урожд. Домонтович) (1872-1952). В революционном движении с 90-х гг. XIX в. Училась в Швейцарии, Великобритании. Участница революции 1905-1907 гг., с 1906 г. примыкала к меньшевикам, с 1915 г. - большевик. В 1908-1917 гг. - в эмиграции. После Февральской революции - член Исполкома Петроградского Совета, делегат I Всероссийского съезда Советов. В июле 1917 г. арестована. На VI съезде РСДРП(б) избрана членом ЦК. Участвовала в подготовке и проведении Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, член ЦК партии. В 1917-1918 гг. - нарком государственного призрения. С 1920 г. - зав. женотделом ЦК партии. Член ВЦИК. С 1923 г.- полпред и торгпред в Норвегии, с 1926 г. - Мексике, в 1930-1945 гг. - посланник, затем посол в Швеции, с 1945 г. - советник МИД СССР.
КОЛЛОНТАЙ Александра Михайловна
Коллонтай Александра Михайловна
КОЛЛОНТАЙ Александра Михайловна
(19.3.1872–9.3.1952), парт. деятель, дипломат. Дочь генерала; был замужем за воен. инженером Владимиром Людвиговичем Коллонтаем (1867–1917), к?рый в 1913 был произведен в ген.?м. С 1890?х гг. участвовала в рев. движении, феминистка. В 1898–99 жила в Швеции, с 1899 в Англии и Германии. С 1906 примыкала к меньшевикам. С 1908 в эмиграции. В 1915 вступила в РСДРП. Во время 1?й мир. войны вела антивоен. пропаганду, за что неоднократно высылалась из разных стран. 18.3.1917 вернулась в Россию и вошла в состав Петроградского совета от большевиков. Вела большую агитац. работу, постоянно выступая на митингах. Ее призывы к радикализму и свободной любви имели большой успех, прежде всего в войсках. 3.8.1917–6.3.1918 чл. ЦК РСДРП(б). В июле 1917 в числе др. большевиков арестована, но очень скоро освобождена. С 26.10(8.11).1917 нарком гос. призрения. В 1918 сторонница «левых коммунистов», выступавших против заключения мира с Германией, в знак протеста против политики В.И. Ленина 23.2.1918 вышла из состава СНК РСФСР. В мае – июне 1919 нарком пропаганды и агитации Крымской сов. республики и нач. политотдела Крымской армии. Вышла замуж за П.Е. Дыбенко (к?рый намного младше ее), что вызвало большое оживление среди руководства большевиков, т. к. оба они были известны крайней половой распущенностью. С сент. 1920 по 1921 зав. Женским отделом ЦК РКП(б). В 1920–23 входила «раб. оппозицию». В 1921–22 секр. Междунар. женского секретариата при Коминтерне. В окт. 1922 переведена на дип. работу и отправлена в Норвегию в качестве советника полпредства РСФСР. С 27.4.1923 дип. представитель, с 10.3.1924 поверенный в делах, с 18.8.1924 по 4.3.1926 полпред и торгпред СССР в Норвегии. Первая в мире женщина?посол; этот факт постоянно муссировался сов. пропагандой как подтверждение торжества женской политики коммунистов. С 17.9.1926 полпред в Мексике, с 25.10.1927 – в Норвегии. С 20.7.1930 чрезвычайный и полномочный посланник СССР в Швеции. В 1944 по поручению сов. правительства вела переговоры с Финляндией о ее выходе из войны. С июля 1945 советник НКИД/МИД СССР.
Источник: Великая Отечественная война. Большая биографическая энциклопедия. 2013
КОЛЛОНТАЙ Александра Михайловна
(1872–1952), советский государственный и партийный деятель, публицист. Участница Великой Октябрьской социалистической революции. Первая в мире женщина‑посол.
В канун Советско‑финляндской войны, в ноябре 1939, Чрезвычайный и Полномочный посол СССР в Швеции
A.M. Коллонтай была принята И.В. Сталиным. Записи А.М. Коллонтай к печати подготовил доктор исторических наук М.И. Труш. Вспоминая, она писала:
«Я вновь в кабинете Сталина в Кремле. Сталин встал из‑за своего рабочего стола мне навстречу и, улыбаясь, долго тряс мою руку. Спросил о здоровье и предложил присесть.
Внешне Сталин выглядел усталым, озабоченным, но спокойным, уверенным, хотя чувствовалось, какая глыба тяжести на нем лежит. Это с особой силой я почувствовала, когда Сталин стал прохаживаться вдоль длинного стола взад и вперед. Его голова как будто втянулась в плечи под громадою дел. И тут же Сталин спросил: «Как идут дела у вас и ваших скандинавских нейтралов?».
Пока я собиралась кратко и притом емко ответить, Сталин заговорил о переговорах с финской делегацией в Москве, о том, что шестимесячные переговоры ни к чему не привели. Финская делегация в середине ноября уехала из Москвы и больше не вернулась с «новыми директивами», как обещала. Договор, который должен был обеспечить мир и мирное соседство между СССР и Финляндией, остался неподписанным. Сталин был обеспокоен, но никакой тревоги не ощущалось.
