основоположение своей школы: "Разумное развитие народа есть возведение до общечеловеческого значения того типа, который скрывается в самом корне народного бытия"). Все эти статьи были напечатаны в "Русской Беседе". В половине этого года, именно в июле, умерла мать Хомякова 87 лет от роду: "в доме и жизни все как-то становится мертвее и темнее", писал Х. графу А. П. Толстому. В это время для Хомякова открылся новый вид общественной деятельности: возобновилось, благодаря его усилиям и при участии С. Маслова, М. П. Погодина, А. Кубарева, А. Вельтмана и М. Максимовича, Общество любителей Российской словесности при Московском университете. Х. был избран первым по возобновлении председателем Общества и оставался таковым до самой смерти. Первые месяцы на Хомякове лежало много работы по организации Общества: "приходилось, говорит М. Лонгинов, связывать настоящее с давно прошедшим, отыскивать затерянные следы минувшего и забытого, заявлять свои старинные права, воскрешать предания, восстановлять разрушенные остатки когда-то существовавшего целого". Наряду с этой новой работой не прекращались литературная деятельность и другие работы Хомякова. В это время издана третья и последняя из его заграничных брошюр и написана обширная записка по крестьянскому вопросу, поданная Я. И. Ростовцеву. Новое царствование вообще оживило мечты Хомякова об освобождении крестьян. Первый Высочайший рескрипт, по словам Ю. Самарина, "обрадовал Хомякова, как ранний благовест, возвещающий наступление дня после долгой, томительной ночи". Записка была составлена им под влиянием толков о том, что реформа будет заключаться лишь в смягчении и ограничении крепостных отношений без наделения крестьян собственностью. Цель записки заключалась в раскрытии несостоятельности безвыходно-обязательных отношений и в опровержении тех доводов, которые заявлялись противниками выкупа. Х. представляет здесь со своей стороны вполне выработанный проект с описанием всего денежного оборота, необходимого для обязательного выкупа, и с точным указанием, как выкуп этот в отдельных случаях может быть доведен до конца; нельзя не упомянуть, что Х. все-таки признает возможным в некоторых случаях, уже по объявлении плана выкупа, продлить крепостные отношения на 1—4 лет: в этот срок однако уже везде должен закончиться выкуп. Записка была отправлена анонимно, обратила на себя внимание Я. И. Ростовцева, и некоторое время Хомякова имели в виду пригласить к участию в редакционные комиссии, это однако не было сделано. Другой любимой своей мысли — о предпочтительности третейского суда перед всеми формами судопроизводства Х. коснулся в это время в статье "О юридических вопросах". Ко всем делам редакции "Русской Беседы" Х. оставался очень близок. Когда статья Даскалова о возрождении болгар своими нападками на Цареградский патриархат вызвала неудовольствие обер-прокурора синода графа А. П. Толстого Х., по просьбе Кошелева, в два дня написал ответ, который и был послан в Петербург от имени редакции. Статей за 1858 г. Х. поместил в "Русской Беседе", сравнительно с предыдущими годами, немного. Две смерти особенно поразили его в это время: А. А. Иванова, на которого он возлагал большие надежды, и И. В. Шеншина, с которым он близко сошелся с 1852 г. Картине Иванова он посвятил статью, в которой ставит ее символом начинающейся самобытности. В следующем году смерть унесла еще одного из близких Хомякову лиц: 30 апреля 1859 г. умер С. Т. Аксаков. Статья Хомякова в "Русской Беседе" дала верное определение особенностям "художественных стихий" в произведениях этого великого мастера русского языка. За месяц с небольшим до смерти Аксакова начались публичные заседания Общества любителей Российской словесности, на которых с тех пор Х. не раз выступал оратором. Из речей, произнесенных еще до этого, на закрытых заседаниях, замечательны два ответа, сказанные на вступительные слова новых членов И. В. Селиванова и графа Л. Н. Толстого 4 февраля 1859 г. Первый заявил себя в своей речи представителем обличительной, второй — чисто художественной литературы. Признавая первую отрасль литературы как необходимое и отрадное явление, могущее очистить нашу умственнуго атмосферу, Х. указывал и на невыгодные стороны некоторых обличительных произведений, выставляющих лица, а не типы; "словесный меч правды, сказал он, не должен быть никогда обращаем в кинжал клеветы". Гр. Л. Н. Толстому он отвечал указанием на неминуемое и в чисто художественных произведениях отражение жизненных "правды, радующей душу чистую, и лжи, возмущающей ее гармоническое спокойствие". На первом публичном заседании 26 марта 1859 г. Х. прочел речь, в которой коснулся предыдущей судьбы Общества и говорил о "духовной болезни" русских — разрыве между просвещенным обществом и землею; важнейшая цель Общества — содействие исцелению этой болезни. Дорогой ему мысли о Москве, как месте общественного сосредоточения — "мысленном соборе" России, была посвящена речь, произнесенная на публичном заседании 26 апреля 1859 г. В том же году Х. был и очень деятельным членом Императорского Московского Общества сельского хозяйства, участвуя во всех его комиссиях. В "Русской Беседе" в этом году появилось оригинальное и богатое содержанием письмо его к Ю. Ф. Самарину "О современных явлениях в области философии". По содержанию