Историческое значение падения Западной Римской империи

Всемирно-историческое значение падения Западной Римской империи заключается не в самом факте ее гибели , тем более что она давно утратила свое мировое значение, но в том, что крушение Западной империи знаменовало собой гибель рабовладельческого строя, рабовладельческого способа производства. Вслед за разложением рабовладельческих отношений на Востоке, рухнувших ранее всего в Китае, пала главная цитадель рабовладения на Западе, и в результате этого новый, исторически более прогрессивный способ производства получил широкие возможности для своего развития.
Говоря о гибели рабовладельческого общества Западной Римской империи, следует прежде всего иметь в виду глубокие внутренние причины. Рабовладельческий способ производства изжил себя, исчерпал возможности своего развития, вследствие чего рабовладельческие отношения и рабовладельческое общество зашли в тупик. Рабство стало помехой для дальнейшего развития производства. Энгельс писал: «Рабство перестало окупать себя и потому отмерло. Но умирающее рабство оставило свое ядовитое жало в презрении свободных к производительному труду. То был безвыходный тупик, в который попал римский мир: рабство сделалось экономически невозможным, труд свободных морально презирался. Первое уже не могло, второй еще не мог сделаться основной формой общественного производства. Вывести из этого положения могла только коренная революция».
Разложение рабовладельческого способа производства приводит к тому, что в римском обществе времен поздней империи наблюдается сложное, противоречивое сочетание старых рабовладельческих отношений с элементами новых, предвосхищающих отношения феодальные, но зародившихся еще в недрах рабовладельческого общества. Эти новые отношения и формы порой причудливо переплетаются со старыми; они сосуществуют, но в то же время находятся между собой в постоянной борьбе. Однако развитие и победа новых, более прогрессивных отношений в условиях поздней Римской империи были невозможны без революционного переворота, без «коренной революции», ибо старые устои были еще достаточно стойкими и живучими, а зарождающиеся новые формы были опутаны густой сетью тех же старых отношений и пережитков.
Так, например, есть все основания констатировать разложение рабовладельческой формы собственности. Как было уже показано выше, мелкое и среднее землевладение, связанное с городами и сохранившее в наибольшей степени черты рабовладельческого хозяйства прежних времен, переживает в период поздней империи упадок. Вместе с тем идет рост крупных поместий (сальтусы), уже не связанных с городами. По мере своего развития эти поместья превращались в замкнутое целое (и в экономическом и в политическом отношении) и становились фактически независимыми от центральной власти. Такие поместья уже существенно отличались от «классической» рабовладельческой латифундии и предвосхищали в своей структуре некоторые черты феодального поместья. Однако в условиях поздней Римской империи эта новая форма собственности не могла получить беспрепятственного и полного развития, и поместья римских магнатов IV—V вв. должны быть признаны лишь эмбрионом новой формы собственности.
Кроме того нельзя недооценивать удельный вес мелкого и среднего землевладения в экономике поздней империи. Хозяйство мелких земельных собственников и куриалов не было полностью поглощено крупными поместьями. Ряд юридических (в первую очередь — кодекс Феодосия) и литературных (Сидоний Аполлинарий, Сальвиан) источников недвусмысленно подтверждает существование курий и связанных с ними форм земельной собственности вплоть до крушения Западной Римской империи. Это обстоятельство приобретает тем большее значение, что и упадок городов нельзя представлять себе, как явление одновременное и повсеместное. Не говоря уже о важной роли городов восточной части империи или Африки, следует отметить, что и города западных провинций в отдельных случаях продолжали сохранять значение местных экономических и политических центров (например, в прирейнских и придунайских областях).
Серьезным препятствием для развития новой формы собственности было то обстоятельство, что в позднеримском сальтусе эта новая форма была опутана густой сетью еще не изжитых рабовладельческих отношений. Эксплуатация труда колонов (и рабов, посаженных на землю) не приобрела еще характера феодальной эксплуатации. В этом заключается принципиальное отличие колона от крепостного крестьянина феодальной эпохи, как и принципиальное отличие позднеримского сальтуса от феодального поместья.