В основном разговор велся вокруг обстановки, сложившейся с Финляндией. Сталин советовал усилить работу советского посольства по изучению обстановки в скандинавских странах в связи с проникновением Германии в эти страны, чтобы привлечь правительства Норвегии и Швеции и повлиять на Финляндию, дабы не допустить конфликта. И, как бы заключая, сказал, что «если уж не удастся его предотвратить, то он будет недолгим и обойдется малой кровью. Время «уговоров» и «переговоров» кончилось. Надо практически готовиться к отпору, к войне с Гитлером».
Я почувствовала, что меня будто ударило каким‑то током. Я впервые ощутила, как близка война. Из моих рук даже вывалился блокнот, который я брала с собой, идя в Кремль к Сталину, чтобы все записать…
На этот раз беседа продолжалась более двух часов. Я не заметила, как быстро пролетело время. Сталин, беседуя со мной, в то же время как бы рассуждал вслух сам с собой. Он коснулся многих вопросов: о поражении народного фронта в Испании, много говорил о героях этой борьбы. Это продолжалось всего несколько минут. Главные его мысли были сосредоточены на положении нашей страны в мире, ее роли и потенциальных возможностях. «В этом плане, – подчеркнул он, – экономика и политика неразделимы». Говоря о промышленности и сельском хозяйстве, он назвал нескольких ответственных лиц и десятки имен руководителей больших предприятий, заводов, фабрик и работников в сельском хозяйстве.
Особо он был обеспокоен перевооружением армии, а также ролью тыла в войне, необходимостью усиления бдительности на границе и внутри страны. И, как бы заключая, особо подчеркнул:
«Все это ляжет на плечи русского народа. Ибо русский народ – великий народ. Русский народ – это добрый народ. У русского народа – ясный ум. Он как бы рожден помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него – стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Потому ему и тяжелее, чем другим нациям. На него можно положиться в любую беду. Русский народ – неодолим, неисчерпаем».
Я старалась не пропустить ни одного слова, так быстро записывала, что сломался карандаш. Я как‑то неуклюже стремилась схватить второй из стоящих на столе, чуть не повалила их подставку. Сталин взглянул, усмехнулся и стал прикуривать свою трубку…
Размышляя о роли личности в истории, о прошлом и будущем, Сталин коснулся многих имен – от Македонского до Наполеона.
Я старалась не пропустить, в каком порядке он стал перечислять русские имена.
Начал с киевских князей. Затем перечислил Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Калиту, Ивана Грозного, Петра Первого, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Закончил Марксом и Лениным.
Я тут вклинилась, хотела сказать о роли Сталина в истории. Но сказала только: «Ваше имя будет вписано…» Сталин поднял руку и остановил меня. Я стушевалась. Сталин продолжал: «Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплеваны прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний.
Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться. Сила СССР – в дружбе народов. Острие борьбы будет направлено прежде всего на разрыв этой дружбы, на отрыв окраин от России. Здесь, надо признаться, мы еще не все сделали. Здесь еще большое поле работы.
С особой силой поднимет голову национализм. Он на какое‑то время придавит интернационализм и патриотизм, только на какое‑то время. Возникнут национальные группы внутри наций и конфликты. Появится много вождей‑пигмеев, предателей внутри своих наций.
В целом в будущем развитие пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми. Дело идет к тому, что особенно взбудоражится Восток. Возникнут острые противоречия с Западом.
И все же, как бы ни развивались события, но пройдет время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего социалистического Отечества. Год за годом будут приходить новые поколения. Они вновь подымут знамя своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Свое будущее они будут строить на нашем прошлом.
Эта беседа произвела на меня неизгладимое впечатление. Я по‑другому взглянула на окружающий меня мир. Я к ней обращалась мысленно много‑много раз уже в годы войны и после нее, перечитывала неоднократно и все время находила в ней что‑то новое, какой‑то поворот, какую‑то новую грань».
В канун Советско‑финляндской войны, в ноябре 1939, Чрезвычайный и Полномочный посол СССР в Швеции
A.M. Коллонтай была принята И.В. Сталиным. Записи А.М. Коллонтай к печати подготовил доктор исторических наук М.И. Труш. Вспоминая, она писала:
«Я вновь в кабинете Сталина в Кремле. Сталин встал из‑за своего рабочего стола мне навстречу и, улыбаясь, долго тряс мою руку. Спросил о здоровье и предложил присесть.
Внешне Сталин выглядел усталым, озабоченным, но спокойным, уверенным, хотя чувствовалось, какая глыба тяжести на нем лежит. Это с особой силой я почувствовала, когда Сталин стал прохаживаться вдоль длинного стола взад и вперед. Его голова как будто втянулась в плечи под громадою дел. И тут же Сталин спросил: «Как идут дела у вас и ваших скандинавских нейтралов?».