своему оно довольно близко к статье по поводу отрывков Киреевского. Х. здесь рассматривает вновь систему Гегеля и делает ряд замечаний по поводу перехода гегельянства в материализм Фейербаха и иных. Х. предполагал продолжить рассмотрение спорных вопросов современной философии, но не успел в этом, так как второе письмо о философии к Ю. Ф. Самарину за смертью Хомякова осталось неоконченным и было напечатано лишь впоследствии. Оно обрывается на полуфразе и как раз там, где автор предполагал перейти к наиболее трудной части своей задачи. В том, что мы имеем, содержатся рассуждения о пространстве и времени и о воле (в специальном смысле, придававшемся Хомяковым этому слову). Последний — неполный — год жизни Хомякова по числу сохранившихся произведений является одним из наиболее богатых. Прежде всего мы имеем ряд речей, произнесенных Хомяковым на заседаниях Общества любителей словесности (2 февраля, 6 марта, 30 марта и 28 апреля 1860 г.) и свидетельствующих о том, с каким интересом он следил за всеми новыми явлениями в литературе. В этом году Общество усиленно хлопотало о сохранении ему права на собственную цензуру. Х. вел это дело со всей энергией, на которую был способен, и когда хлопоты его оказались безрезультатными, хотел оставить председательство; члены Общества однако единогласно просили его остаться на своем посту. Под его руководством Общество занялось плодотворною издательскою деятельностью: предположено было издать словарь В. И. Даля, письма Карамзина и Грибоедова и сборник песен П. В. Киреевского. Осуществления этих изданий Хомякову однако не пришлось дождаться. Одновременно с этою общественною деятельностью Х. с прежнею любовью отдавался трудам богословским. В это время он обратился с тремя статьями в редакцию журнала "Union Chrétienne" в Париже: 1) "О библейских трудах Бунзена", где он высказывает свой взгляд на иранское происхождение Моисеевых преданий; 2) "Письмо к Утрехтскому епископу", в котором он доказывает логическую несостоятельность янсенизма; 3) "О значении слов “кафолический” и “соборный” по поводу речи иезута о. Гагарина", где он защищает термин "соборный" в славянском переводе символа веры. "Union Chrétienne" поместила 1-ю и 3-ю статьи, но второй не приняла, и не напечатала также письма к издателю журнала "Union Chrétienne", где Х. отвергает понятие об "Унии" или компромиссе в деле веры. Последними занятиями Хомякова, по предположению Ю. Ф. Самарина, были переводы из Священного писания; два таких перевода (послания к Галатам и к Ефесянам) им были закончены.

Смерть застигла Хомякова совершенно неожиданно, среди кипучей деятельности. В сентябре 1860 г. он поехал в село Ивановское Рязанской губернии, где свирепствовала холера. Болезнь перешла и на него; принятые лекарства не помогали. Заехавшему к нему 23 сентября утром Л. М. Муромцеву Х. сказал, что не надеется выздороветь. В тот же день, около часу пополудни, он соборовался. В 7¾ часов вечера его не стало. Похоронили Хомякова, как он сам того желал, в Даниловом монастыре, где "под славянскою колонною Венелина" — похоронена и жена его, а также Валуев, Гоголь и Языков. Похороны его были очень нелюдны. 2 октября была панихида по нем в Московском университете, а 5 октября состоялось чрезвычайное заседание Общества люб. Рос. слов. с чтениями о нем. 30 окт. отслужена была панихида по Хомякове в Вене в посольской церкви, в присутствии братьев Аксаковых и многочисленных представителей всех славянских племен.

Личность и деятельность Хомякова еще не вышли из области партийной оценки. Все согласны лишь в том, что Х. — личность выдающаяся, цельный характер, человек с необыкновенными способностями; нет никакой возможности отрицать и замечательной стойкости убеждений его, не подвергшихся никакой существенной перемене с 19 до 56-летнего возраста. Сила личного воздействия его была необычайна: это видно из того, как при жизни, а еще того более после смерти он являлся признанным главою целого направления. "Утрата Хомякова, писал 5 октября 1860 г. И. С. Аксаков, исчезновение из нашей среды этого высокого, светлого духа, нас поднимавшего, очищавшего, живившего, — лишает нашу жизнь ее жизненного начала... Когда тот пал, кем жила и двигалась дружина, так исчезает и дружина самая и все разбредутся розно. Теперь для нас настает пора доживания, воспоминаний, истории; самая жизнь кончилась". Ю. Ф. Самарин находил, что со смертью Хомякова "горизонт человеческой мысли стеснился". А. И. Кошелев высказывал предположение, что весь кружок славянофильский исчез бы бесследно с лица земли, если бы в нем не участвовал Х. От отзывов учеников резко рознятся отзывы противников Хомякова, Грановского, Герцена и в особенности С. М. Соловьева, признающего "блестящие дарования" Хомякова, но обвиняющего его в отсутствии убеждений ("скалозуб по природе"), самохвальстве, недобросовестности и т. п. Нападки противников относятся большею частью к Хомякову, как к спорщику; не имея точных данных об этих спорах 30-х и 40-х годов, нет возможности определить степень правдивости обвинений. Что "зубоскалом" Х. был лишь по внешности, это достаточно разъяснено его ближайшими друзьями и последователями; его сочинения и особенно его переписка — до сих пор, к сожалению, не собранная — ясно доказывают, что были убеждения, над которыми он никогда