История новейшего времени

Новейшее время - это самый близкий к нам исторический период. Разные авторы могут по-своему определять его исходную точку: 1917, 1939 г. и т. д. Некоторые рассматривают потрясения 1990-х гг., крах восточноевропейских режимов и конец биполярного мира как конечный рубеж, требующий пересмотреть это определение. Критерием, отличающим историю новейшего времени, можно считать присутствие все еще живых субъектов, действовавших в этот период. К такому хронологическому определению добавляется тематическое. История новейшего времени, с этой точки зрения, представляет собой особую область истории со своими правилами и методами, отличающуюся сильным влиянием, которое на нее оказывает память (Rousso H. La hantise du passe. P., 1998). Кристиан Делакруа характеризует ее как «активное вмешательство историка в практикующееся различными социальными силами в своих интересах манипулирование прошлым, которое еще не вполне стало историей, и еще не остывшей памятью» (Delacroix Ch., Dosse F., Garcia P. Les courants historiques en France, XIXe - XXe siecle. P., 1999). Среди историков принято употреблять название «история новейшего времени», хотя наряду с ним используется и термин «непрошедшая история», несущий на себе отпечаток журнализма (аргументы Жана-Франсуа Суле в пользу последнего термина см.: SouletJ.-F. L'histoire immediate. P., 1994). Пьер Лабори отдает предпочтение определению «современная история», так как идея современности представляется ему «более открытой различным толкованиям, чем идея новейшего времени, и в большей мере способной отражать прерывистость времени». По мнению автора, эта история должна быть особенно чуткой к различным «темпоральностям» и «критериям современности» [Laborie Р Les Francais des annees troubles. P., 2004 (2001)]. Новейшей историей в широком смысле этого слова занимались всегда. Древнегреческие историки писали о событиях, современниками которых были они сами, а позднее, например в период между двумя мировыми войнами, историки Пьер Ренувен или Жюль Изаак исследовали причины Первой мировой войны - острейший для того времени вопрос, значение которого выходило далеко за пределы научной сферы. Между тем в 1970-е гг. понятие «история новейшего времени» обрело более точный смысл и стало обозначать направление исследований, проводимых под руководством созданного в 1978 г. Института истории новейшего времени (Institut d'histoire du temps present). Этот расцвет истории, в которой заметное место занимает живая память, был связан, как подчеркивал первый директор института Франсуа Бедарида, со специфическим контекстом: его характеризовали конец экономического роста, развенчание идеологии прогресса, культурная эволюция, символом которой стал май 68 года, «всеобщие поиски идентичности », вновь возникший интерес к понятиям «событие» и «субъект» и т. д. (см.: Delacroix Ch. Demande sociale et histoire du temps present: une normalisation epistemologique? / / La concurrence des passes. Usages politiques du passe dans la France contemporaine / M. Crivello, P. Garcia, N. Offenstadt eds. P., 2005). Сразу же встал вопрос о легитимности этой области исследований, которая казалась очень злободневной и не располагала ни привычной для историка временной дистанцией, ни обычными архивными источниками. Историки новейшего времени постепенно выработали свою систему контраргументов и оправдательный дискурс, в котором подчеркивается, в частности, редкая возможность использовать устные свидетельства и осуществлять контроль над свидетелями. Они отмечают также изобилие документов для изучения недавнего прошлого. Исследователи, работающие в этой области, создали большое количество крупных трудов, посвященных, например, Второй мировой войне и памяти о ней, и внесли значительный вклад в эпистемологические споры об исторической дисциплине в целом (Франсуа Досс считает, что история новейшего времени самим своим положением нацелена преимущественно на «поиски смысла »; см.: Dosse F. L'Empire du sens. P., 1995). Между тем вопрос о связи с социально-политическим заказом и давлением все еще остается открытым. Историки новейшего времени, по-видимому, то и дело сталкиваются с противоречием между желанием удержаться на дистанции от социального заказа и ролью экспертов, в которой им зачастую приходится выступать (например, в созданной католической Церковью комиссии по делу шефа лионской милиции в годы Второй мировой войны Поля Тувье, осужденного в 1994 г. за преступления против человечности). Таким образом, как подчеркивает Жерар Нуарьель (Noiriei G. Les origines republicaines de Vichy. P., 1999), некоторые историки новейшего времени могут отстаивать сциентистскую позицию, ратуя за «объективность» и отбрасывая груз памяти, и одновременно участвовать в экспертных комиссиях, в которые историки зачастую входят наряду с представителями правящих кругов, и даже давать прогнозы {Ibidem). Кроме того, часто историки новейшего времени изучают вопросы, живо интересующие их современников, и говорят на одном языке с «агентами памяти» (Ж. Нуарьель). А это заставляет их избегать социологических подходов к поставленным вопросам и отдавать предпочтение политической и культурной истории. Некоторые исследователи предлагают способы обходить все эти подводные камни. Так, провозгласив «другую новейшую историю», Жерар Нуарьель призывает отказаться от классической политической истории, от «взгляда сверху», от дискурса «выразителей» чьих-то взглядов и от изначально заданных неэвристичных категорий, таких как «французы» или «общественное мнение», и соединить историю новейшего времени с обновленной социальной историей, изучающей связи между индивидом и обществом. Пьер Лабори настаивает на том, что политическая история должна больше обращать внимание на мир представлений, на «ментально-эмоциональные» аспекты, в частности, «исследуя, каким образом социальные субъекты осуществляли свое присутствие в мире», «избегая ложных сближений и не допуская ретроспективных реконструкций или искусственных построений из произвольно соединенных категорий ».
• Объективность у Память, Представления/История представлений, Устная история (и ее источники)