Пока я собиралась кратко и притом емко ответить, Сталин заговорил о переговорах с финской делегацией в Москве, о том, что шестимесячные переговоры ни к чему не привели. Финская делегация в середине ноября уехала из Москвы и больше не вернулась с «новыми директивами», как обещала. Договор, который должен был обеспечить мир и мирное соседство между СССР и Финляндией, остался неподписанным. Сталин был обеспокоен, но никакой тревоги не ощущалось.
В основном разговор велся вокруг обстановки, сложившейся с Финляндией. Сталин советовал усилить работу советского посольства по изучению обстановки в скандинавских странах в связи с проникновением Германии в эти страны, чтобы привлечь правительства Норвегии и Швеции и повлиять на Финляндию, дабы не допустить конфликта. И, как бы заключая, сказал, что «если уж не удастся его предотвратить, то он будет недолгим и обойдется малой кровью. Время «уговоров» и «переговоров» кончилось. Надо практически готовиться к отпору, к войне с Гитлером».
Я почувствовала, что меня будто ударило каким‑то током. Я впервые ощутила, как близка война. Из моих рук даже вывалился блокнот, который я брала с собой, идя в Кремль к Сталину, чтобы все записать…
На этот раз беседа продолжалась более двух часов. Я не заметила, как быстро пролетело время. Сталин, беседуя со мной, в то же время как бы рассуждал вслух сам с собой. Он коснулся многих вопросов: о поражении народного фронта в Испании, много говорил о героях этой борьбы. Это продолжалось всего несколько минут. Главные его мысли были сосредоточены на положении нашей страны в мире, ее роли и потенциальных возможностях. «В этом плане, – подчеркнул он, – экономика и политика неразделимы». Говоря о промышленности и сельском хозяйстве, он назвал нескольких ответственных лиц и десятки имен руководителей больших предприятий, заводов, фабрик и работников в сельском хозяйстве.
Особо он был обеспокоен перевооружением армии, а также ролью тыла в войне, необходимостью усиления бдительности на границе и внутри страны. И, как бы заключая, особо подчеркнул:
«Все это ляжет на плечи русского народа. Ибо русский народ – великий народ. Русский народ – это добрый народ. У русского народа – ясный ум. Он как бы рожден помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него – стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Потому ему и тяжелее, чем другим нациям. На него можно положиться в любую беду. Русский народ – неодолим, неисчерпаем».
Я старалась не пропустить ни одного слова, так быстро записывала, что сломался карандаш. Я как‑то неуклюже стремилась схватить второй из стоящих на столе, чуть не повалила их подставку. Сталин взглянул, усмехнулся и стал прикуривать свою трубку…
Размышляя о роли личности в истории, о прошлом и будущем, Сталин коснулся многих имен – от Македонского до Наполеона.
Я старалась не пропустить, в каком порядке он стал перечислять русские имена.
Начал с киевских князей. Затем перечислил Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Калиту, Ивана Грозного, Петра Первого, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Закончил Марксом и Лениным.
Я тут вклинилась, хотела сказать о роли Сталина в истории. Но сказала только: «Ваше имя будет вписано…» Сталин поднял руку и остановил меня. Я стушевалась. Сталин продолжал: «Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплеваны прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний.
Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться. Сила СССР – в дружбе народов. Острие борьбы будет направлено прежде всего на разрыв этой дружбы, на отрыв окраин от России. Здесь, надо признаться, мы еще не все сделали. Здесь еще большое поле работы.
С особой силой поднимет голову национализм. Он на какое‑то время придавит интернационализм и патриотизм, только на какое‑то время. Возникнут национальные группы внутри наций и конфликты. Появится много вождей‑пигмеев, предателей внутри своих наций.
В целом в будущем развитие пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми. Дело идет к тому, что особенно взбудоражится Восток. Возникнут острые противоречия с Западом.
И все же, как бы ни развивались события, но пройдет время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего социалистического Отечества. Год за годом будут приходить новые поколения. Они вновь подымут знамя своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Свое будущее они будут строить на нашем прошлом.
Эта беседа произвела на меня неизгладимое впечатление. Я по‑другому взглянула на окружающий меня мир. Я к ней обращалась мысленно много‑много раз уже в годы войны и после нее, перечитывала неоднократно и все время находила в ней что‑то новое, какой‑то поворот, какую‑то новую грань».
АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВНА КОЛЛОНТАЙ
1872—1952) Советский партийный деятель, дипломат, публицист. Член КПСС с 1915 года. В 1917—1918 годах нарком государственного призрения. Коллонтай — первая в мире женщина-посол. С 1923 года полпред и торгпред в Норвегии, в 1926-м — в Мексике, с 1927 года — полпред в Норвегии. В 1930—1945 годах посланник, затем посол СССР в Швеции. Бывают счастливые, самодостаточные люди, жизнь которых прошла в относительной гармонии с самим собой, да и судьба оберегала их как могла. По-видимому, Коллонтай принадлежала к числу этих баловней фортуны, иначе чем объяснить ее поразительное долгожительство, многолетнюю активную, ничем не стесненную жизнедеятельность, в то время как рядом погибали друзья, были репрессированы соратники, умирали в забвении коллеги. Только ли ее обаянием или умом? А может быть, ее способностью выжить?.. Шурочка Домонтович с детства отличалась от своих сестер мятежной душой и редким честолюбием. Между родителями царили любовь и согласие. Мать Шурочки, Александра Александровна, разошлась с прежним мужем, ушла от него с тремя детьми, что было просто неслыханно в то время, и вышла замуж за порядочного честного человека — генерала Домонтовича. Риск оправдал себя сполна, родители Коллонтай, как в сказке, «жили счастливо, в согласии»… и действительно умерли практически в один день. Трудно сказать, почему пример собственной семьи не вдохновил нашу героиню, но сама она с юности мало ценила домашний уют, теплую заботу и добрый мир близких людей. Она вышла замуж по большой любви за офицера Владимира Коллонтая, который «не мог надышаться» на свою молоденькую супругу. Через год после свадьбы родился сын Михаил. Создавалась полная семейная идиллия — обеспеченный дом, здоровый милый ребенок, всепонимающий муж. Но душа Александры начала томиться в тиши беззаботного существования. Она познакомилась с марксистами, усиленно штудировала их книги, посещала тайные кружки. Пока Владимир, заботясь о благе семьи, пытался делать военную карьеру, жена все сильнее втягивалась в политические интересы, она как-то интуитивно почувствовала тогда свое предназначение, поприще для личной реализации. Не было никаких скандалов, безобразных сцен, Владимир с грустью, беспомощно наблюдал, как постепенно уходит его любимая женщина. Единственное, что мог сделать этот порядочный человек — отпустить жену с миром, предоставив ей полную свободу. «Как для тебя будет лучше, так ты и поступай». На склоне лет Александра Михайловна часто вспоминала своего первого мужа, ту боль, которую причинила ему при расставании, те редкие душевные качества, которыми уже никогда не одаривали окружавшие ее люди — понимание, милосердие, прощение и, конечно, любовь. Освободившись от семьи, Коллонтай почувствовала себя окрыленной. Она отправилась за границу, где посещала лекции по экономике и статистике, начала писать политические работы, завязала важные знакомства — с Лениным, Плехановым, Розой Люксембург. Центральной темой ее политического интереса стал женский вопрос. В декабре 1908 года Коллонтай вынуждена была эмигрировать из России и не возвращалась на родину до самой революции. Все девять лет Александра Михайловна вращалась в кругу различного толка левых политиков. В Париже она попала в семью дочери Карла Маркса — Лауры. В Данию Коллонтай поехала по приглашению К. Цеткин на Международную конференцию социалисток, где, кстати, и было принято решение о праздновании женского дня — 8 марта. Она читала лекции на любые темы — от творчества Л. Толстого до положения женщины в семье. Жизнь ее была бурной. Каждый день приносил новые встречи, новые споры. В 1915 году она отправилась в США, чтобы читать лекции — Новый Свет тоже хотел быть в курсе модных марксистских течений. Правда, иногда Коллонтай посещали панические, упаднические настроения. Так было в начале 1917 года. С началом Первой мировой войны в Европе ослабел интерес к политической деятельности социалистов. Людям было не до дискуссий, народ устал. Коллонтай теряла почву под ногами, она начала метаться, тосковать. Что позади? Ни семьи, ни опоры, ни настоящего творческого дела. Что она умеет? Хорошо говорить, записывать не ею придуманные политические положения?.. «Вспоминаю маму. Она тоже в последние годы своей жизни… впадала в нервную меланхолию. Может быть, вступаю в „критический“ возраст?» Возраст действительно был уже далеко не юный, и, возможно, не случись исторического революционного катаклизма, Коллонтай захирела бы от забвения в буржуазной Европе, умерев, в буквальном смысле, от скуки. Узнав о том, что царь отрекся от престола, Александра Михайловна спешно собралась в Россию. Остановилась Коллонтай в доме известной переводчицы Шекспира, подруги Александры Михайловны, Т.