не смеялся. Х. был человек цельного мировоззрения. У него были свои определенные взгляды на церковь, народность, государство и на долг каждого человека в отдельности, и с этими взглядами он согласовал или, по меньшей мере, старался согласовать свои поступки и свое отношение ко всем вопросам современности. Признавая в теории, что в православии содержится истина, он и на практике исполнял все религиозные постановления, так как придавал большое значение обряду, как внешнему выражению единства и общения с другими верующими. Искренность убеждения заставила его выступить и апологетом православия перед Западом. Что в высказывавшихся Хомяковым взглядах на народность и государство не заключалось никаких компромиссов с действительностью, достаточно доказывается теми преследованиями, коим подвергся как он, так и друзья его. Взгляды эти покоились на твердой теоретической основе. Два понятия, которые в идеальном осуществлении, по его мнению, должны явиться слившимися в одно, господствовали над всеми его рассуждениями о государстве и народности: понятие общины, которую он считал коренным славянским учреждением, и церкви, как общения в любви всех верующих. На почве этого всехристианского единения каждому отдельному человеку, по мнению Хомякова, следует стремиться к свободному проявлению своей индивидуальности, а также и всякий народ должен осуществлять свободно свои индивидуальные задатки. Таков был исходный пункт для всех его утверждений о назначении России и всего славянства. Вопроса о государственном строе и о тех или иных учреждениях Х. почти не касался. Оценка литературно-научного наследия Хомякова представляет такие же трудности, как и суждение о его личности. Трудность прежде всего в самом характере его статей. Содержание многих из них отличается какою-то "раскиданностью" мыслей; в них много отступлений, трудно уловить главную тему, еще труднее уследить за перебегами мысли. Другие сочинения его представляют то затруднение, что касаются вопросов, по которым наука беспомощна дать ответ для всех удовлетворительный. Кроме того, в произведениях Хомякова чрезвычайно много таких мест, которые не допускают безразличной к направлению оценки, а требуют стать на определенную точку зрения: понятно, что в этих случаях один критик может находить откровения там, где другой усмотрит лишь выводы из давно опровергнутых положений. В области философии, где Х. весьма оригинален, он еще неоценен с компетентной стороны: философские сочинения его еще не были предметом специального изучения. Последователи его этот род сочинений всегда ставили очень высоко. К несчастью, наиболее законченное по замыслу из философских сочинений Хомякова — его философские письма к Ю. Ф. Самарину, прервано смертью в самом начале. Из сохранившихся отрывков мы усматриваем, что Х. находил германскую философию слишком односторонней: по его словам, изучая лишь рассудок, она совершенно забывала об одаренности человеческого духа еще волею. Между тем, воля дозволяет разделить явления сознания на две группы: "я от меня" и "я не от меня", из которых последняя доказывает существование внешнего мира. Анализ явлений обоих миров приводит Хомякова к отысканию первопричины сущего в "волящем разуме" или разумевающей воле. Эта первопричина у Хомякова отличается действительным бытием от чисто отвлеченного Гегелевского абсолютного духа и имеет очень мало общего с "волею" Шопенгауэра. Утверждая, что самосознание есть первичный и изначальный акт проявления сущего и что в нем заключается внутренняя жизнь последнего, Х. отчасти примыкал к Шеллингу. Перехода от воли абсолютной к частной ему не удалось изложить: он имел в виду остановиться на этом в недописанном предсмертном письме. О непосредственном познании истины он говорил, что оно доступно лишь в вере (зрячести разума). Этим открывался переход от философских исследований к богословским трудам. Эти последние обстоятельно рассмотрены и оценены Н. И. Барсовым, представившим "опыт синтеза" богословских учений Хомякова. Далекий от того, чтобы возводить Хомякова в учители церкви, как это предлагал Ю. Ф. Самарин, Барсов однако находит, что "немногие из наших богословов так хорошо поняли умиротворяющий и любвеобильный дух православия, не многие сумели так хорошо — типически выяснить его светлый образ". Филологические изыскания Хомякова теперь представляются сильно устаревшими, так как он занимался ими в годы, когда сравнительное языкознание лишь зарождалось. Не удивительно, что этимологические догадки, и при нынешних средствах науки представляющие весьма шаткую почву для изысканий, приводили его часто к странным, даже нелепым выводам. Однако нет сомнения, что есть и в филологических трудах Хомякова кое-что оригинальное и ценное. Наряду с философскими сочинениями Хомякова особую важность представляют его исторические изыскания, особенно "Записки о всемирной истории", единственный в своем роде философско-исторический труд в нашей научной литературе. Это огромное сочинение, занимающее более чем полторы тысячи страниц, как уже сказано, не закончено и не было пересмотрено автором; в зиму 1859—1860 года Х. говорил Погодину, что намеревается приготовить его к печати. Это намерение однако не только не было выполнено, но, кажется, чуть не с 1855 г. Х. вообще не работал над "Семирамидою". В настоящем