Несмотря на сохранение больших масс рабов и на использование их труда как в крупном, так и среднем землевладении, ведущей фигурой сельскохозяйственного производства поздней империи, бесспорно, становится колон. Это особенно верно для последних двух столетий существования Западной империи, когда происходит определенная нивелировка положения всех категорий зависимого населения. Своеобразный характер этой нивелировки заключался в том, что она как бы объединила два идущих навстречу друг другу процесса: наряду с общим ограничением свободы, закрепощением различных категорий зависимого населения произошло распространение на все эти категории (а в том числе и на колонов) правового статуса, имеющего в своей основе экономические отношения рабовладельческого общества. Значительная близость колона ко всей системе рабовладельческих отношений, промежуточный характер его положения между «классическим» рабом и средневековым крепостным крестьянином определяется, в частности, тем, что он (как и другие категории зависимого населения) не получил собственности на орудия производства. Нам известно из источников, что еще в период ранней империи собственник земли давал колонам в пользование необходимые орудия труда. В-последние века существования империи права земельных собственников на инвентарь, которым пользовались колоны, и вообще на все имущество колонов были закреплены законодательно. Так, например, в законодательстве времен Аркадия и Гонория (конец IV в.) указывается, что все имущество колона принадлежит его господину, в кодексе Феодосия говорится, что колон не имеет права отчуждать землю и вообще что-либо из своего имущества без согласия господина. В начале VI в. (кодекс Юстиниана) законодательство подтвердило, что все имущество колона принадлежит его господину. Таким образом, колон, хотя он и вел самостоятельное хозяйство, не пользовался никакой имущественной правоспособностью и не имел собственности на орудия производства. Это и было существенной чертой, которая отличала колона от феодального крестьянина. Отношение к орудиям производства и те формы распределения продуктов производства (оброки и повинности колонов), которые господствовали в поздней Римской империи, в значительной степени сближали колона и раба в смысле их малой заинтересованности в результатах труда. Одно из наиболее характерных противоречий рабовладельческого способа производства, таким образом, сохранилось и при этой новой форме эксплуатации и в труде новой категории непосредственных производителей.
Отсутствие права собственности колона на орудия производства является одновременно той особенностью, которая отличает также позднеримский сальтус от феодального поместья. Наиболее характерной и определяющей чертой последнего следует считать то, что в нем наряду с феодальной собственностью на землю существует единоличная собственность крестьянина на орудия производства и на свое частное хозяйство, основанная на личном труде. Имущественная неправоспособность колона, приближающая его в этом смысле к рабу, исключала подобную возможность. Так, над всеми этими новыми формами более прогрессивного общественного строя (новая форма земельной собственности, новые формы зависимости) тяготели старые отношения рабовладельческого общества, тормозившие и ограничивавшие развитие элементов феодального способа производства.
Господствующий класс поздней Римской империи также находился в состоянии разложения. Выделилась верхушка земельных магнатов, связанных с крупным землевладением (владельцы сальтусов). Определенное значение сохранила довольно узкая прослойка денежной и торговой знати. Положение куриалов-рабовладельцев в последние века существования Римской империи катастрофически ухудшилось, но все-таки курии, как уже сказано, сохранялись, а следовательно, куриалы представляли собой еще определенную социальную и политическую силу.