Л. Щепкиной-Куперник. На следующий день встретилась с бывшим мужем. Владимир Людвигович сильно болел, и это было их последнее свидание. Но Коллонтай было не до сердечных воспоминаний. Она воспряла. Полной мерой расцвел ее ораторский талант, умение нравиться толпе, вести ее за собой. Она испытывала восторг и упоение, видя, как послушно люди верят ее словам, как горят их глаза. Аудитории же стали огромными, это вам не кучка скучающих, сухих, критически настроенных социалисток. Тут огромные площади рабочих, солдат, моряков — и над всеми ними парит хрупкая, очаровательная женщина с сильным, звучным голосом. Коллонтай писала в те дни: «Мы русские, вернее — большевики, мы творим историю, мы пробиваем путь для мирового пролетариата. И от этого сердце все время подъемно и радостно. Ходишь как бы влюбленная в нашу партию и ее борьбу». Александра Михайловна помолодела, «отрешившись от старого мира», и однажды, выступая в Гельсингфорсе, познакомилась с мужчиной своей мечты — лихим моряком Павлом Дыбенко. По окончании митинга Дыбенко представил Коллонтай личному составу линкора, отметив, что она — первая женщина на его палубе. На катере Павел лично отвез Александру Михайловну в порт, а затем на руках перенес на берег. Она не могла не полюбить этого плечистого, высокого, бородатого моряка, в прошлом портового грузчика, сына крестьянина. Темперамент и сила характера сделали Дыбенко первым человеком на Балтике — председателем Центрального Комитета. Ничего, что ему было к тому времени всего 28, ничего, что она принадлежала к аристократическому роду, а он едва мог прочесть несколько слов, Павел выгодно отличался от тех интеллигентных революционеров, с которыми прежде Коллонтай имела дело. Дыбенко привлекал ее неуемной страстью, здоровыми эмоциями и романтической биографией. Летом 1918 года он попал в Севастополе в плен к немцам и ему грозила смертная казнь, только личная дружба Александры Михайловны с Лениным спасла жизнь Дыбенко. По просьбе Коллонтай любимого обменяли на немецких офицеров. Спустя год, когда они уже стали жить вместе, Павел привел Александру Михайловну на ту площадь, где его должны были повесить: «Когда объявили о помиловании, я не поверил. А когда поверил, первая мысль, которая озарила меня, знаешь какая? Неужели вновь увижу тебя?..» Коллонтай, конечно, плакала. В новом правительстве Александра Михайловна получила должность наркома призрения, что означало опеку заброшенных детей, инвалидов, старух. Скажем прямо, занятие не из самых приятных, да еще помноженное на разруху, незнание дела и нежелание прежних специалистов сотрудничать с новой властью. Умения красиво говорить было явно недостаточно, и Коллонтай терпела поражение за поражением на поприще государственного деятеля. Оказалось, что критиковать было легче, чем самой делать что-то конструктивное. А проигрывать Александра Михайловна не могла, и решила предпринять чисто революционный штурм. Однажды она распорядилась занять Александро-Невскую лавру, чтобы устроить в священном монастыре дом инвалидов. Но когда вооруженные люди стали ломать ворота, раздался звон колоколов. Люди еще не были запуганы советским террором и стали сбегаться со всех районов Петрограда. Если бы не вмешательство матросов Дыбенко, Александра Михайловна была бы растерзана взбешенной толпой. Манифестация в защиту Лавры религиозно настроенных жителей продолжалась еще несколько дней. Едва удалось успокоить общественность. Ленин был недоволен самодеятельностью своего наркома: «Как вы могли предпринять такой шаг, не посоветовавшись с правительством?» Помимо неудач на служебном поприще, начались недоразумения на личном фронте. Роман с Коллонтай, конечно, тешил самолюбие Павла. «Такая женщина — и его!» Однако серьезно к сорокапятилетней женщине-политику мужчина с крестьянской психологией относиться не мог, он искал скромную, простую девушку, и, понятное дело, нашел. Коллонтай испытала страшные мучения ревности, узнав об этом. Долгое время Дыбенко обманывал Александру Михайловну, и она, любя его, не в силах была прекратить отношения, веря словам неверного мужа. Куда улетучились все ее теоретические рассуждения о свободной любви, о ревности как пережитке закабаленной женщины? Сколько раз она поучала несчастных подруг, советуя избавиться от болезненной любви, но собственную драму она пережила очень тяжело. Ее спасло назначение с дипломатической миссией в Норвегию. Так оказалось, что вторая половина жизни Коллонтай стала расцветом ее общественной деятельности. 27 марта 1923 года Александра Михайловна возглавила полпредство РСФСР в Норвегии, став первой в мире женщиной-послом. Нигде ее талант не раскрывался с такой силой, как на дипломатической работе. Коллонтай в полной мере использовала свое обаяние, умение говорить, желание нравиться окружающим. За первые годы работы Александра Михайловна успешно налаживает экономические связи с норвежскими промышленниками, заключив договор на поставку сельди в Россию, добивается признания Норвегией Советской России. Ее девизом становятся слова, которые она потом любила повторять молодым: «Дипломат, не давший своей стране новых друзей, не может называться дипломатом». Любопытные журналисты с нескрываемым интересом следят за деятельностью Коллонтай. Во-первых, не следует забывать, что это было время расцвета феминистского движения, и наша героиня вполне могла бы сойти за его символ, единственное «но» состояло в принадлежности ее к большевикам. Во-вторых, публику забавляло замешательство шефов протокола, которым приходилось перекраивать сложившиеся и выверенные веками детали церемонии. Об этом много писалось в газетах. Надо сказать, Александра Михайловна умела производить впечатление. Однажды в связи со свадьбой норвежской принцессы и датского кронпринца