своем виде эти "ученые мемуары" Хомякова доведены до XI в. по Р. Х. в своей хронологической (второй) части, а в общей (первой) дают основы сравнительного изучения племен веры и языков. Заслуга Хомякова — в указании важности религиозного фактора в жизни народов. Его выводы по истории религии, указания, например, на роль начал необходимости и свободы в первоначальных религиозных представлениях семитов и индоевропейцев не потеряли значения и в настоящее время. "Семирамида" представляет однако не один лишь научный, но и художественный интерес. В. И. Ламанский, справедливо указывает на встречающиеся здесь "целые страницы превосходных характеристик разных исторических явлений или деятелей в жизни религиозной и государственной восточных и европейских народов, страницы, исполненные изумительной глубины, необычайной силы и живости выражения". В оценке Хомякова, как поэта, больше всего корней пустило воззрение на него Белинского, видевшего в стихотворениях его одну лишь холодную декламацию. Х. не был по природе поэтом (он сам признавался, что у него мысль всегда преобладает над чувством), но это не исключало возможности создания им некоторых действительно высоко поэтических произведений. У него, несомненно, имеется много стихотворений, безукоризненных по форме и по содержанию. Резкость и определенность его миросозерцания нигде так не сказывается, как в его стихах, и это затрудняет оценку их. Н. Щербина в своем некрологе характеризует Хомякова как "человека начинания"; в одновременной речи и К. А. Коссович называл его "начинателем". Эта мысль прекрасно развита В. И. Ламанским: "Несмотря на множество ошибок, всяких натяжек и крупных недостатков, неизбежных у всех самородков и самоучек, сильных в высшей и слабых в низшей критике, Х. является в истории русской мысли, литературы и образованности великим деятелем и писателем, но не в чем-нибудь целом, а в избранных отрывках. Такие гениальные самородки были у всех европейских народов. Их значение в истории как бы преобразовательное, их значение — предтеч. Они собою намечают и предсказывают будущих гениев". В будущей беспристрастной истории самобытной русской мысли XIX в. Хомякову, вероятно, будет уделено одно из первых мест. Значение его было бы яснее и бесспорнее, если бы он не имел несчастия остаться без продолжателей начатого им дела. Мастером языка Х. был таким же, как и Аксаковы: многие его статьи можно причислить к лучшим образцам русской прозы 40—50 гг. XIX века.

Полного собрания сочинений Хомякова еще нет. Предпринятое после его смерти издание в четырех томах содержит: в т. I (М., 1861; 2 изд., 1878) философские, исторические, критические и иные статьи и речи, наиболее отражающие миросозерцание Хомякова, в т. II (Прага, 1867; долго был запрещен; 2 изд., М., 1880) богословские статьи с предисловием Ю. Ф. Самарина, в т. III (М., 1871; 2 изд., 1882) и т. IV (М., 1873) записки о всемирной истории с предисловием Гильфердинга. Стихотворения, переписка (кроме помещенных в II т. писем богословского содержания) и некоторые прозаические сочинения Хомякова не собраны еще в печатном труде. Посмертное издание избранных стихотворений напечатано в 1861 г. (позже М., 1888). Некоторые из писем, вошедших во II том "Сочинений", и другие, не вошедшие сюда, печатались в "Моск. епарх. ведом." (1869, № 38) и "Правосл. Обозр." (1869, №№ 3, 4, 9, 11, 12); письмо о польском вопросе к А. О. Смирновой в "Русской Мысли" за 1881 (№ 3). Главнейшие из некрологов Хомякова, в "СПб. Ведом." (№ 215), "Русск. Вестн." (ст. Лонгинова, сентябрь 1860) и в "Отчете Имп. Ак. наук" за 1852—1865 г. Cp. также (Остен-Сакен), "Начало самобытной жизни А. С. Хомякова" ("Рус. Инвал.", 1861, № 48 и "Утро", 1866), "Портретную Галерею" Мюнстера и "Обз. рус. дух. литер." арх. Филарета (т. II). "В память об А. С. Хомякове" издано было приложение к "Русской Беседе" за 1860 (т. II), куда вошли статьи о Хомякове Погодина, Бартенева, Лонгинова, Гильфердинга, Самарина, Гиляров-Платонова (под. инициал. "Н. Г-ва") и К. А. Коссовича. Материалы к биографии и к характеристике Хомякова имеются в воспоминаниях или переписке Герцена, Грановского, И. С. Аксакова, Панаева, Кошелева, С. М. Соловьева, Никитенко и др.; особенно много биографического материала напечатано в "Русском Арх." за 1863, 1866, 76 (воспом. А. Рачинского), 1878, 1879 (воспом. А. Кошелева), 1881, 1884, 1885, 1886, 1887, 1891, 1892, 1894, 1896 гг. По оценке литературной деятельности Хомякова специальных исследований не имеется; ряд ценных замечаний рассеян в многочисленных статьях и книгах о славянофильстве вообще Бестужева-Рюмина, Пыпина, И. Попова, О. Миллера, В. С. Соловьева в др.; ср. еще Барсов, "Исторические, критические и полемические опыты" (СПб., 1879); Иванцов-Платонов, "Несколько слов о богословских сочинениях А. С. Хомякова" ("Православ. Обозр.", 1869, № 1); Лaманский в отзыве об "Истор. рус. этнографии Пыпина ("Живая Старина", 1890, вып. II, стр. 229). Новейшие попытки биографии и характеристики Хомякова: Завитневич, "А. С. Хомяков" ("Славянское Обозрение", 1892, т. II), Лясковский, "А. С. Хомяков. Его биография и его учение" ("Рус. Архив", 1896, № 11 и отдельно; с приложением систематических выборок из сочинений) и Е. Л., "А. С. Хомяков" (издание СПб. славянского благотворительного общества, СПб., 1897).