Господствующий класс римского общества и в период ранней империи и даже в период республики никогда не представлял собою единого целого. Однако, новое заключалось в том, что позднеримские земельные магнаты владели своими огромными поместьями на иных основах, чем крупные землевладельцы эпохи республики или ранней империи, т. е. не на правах члена коллектива свободных рабовладельцев и землевладельцев. В свое время принадлежность к такому коллективу, как мы знаем, была необходимым условием владения земельной собственностью. Позднеримские земельные магнаты, наоборот, эмансипировались от этих коллективов, от городов, а в ряде случаев и от центральной власти и потому нередко чувствовали себя в своих огромных поместьях самостоятельными правителями и независимыми царьками. Но перерождения этой правящей верхушки в класс феодалов не произошло и не могло произойти, так как в основе их экономического и политического могущества лежала еще не феодальная форма собственности.
Следует также подчеркнуть консервативный характер надстройки позднеримского общества и в первую очередь его политической надстройки. Превращение Римского государства в гигантскую машину для выкачивания налогов и поборов достаточно ярко свидетельствует о его тормозящей роли, о том, что оно было серьезным препятствием для развития новых, более прогрессивных отношений. Так, например, закрепляя юридически отсутствие у колонов права собственности на орудия производства, государство по мере своих сил препятствовало превращению их в производителей типа средневековых крестьян.
Императорская власть в Риме в IV—V вв. пытается лавировать между новыми земельными магнатами и старыми рабовладельцами-куриалами. Если, как нетрудно убедиться из вышеизложенного, правительство Константина открыто поддерживало крупных земельных магнатов, то в более позднее время, а именно при Юлиане, мы сталкиваемся с противоположными усилиями имперского правительства, со стремлением возродить городские курии. В этом лавировании также проявлялась известная консервативность Римского государства. Оно теряло свою социальную опору. Оно еще, возможно, было нужно куриалам, но они, постепенно все более и более ослабевая, сами не могли служить ему достаточно прочной опорой, для земельных же магнатов, которые все более эмансипировались от центральной власти, оно с определенного момента (примерно с середины IV в.) становится просто помехой. Правда, в тех случаях, когда речь шла о подавлении народных движений, и крупные земельные магнаты оказывались заинтересованными в существовании государства и его помощи. Римское государство даже в последние столетия своего существования в основе оставалось рабовладельческим, ибо оно было продуктом развития именно рабовладельческих отношений, охранялось и поддерживалось чисто рабовладельческим правом (юридическое закрепление отсутствия права собственности у колонов на орудия труда) и чисто рабовладельческой идеологией (воспитание у свободных граждан чувства презрения к людям труда).
Однако и в области идеологии произошли существенные изменения. Крупнейшим из них была победа христианства. Христианское учение, возникшее в форме социального протеста масс, превращается затем в государственную религию рабовладельческой империи. Но это произошло уже в период разложения рабовладельческих отношений, в период кризиса полисной идеологии — античной философии, морали, права. Именно потому, что христианство было наиболее ярким выражением этого кризиса, впоследствии оказалось возможным приспособить его к нуждам и того общественного строя, который пришел на смену рабовладельческому.
В целом же те элементы нового, те феодальные институты, которые возникли в зародыше в римском обществе, не имели перспектив свободного развития и тормозились стойкими и еще не изжитыми рабовладельческими отношениями. Подобное положение вполне закономерно и понятно, так как все эти институты формировались в Римской империи в обстановке гибнущей цивилизации, в обстановке рабовладельческого общества, зашедшего в тупик.
Единственным средством, которое могло бы обеспечить свободное развитие новым силам, был революционный переворот, «коренная революция», способная окончательно похоронить рабовладельческое общество с его еще достаточно мощной политической надстройкой. Однако этот революционный переворот не мог быть произведен только внутренними силами римского общества. Широкие народные движения III—V вв., каковыми были восстание багаудов, движения агонистиков, несомненно, расшатали Римскую империю, но оказались не в состоянии ее окончательно сокрушить.
Для этого потребовалось сочетание классовой борьбы внутри общества с таким внешним фактором, как вторжения «варварских» племен на территорию Римской империи. И действительно, в результате объединенного воздействия этих исторических факторов наступает гибель Западной Римской империи и гибель рабовладельческого строя.