во дворце состоялся прием. Гости — дипломаты — спускались по широкой беломраморной лестнице в зал парами: муж и жена. Но «когда мадам Коллонтай, — писали потом газеты, — одна, во всем своем величии спускалась по лестнице, по залу пронесся шепот восхищения». Она умела при высокой мужской должности (нет слова «посол» ни в одном языке в женском роде) использовать преимущества своего пола. При вручении верительных грамот шведскому королю Густаву V семидесятилетний монарх, очарованный советским послом, шепотом спросил Коллонтай: «А как вас принимал король Хокон (норвежский король)? Вы беседовали с ним стоя или сидя?» Узнав, что сосед-монарх любезно предложил Коллонтай сесть, сказал: «В таком случае прошу вас сесть. Мне еще никогда не приходилось принимать даму с такой высокой миссией. Церемониал еще не выработан». Оба посмеялись. Со Швецией у Коллонтай был связан весьма серьезный случай. В 1914 году Александра Михайловна за революционную деятельность была выслана из страны навсегда. Приказ был подписан самим Густавом V. Спустя 16 лет бедному королю пришлось издать указ, отменяющий прежний. Мелким, «стыдливым» шрифтом напечатали его всеведущие шведские газеты. Больше 20 лет Коллонтай была на дипломатической работе. Недолгое время она даже возглавляла советское полпредство в Мексике, но по здоровью вынуждена была вернуться в Европу. Часто навещала Коллонтай и родные пенаты. По приезде Сталин предоставлял ей роскошный особняк на Спиридоновке и всячески стремился подчеркнуть свое расположение. Однажды он даже у Дыбенко спросил: «А скажи-ка мне, почему ты разошелся с Коллонтай?» Павел начал, запинаясь, что-то объяснять. Сталин перебил его: «Ну и дурак. Большую глупость сделал». Трудно сказать, как она относилась к репрессиям, как переживала гибель близких. Что, наконец, уберегло ее саму, когда с таким рвением «чистили» наркомат иностранных дел, уволили Литвинова, уморили Чичерина? Может быть, наивность и чувства, которые она однажды выразила в наброске к так и не написанной повести: «Голова моя гордо поднята, и нет в моих глазах просящего взгляда женщины, которая цепляется за уходящее чувство мужчины. Не в твоих глазах я ищу оценки себя. Мою ценность отражают глаза тех, кому я даю богатство моего творчества, ума, души. Как хороша жизнь! Жизнь в работе, в преодолении, в успехах и даже трудностях. Хорошо просто жить. Я улыбаюсь жизни и не боюсь ее… Хочу разработать тему об отрыве любви от биологии, от сексуальности, о перевоспитании чувств, эмоций нового человечества. И расширение самой чудесной эмоции — любви — до общечеловеческого обхвата». Увы, даже самая прекрасная жизнь когда-нибудь кончается. Александра Михайловна Коллонтай скончалась в преклонном возрасте от инфаркта и похоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.
Источник: 100 великих женщин. 2003
Коллонтай, Александра Михайловна
Коллонтай А. М.
(1872—1952; автобиография). — Первая женщина, вошедшая в состав правительства, и первая женщина — полномочный представитель страны и чрезвычайный посланник. Родилась я в 1872 г. и выросла в семье помещичье-дворянской. Отец мой был русский генерал, украинец родом. Мать — финляндская уроженка, из крестьянской семьи. Детство и юность провела в Петрограде и Финляндии. Как младшая в семье, и притом единственная дочь отца (мать моя была замужем вторично), я была окружена особой заботой всей нашей многочисленной семьи с ее патриархальными нравами. В гимназию меня не пустили — боялись, что я там столкнусь с "неподходящим элементом". В 16 лет я сдала экзамен на аттестат зрелости и стала посещать частные курсы и лекции профессоров истории, литературы и т. д. На курсы Бестужевские меня тоже не допустили. Занималась я много, главным образом под непосредственным руководством известного историка литературы Виктора Петровича Острогорского. Он считал, что у меня есть литературное дарование, и всячески толкал меня на путь журналистики. Вышла я замуж очень рано, отчасти в виде акта протеста против воли родителей. Но через три года разошлась с мужем — инженером В. Коллонтай, взяв с собой своего маленького сына [Моя девичья фамилия Домонтович.].
В это время мои политические убеждения начали уже определяться. Я работала в ряде культурно-просветительных обществ, носивших тогда (это было в середине 90-х годов) характер вывесок для ряда подпольных начинаний. Так, работая в известном тогда "подвижном музее учебных пособий", мы завязывали связь со шлиссельбуржцами; работая в просветительном обществе и давая уроки рабочим, мы таким образом получали живую связь с последними; устраивая благотворительные вечера, мы добывали средства для политического "Красного Креста". 1896 г. был решительный год в моей жизни. Весной этого года я побывала на Нарве, на известной Кремгольмской мануфактуре. Закабаленность 12000 ткачей и ткачих произвела на меня ошеломляющее впечатление. Тогда я еще не была марксисткой и скорее склонялась к народничеству и терроризму. После посещения Нарвы занялась изучением марксизма и экономики. В то время выходили один за другим два первых легальных марксистских журнала "Начало" и "Новое Слово". Чтение их на многое открыло мне глаза. Путь, который я стала с особенной настойчивостью искать после посещения Нарвы, был мною найден.