А. М. Ловягин.

{Половцов}

Хомяков, Алексей Степанович

— один из наиболее видных вождей славянофильства (см.). Род. в Москве 1 мая 1804 г. Отец X., Степан Александрович (ум. в 1836 г.), был слабовольный человек; член Английского клуба и игрок, он проиграл более миллиона; богатый московский барин, он интересовался явлениями литературной жизни; без ума влюбленный в своих сыновей (Алексея и старшего Федора), он не оказал влияния на их духовное развитие. Главой семьи была мать, Марья Алексеевна (урожд. Киреевская, ум. в 1858 г.), властная и энергичная женщина, державшая в своих руках весь дом и огромное хозяйство. Ей X., по собственному признанию, был обязан "своим направлением и своею неуклонностью в этом направлении". Все позднейшие убеждения X. имеют свои корни в семейных традициях и обстановке детских лет. Мать воспитала его в строгой преданности основам православной церкви и национальным началам жизни. Сначала главное внимание было обращено родителями X. на новые и лат. яз., которому учил их аббат Boivin. В 1815 г. семья переехала в СПб. 11-летнему X. СПб. показался языческим городом; он решил претерпеть все мучения, но не отказываться от православной веры. В СПб. X. учил русской словесности драматический писатель Жандр, друг Грибоедова. Образование его закончилось в Москве, где по зимам жили родители X. после отъезда из СПб. (1817—1820). Здесь X. и его брат близко сошлись с братьями Д. и А. Веневитиновыми и вместе с ними продолжали образование под руководством доктора философии Глаголева, слушая на дому лекции проф. унив. Щепкина по математике и Мерзлякова по словесности. Закончив образование, X. выдержал при Моск. унив. экзамен на степень кандидата математических наук. В 1822 г. X. поступил на службу в кирасирский полк, стоявший на юге России. В годы юности X. мечтал о войнах и жаждал военной славы; на 17-м году жизни, когда в Греции начиналась война за освобождение, он попытался тайно уйти из дому, чтобы принять участие в войне, но на заставе города его вернули. В 1823 г. X. перешел в конно-гвардейский полк и жил в СПб. В начале 1825 г. X. вышел в отставку и уехал за границу. В Париже он занимался живописью и заканчивал свою трагедию "Ермак" (поставлена в СПб. в 1827 г.). На возвратном пути, в конце 1826 г., X. побывал в Швейцарии, Сев. Италии и землях северных славян, которые его встретили как "любимого родственника". В 1827—28 гг. X. жил в СПб., посещая салоны Е. А. Карамзиной и князя В. Ф. Одоевского и выступая с остроумными и горячими опровержениями модного тогда шеллингизма. Когда в 1828 г. началась война с турками, X. снова вступил на службу в Белорусский гусарский полк; он был адъютантом при ген. Мадатове и принимал участие в нескольких сражениях; за храбрость получил орден св. Анны с бантом. По заключении Адрианопольского мира X. во второй и последний раз вышел в отставку. Последующая его жизнь не богата внешними событиями. Он не нуждался в службе и успешно занимался сельским хозяйством, деятельно заботясь о своих интересах. В своих имениях (Липицах Рязанской губ. и Богучарове Тульской губ.) он проводил летние месяцы, а по зимам обыкновенно жил в Москве. В 1836 г. он женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре поэта. Брак был на редкость счастлив. В 1847 г. X. ездил за границу, побывал в Германии, Англии и Праге. Последнее десятилетие его жизни было ознаменовано для него тяжелыми событиями: смертью жены, друга — И. В. Киреевского — и матери. Сам X. умер от холеры 23 сент. 1860 г., в с. Терновском (Казанской губ.). X. был один из немногих людей, не переживавших кризиса в своем мировоззрении. Для него всегда оставались вне всякого сомнения истины православия, вера в исключительную судьбу России и в ее национальные устои. Н. А. Муханов, познакомившийся с X. в 1824 г., говорит о нем, что "он никогда не вдавался в заблуждения молодости, жизнь вел строгую, держал все посты, установленные церковью, так что с самых юных лет он был, каким мы знали его в позднее время". Кошелев, знавший X. с 1823 г. до самой смерти, утверждал что ему не приходилось встречать человека более постоянного в своих убеждениях и в сношениях с людьми. Тот же Кошелев говорит о петербургском периоде жизни X. (1827, 1828): в это время и всегда X. был "строгим и глубоко верующим православным христианином". Вся жизнь X. ушла на защиту и утверждение основ его миросозерцания. Он отрицательно относился к выводам Шеллинга и Гегеля, но пользовался их оружием, их аргументами. X. начал писать рано: еще до поступления на военную службу он писал стихи, перевел "Германию" Тацита и несколько стихотворений из Вергилия и Горация. Первые стихотворения X. написаны под сильным впечатлением поэзии Веневитинова, в духе романтизма. Еще больше романтические течения отразились в двух его драмах. О "Ермаке" (напечатан в 1832 г.) Пушкин отозвался следующим образом: "Ермак — лирическое стихотворение, не есть произведение драматическое. В нем все чуждо нашим нравам и духу, все, даже самая очаровательная прелесть поэзии". О "Дмитрии Самозванце" Белинский писал: "стихи так же хороши, как и в "Ермаке", местами довольно удачная подделка под русскую речь, а при этом совершенное отсутствие драматизма, характеры — сочиненные по рецепту; герой драмы — идеальный студент на немецкую стать; тон детский, взгляды невысокие, недостаток такта действительности совершенный". В настоящее время трагедии X. имеют лишь биографический и исторический интерес, точно так же как и большинство его стихотворений. X. не был истинным поэтом: он вполне справедливо писал о своих стихах, что "они, когда хороши, держатся мыслию, т. е. прозатор везде проглядывает и, следовательно, должен наконец задушить стихотворца". В тридцатые годы складывается теория славянофильства — и X. принадлежит важнейшая роль в ее разработке. Члены кружка, который взялся за это дело, в начале тридцатых годов были, по словам Кошелева, "ярыми западниками, и X. почти один отстаивал необходимость для каждого народа самобытного развития, значение веры в человеческом душевном и нравственном быту и превосходство нашей церкви над учениями католичества и протестантства". И. В. Киреевский перешел к славянофильским взглядам под большим влиянием X. После закрытия "Европейца" происходит тесное сближение Киреевского с X., начинается совместная работа над разработкой системы, вербуются прозелиты (Д. А. Валуев, А. Н. Попов, позже К. С. Аксаков и Ю. Самарин). В стихотворениях X. тридцатых годов имеются налицо все элементы славянофильской теории: вера в гибель Запада и будущее России ("Ложится тьма густая на дальнем Западе, стране святых чудес... Век прошел и мертвенным покровом задернут Запад весь. Там будет мрак глубок... Услышь же глас судьбы, воспрянь в сиянье новом, проснися, дремлющий Восток"... "И другой стране смиренной, полной веры и чудес, т. е. России — Бог отдаст судьбу вселенной, гром земли и глас небес"), убеждение в самобытности и ценности русских начал и т. д. В своих стихах X. всегда отводил много места славянству и его будущему: его поэзия даже называется "поэзией славянства". Еще в 1831 г. X., в оде по поводу польского мятежа, рисовал картину будущего: "гордо над вселенной, до свода синего небес орлы славянские взлетают широким дерзостным крылом, но мощную главу склоняют пред старшим — Северным Орлом. Их тверд союз, горят перуны, закон их властен над землей, и будущих Баянов струны поют согласье и покой!..." К концу тридцатых годов X., по настоянию своих юных друзей Д. А. Валуева и А. Н. Попова начал заносить на бумагу свои "Мысли о всеобщей ucmopиu". С этим трудом X. не расставался до своей смерти и довел систематическое обозрение всемирной истории до половины средних веков. "Записки о всемирной истории" были напечатаны только по смерти X. и занимают в последнем издании его сочинений три объемистых тома (V—VIII). X. ставил своей задачей собственно не историю, а схему, которая охватывала бы жизнь всех племен земного шара и рассматривала бы исторический процесс с точки зрения внутренних сил, его обусловливающих, главным образом — религии. Нельзя отказать X. в огромных сведениях, но он пользуется ими до крайности тенденциозно, оправдывая излюбленные славянофильские идеи о характере истинного просвещения, о рационализме и вещественности западных начал, о полноте духа, проявившейся в славянских землях и т. д. Исторический трактат изобилует самыми странными, с научной точки зрения, положениями: X. находит славян за несколько тысячелетий до Р. Х.; англичане, по его мнению, в сущности угличане, тюринги — тверичи, Эвксин — Сине море и т. п. — В начале сороковых годов славянофильская доктрина получает выработанный и стройный вид во время споров с западниками (Герценом, Грановским и др.) в салонах Елагиной и Свербеевых. В этих спорах главную роль среди славянофилов играл X.; обладая огромной эрудицией, особенно в сфере церковной истории и богословия, и необыкновенными диалектическими способностями, он был опасным противником западников. Вот как характеризует его Герцен: "Ум сильный, подвижной, богатый средствами и неразборчивый на них, богатый памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь... Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете — от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку". Первая журнальная статья X., "Замечания на статью о чересполосном владении", напечатана в "Московском наблюдателе" (1835, апр., кн. 2-я). Статья "О старом и новом", не предназначавшаяся для печати, была прочитана на вечере у Киреевского. Взгляды, высказанные здесь X., во многом отличаются от его позднейших и поражают своей парадоксальностью. Статья X. "О сельских условиях"("Москвитянин", 1842, кн. 6) была вызвана указом об обязанных крестьянах. Вслед за ней появился (там же, кн. 10) ответ X. на сделанные ему возражения ("Еще о сельских условиях"). По вопросу о способах и сроке совершения крестьянской реформы славянофилы расходились во взглядах: Киреевский был против крайних мер, а X. и Кошелев защищали полное освобождение крестьян посредством одновременного выкупа во всей России. В названных статьях Х. рассуждал о принципах, которые должны были лечь в основу свободных договоров между крестьянами и помещиками. Как вознаграждение со стороны первых за землю, X. рекомендует половничество. Защищая полюбовность сделок и отрицая определение повинностей законом, X. настаивает на том, чтобы помещики заключали договоры не с отдельными лицами, а с обществом, при условии сохранения общинного землепользования. Выяснение вопроса об общине составляет заслугу X.: защитники общины не много