Выяснению моих политических взглядов также много способствовала знаменитая стачка текстильщиков в 1896 г. в Петрограде, в которой участвовали до 36000 рабочих и работниц. Вместе с Ел. Дм. Стасовой и многими другими товарищами, работавшими еще только на периферии, мы организовывали сборы и помощь стачечникам. Этот наглядный пример растущей сознательности пролетариата, при полной его закабаленности и бесправии, заставил меня уже решительно перейти в лагерь марксистов. Однако литературно я на этом поприще еще не работала и в движении активного участия не принимала. Я себя считала слишком мало подготовленной. В 1898 г. я написала первую свою литературную работу из области психологии воспитания — "Основы воспитания по взглядам Добролюбова". Она появилась в сентябре 1898 г. в журнале "Образование", который тогда еще носил педагогический характер, а затем превратился в один из наиболее выдержанных легальных органов марксистской мысли. Редактором был Ал. Як. Острогорский. 13-го августа того же года я уехала за границу изучать социальные и экономические науки.
В Цюрихе я поступила в университет к профессору Геркнеру, чья книга по рабочему вопросу (в ее втором издании) меня заинтересовала. Было характерно, что по мере того как я углублялась в область изучения законов экономики, становилась все более и более "ортодоксальной" (правоверной) марксисткой, мой профессор и руководитель становился все более и более правым и отходил от революционной теории Маркса, в 5-м издании своей книги став настоящим ренегатом. Это был любопытный период, когда в германской партии, с легкой руки Бернштейна, появилась тенденция к открытому практическому соглашательству, оппортунизму, "ревизионизму", т. е. пересмотру теории Маркса. Почтенный мой профессор вторил Бернштейну, пел ему дифирамбы. Но я решительно стала на сторону "левых", увлекалась Каутским, зачитывалась издаваемым им журналом "Neue Zeit" и статьями Розы Люксембург, особенно ее брошюрой "Социальная революция или социальные реформы", где она разбивала приспособленческую теорию Бернштейна.
По совету моего профессора и снабженная его рекомендациями, я отправилась в 1899 г. в Англию "изучать" английское рабочее движение, которое будто бы должно было меня убедить, что истина за оппортунистами, а не за "левыми". У меня были рекомендации к "самим" Сидней и Беатриссе Вебб, но после первых же разговоров с ними я поняла, что мы говорим на разных языках, и без их руководства я начала знакомиться с английским рабочим движением. Это знакомство, однако, убедило меня как раз в обратном. Оно показало мне всю остроту социальных противоречий, существующих в Англии, и все бессилие реформистов излечить их тактикой тред-юнионизма или с помощью знаменитых "сэтлементов" (культурных ячеек в рабочих кварталах) вроде "Тойнби-Хол", "Дворцов народа", коопераций, клубов и т. д. Из Англии я вернулась еще более утвердившейся в правильности мировоззрения "левых", "правоверных" марксистов, но уже поехала не в Цюрих, а в Россию. У меня завязались связи с подпольными работниками и хотелось скорее применить свои силы на живом деле, приложить их к борьбе.
Когда я уезжала из России в 1898 г., вся передовая часть интеллигенции, студенчество были настроены "марксистски". Кумирами были, помимо Бельтова, Струве и Туган-Барановский. Шла ожесточенная борьба между народниками и марксистами. Молодые силы — Ильин (Ленин), Маслов, Богданов и др. — теоретически обосновывали революционную тактику, складывавшуюся в подполье социал-демократической партии. Я ехала в радужной надежде очутиться среди единомышленников, но осенью 1899 г. Россия была уже не та, что год назад. Произошел сдвиг, медовый месяц объединения легального и подпольного марксизма пришел к концу. Легальный марксизм отходил открыто в сторону защиты крупного промышленного капитала. "Левое" крыло уходило в подполье, все решительнее защищая революционную тактику пролетариата. Место увлечения Марксом заняло среди студенчества и интеллигенции не менее страстное увлечение "бернштейнианством", ревизионизмом. В моду стал входить Ницше с его "аристократизмом духа".
Помню, как сейчас, вечер, устроенный в квартире отца Ел. Дм. Стасовой на Фурштадтской в пользу политического "Красного Креста". Струве делал доклад о Бернштейне. Публика была "избранная", много подпольных работников, и все-таки доклад Струве был встречен сочувственно, с полным одобрением. Против Струве выступил только Авилов, поддерживали же Струве все светила и "имена" того периода. Я взяла слово. Дали мне его неохотно, как лицу мало кому известному. Моя слишком горячая защита "ортодоксов" (левых) встречена была общим неодобрением и даже негодующим пожиманием плеч. Кто-то нашел, что неслыханная дерзость — выступать против таких общепризнанных авторитетов, как Струве и Туган, другой находил, что подобное выступление на руку "реакции", третий — что мы уже переросли "фразы" и должны стать трезвыми политиками... В этот период я писала статьи против Бернштейна, о роли классовой борьбы, в защиту "правоверных" для журнала "Научное Обозрение", но цензура красными и синими карандашами отмечала мои статьи как непригодные к печати.