прибавили его к доводам в пользу общины. X. выяснял и экономическое, и нравственное значение общины, с помощью которой достигаются "сохранение исконного обычая, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное воспитание людей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести". X. видел в общине единственно уцелевшее гражданское учреждение всей русcкой истории, из которого мог развиться целый гражданский мир. Взгляды X. на общину изложены в замечательном письме к А. И. Кошелеву от 1849 г. Крестьянский вопрос не переставал занимать X. в течение всей его жизни: много свидетельств этому представляет его переписка. В 1858 г. он отослал свой проект об отмене крепостного права Я. И. Ростовцеву. Требуя освобождения с землей путем однообразного, одновременного и обязательного выкупа, X. проектировал чрезвычайно мелкий надел. Практические мероприятия X. по отношению к своим крестьянам не вполне соответствуют его теоретическим взглядам. — В первой половине 40-х годов X. помещал свои статьи в "Москвитянине". Обладая блестящим литературным талантом, X. защищал положения славянофильской школы, касаясь самых разнообразных тем. Таковы его статьи: "Письмо в Петербург о выставке" (1843), "Опера Глинки "Жизнь за Царя"" (1844), "Письмо в СПб. по поводу железной дороги" (1845). В 1844 г. X. выпустил сборник стихотворений, крайне недружелюбно встреченный Белинским. В 1845—1847 г. по поводу написанного X. введения к "Историческому сборнику" Д. А. Валуева между X. и Грановским завязалась полемика; в своем последнем ответе, отказываясь от ее продолжения, Грановский признал "превосходную ловкость противника в умственной гимнастике". Наиболее значительна статья X. "Мнение иностранцев о русских" ("Москвитянин", 1845). В "Московских сборниках" 1846 и 1847 г. X. напечатал "Мнение русских об иностранцах" и "О возможности русской художественной школы". В последней статье подчеркивается необходимость живого общения с народом ("восстановление наших частных умственных сил зависит вполне от живого соединения со стародавней и все-таки нам современной русской жизнью, и это соединение возможно только посредством искренней любви"), "Письмо об Англии" ("Москвитянин", 1848, кн. 7) содержит парадоксальную, но блестящую характеристику англичан, торизма и вигизма. Сочувствие автора — на стороне торизма. К 1849 г. относится статья "По поводу Гумбольдта": западные начала жизни оказываются беспомощными, единственное спасение Запада — в принятии православия, содержащего вечную истину первобытного христианства во всей ее полноте, т. е. тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви. В последние годы царствования Николая I, годы крайнего стеснения мысли, X. писал мало. Статья, написанная им по поводу статьи И. В. Киреевского "О характере просвещения и о его отношении к просвещению России" (помещенной в первой книге "Московского сборника"), предназначалась для 2-ой книги Сборника, которая не была пропущена цензурой. В этой статье Х. развивает положения Киреевского о раздвоении и рассудочности как последнем слове западноевропейской образованности и цельности и разумности как выражении древнерусской образованности, но отказывается принять мнение Киреевского о том, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта древнерусского". На вопрос, почему же Россия при гораздо высшем начале не опередила Европу, X. отвечает: "просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было; этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определительного сознания во всех". В Древней Руси шла борьба народа с государственной властью, или земщины с дружиною. Дружина и была той силой, которая препятствовала действительному воплощению истинного просветительного начала в русскую жизнь. В 1854 г. было написано Хомяковым и распространилось в многочисленных списках стихотворение "Россия", заключающее известную характеристику: "В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной, и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна!" Когда славянофилы в 1856 г. получили возможность издавать "Русскую беседу", X. был деятельным сотрудником и духовным руководителем журнала. Многие редакционные статьи принадлежат ему. Им было написано и предисловие к журналу, излагавшее его credo. Из статей X., напечатан. в "Русской беседе", выдаются: "Разговор в Подмосковной" (определение элемента народного и общечеловеческого), "Письмо к Т. Филиппову", "Замечания на статью Соловьева "Шлецер и антиисторическое направление", "Картина Иванова". В последние годы своей жизни X. принял деятельное участие в восстановлении "Общества любителей российской словесности при Московском университете" и был избран его председателем. Сохранилось несколько его речей; одна из них была обращена к гр. Л. Толстому в ответ на его речь о необходимости свободного искусства. X. указывал на несоответствие его теории о самодовлеющем искусстве с его художественной деятельностью, одним из важных элементов которой является обличение. В словесности, по словам X., "вечное и художественное постоянно принимает в себя временное и приходящее, превращая и облагораживая его, и все разнообразные отрасли человеческого слова беспрестанно сливаются в одно гармоническое целое". В 1858 г. X. редактировал известное "Послание к Сербам".

Объединение славянофильских начал происходило на почве богословия и своеобразной философии. Философия X. ближайшим образом примыкает к Киреевскому, но богословие — та специальная область, единственным представителем которой был X., являвшийся среди славянофилов верховным авторитетом по вопросам веры. Особенно занимали его вопросы об отношении веры к знанию и о положении православия среди других исповеданий. В конце второй половины 1840-х гг. он написал "Опыт катехизического изложения учения о церкви"; этот труд был издан только после его смерти в "Правосл. обозрении" 1864 г. К 1844—55 гг. относится переписка X. с англичанином Пальмером, вызванная желанием последнего оставить англиканскую церковь. С особенной обстоятельностью рассмотрено православие в его отношениях к католичеству и протестантству в трех брошюрах X., вышедших по-французски за границей в 1853, 1855 и 1858 гг. под общим заглавием "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях". Во второй брошюре результатом нравственного братоубийства, выразившегося в разделении церквей, выставляется, между прочим, союз Запада с исламом против православия. В 1860 г. X. приготовил для франц. журн. "Union Chrétienne" статью "о библейских трудах Бунзена", "Письмо к Утрехтскому епископу" и заметку "О значении слов: кафолический и соборный"; только последняя была напечатана в журнале. X. принадлежит перевод посланий ап. Павла к Галатам и к Ефесеям. Все богословские труды X. собраны во 2-м томе его "Сочинений". Только в 1879 г. этот том был допущен к обращению в России, причем издателям было поставлено в обязанность упомянуть, что "неопределенность и неточность встречающихся в нем некоторых выражений произошла от неполучения автором специально-богословского образования". Последователи X. приписывают его богословским трудам огромное значение и готовы признавать его "отцом церкви". Представители официальной науки расходятся в их оценке: одни заподозривают X. в неправославии, другие думают, что X. открыл новый метод в науке православного богословия и что немногие профессиональные богословы так хорошо поняли дух православия, как X. Во всяком случае в русском богословии не обнаруживаются до сих пор результаты пользования новым методом, а за границей брошюры X. большого впечатления не произвели. Центральным пунктом теологии X. является выяснение идеи церкви. Рассматривая церковь как живой организм любви и истины, X. говорит: "Церковь не в более или менее значительном числе верующих, даже не в видимом собрании верующих, но в духовной связи, их объединяющей". Полнейшая свобода исследования предоставляется членам церкви, и только начало деятельной любви обеспечивает ее единство. Церковь составляют или, вернее, творят не одна иерархия, но все ее члены, пребывающие в живом взаимодействии между собой. Католичество изменяет началу свободы во имя единства, протестантство — наоборот. Православие одно осталось верным духу христианства, являясь гармоническим сочетанием единства и свободы в принципе и христианской любви; католичество в силу особых условий своего развития прониклось рационализмом, отвергнув соборное начало; протестантство есть только дальнейшее развитие католического рационализма, приводящее от единства к свободе. По мнению Влад. Сер. Соловьева, X., критикуя католичество и протестантство, имеет дело с конкретными историческими явлениями; между тем православие рассматривается им не в исторической обстановке, а в том идеальном представлении, которое составили о нем славянофилы. Свои философские воззрения X. не успел выразить с той полнотой, с какой обработана его теология. Первая философская его статья написана "По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В. Киреевского" ("Русск. беседа", 1857, № 1) и представляет реконструкцию философских взглядов Киреевского. Письмо его к Ю. Ф. Самарину "О современных явлениях в области философии" напечатано в "Русской беседе" (1859, кн. 1). Второе философское письмо к Самарину осталось незаконченным ("Русск. бес.", 1860, кн. 2). В этих статьях набросана только гносеология X. Исходя из обычного славянофильского взгляда, по которому рационализм упирается в глухую стену, X. усматривает гносеологическую ошибку рационализма в том, что он источник познания видит только в рассудочной деятельности, а не во всей полноте сил духа, недостаточно высоко ценя значение воли для познания. Рассудок постигает только законы познаваемого; живая действительность воспринимается всей полнотой сил духа. В онтологии X. успел установить только одно понятие Сущего, которое он определяет как Разумную Волю или как Волящий Разум. Философская система славянофильства, построенная X. и Киреевским, еще не нашла компетентной оценки. В гносеологических взглядах X. несомненно много нового и интересного. В 1900 г. сочинения X. вышли в Москве в новом тщательном издании в 8-ми томах (т. 1 и 3 — прозаические сочинения; т. 2 — богословские труды; т. 4 — драмы и стихи; т. 5, 6 и 7 — записки о всемирной истории; т. 8 — письма). Биография и свод отрывков, характеризующих учение Х., — в книге В. Лясковского "А. С. X. Его жизнь и сочинения" (М., 1897). Взгляды X. рассматриваются во всех трудах, посвященных славянофильству. Теологическому учению X. посвящены статьи Н. И. Барсова (в книге "Исторические, критические и полемические опыты", СПб., 1879), Иванцова-Платонова (в "Правосл. обозр.", 1869), Певницкого (в "Трудах Киевской дух. акд.", 1869 и 1870). Обозрение литературы о Х. — см. в ст. Колубовского "Материалы для истории философии в России" ("Вопросы философии и психологии", 1891, кн. 6). Подробный библиографический указатель дан также в появившемся в 1902 г. обширном труде проф. Завитневича "А. С. Х." (том I, кн. 1 и 2, Киев). В первой книге рассмотрены молодые годы, общественная и научно-историческая деятельность X.; во второй — труды X. в области богословия. Труд г. Завитневича еще далек от окончания.

П. Щ.

{Брокгауз}