Тогда я решила отдаться научной работе в области экономики. Связь с Финляндией у меня была живая. Между тем финляндский народ переживал черный период бобриковщины, насилия и гнета со стороны русского самодержавия. Основы самостоятельности маленького народа были поколеблены, конституция, законы страны — нагло нарушены. Шла борьба между финляндским народом и русским самодержавием. Все мои симпатии не умом лишь, а нутром были на стороне Финляндии. Я видела в Финляндии растущую, но мало кем осознанную силу промышленного пролетариата. Отмечая признаки обостряющихся классовых противоречий и образование новой, рабочей Финляндии в противовес националистским буржуазным партиям — шведоманов, финоманов, младофинов, войдя в живое соприкосновение с финскими товарищами, я помогла им организовать первый стачечный фонд. Мои статьи о Финляндии появились в 1900 г. в немецком экономическом журнале "Sociale Praxis", в "Научном Обозрении" и в "Образовании". Одну статью — конкретно статистическую — поместило "Русское Богатство". Одновременно годы 1900—1903 я собирала материал для своей большой экономико-статистической работы о Финляндии под невинным для цензуры названием "Жизнь финляндских рабочих". Разумеется, эти годы не исчерпывались одной литературно-научной работой, приходилось вести и подпольную работу, но больше на периферии: вести кружки за Невской заставой, составлять воззвания, хранить и распространять литературу подпольную и т. д.
В 1901 г. я отправилась за границу. Здесь у меня завязались личные связи с Каутским, Розой Люксембург, Лафаргами в Париже и Плехановым в Женеве. В "Заре" появилась моя статья о Финляндии без подписи, в "Neue Zeit" Каутского также моя статья под псевдонимом Элины Малин. С тех пор я оставалась с иностранными товарищами в регулярных сношениях. В начале 1903 г. появилась моя книга "Жизнь финляндских рабочих" — экономическое исследование положения финляндских рабочих и развития народного хозяйства Финляндии. Написанная в марксистском духе, она встречена была сочувственно подпольными работниками и неодобрительно со стороны многих легальных марксистов. В 1903 г. я впервые выступала на открытом собрании, организованном студентами в Татьянин день, противопоставляя мировоззрение идеалистическое — мировоззрению социалистическому. Летом 1903 года снова ездила за границу. Это было время крестьянских восстаний в России; рабочие Юга подымались. Мысль кипела и бродила. Все острее сталкивались две враждебные силы: подпольная Россия, идущая к революции, и самодержавие, упрямо цеплявшееся за власть. Промежуточное положение занимала группа "освобожденцев" со Струве во главе. Многие из моих близких друзей шли к "освобожденцам", видя в них "реальную силу", считая чистый социализм для тогдашней России — утопией. Приходилось резко расходиться с недавними соратниками и единомышленниками. В эмиграции социалистической шли споры уже не между народниками и марксистами, как в былые годы, а между "меньшевиками" и "большевиками". У меня были друзья в обоих лагерях. По душе ближе мне был большевизм, с его бескомпромиссностью и революционностью настроения, но обаяние личности Плеханова удерживало от осуждения меньшевизма. По возвращении из-за границы в 1903 г. я не примкнула ни к одной из партийных группировок, предоставив обоим партийным фракциям использовать меня в качестве агитатора, по части "прокламаций" и других текущих заданий. Кровавое воскресенье 1905 г. застало меня на улице. Я шла с демонстрантами к Зимнему дворцу, и картина жестокой расправы с безоружным рабочим людом — навсегда запечатлелась в моей памяти. Необычайно яркое январское солнце, доверчивые выжидательные лица... Роковой сигнал выстроенного вокруг дворца войска... Лужи крови на белом снегу... нагайки, улюлюканье жандармерии, убитые, раненые... расстрелянные дети... Партийный комитет тогда отнесся с недоверием и осторожностью к выступлению 9-го января. Многие товарищи на специально организованных рабочих собраниях пытались отговорить рабочих от выступления, видя в нем "провокацию" и ловушку. Мне же казалось, что "идти надо". Это выступление было актом самоопределения рабочего класса, школой революционной активности. А я увлекалась тогда решениями Амстердамского конгресса по вопросу о "массовых действиях".
После январских дней подпольная работа закипела с новой энергией и силой. Большевики в Петрограде начали издавать тогда свою подпольную газету (названия не помню), в которой я участвовала не только как журналистка, но и неся техническую заботу по ее изданию. Из написанных мною в тот период прокламаций особенный успех имела прокламация, направленная против "земского собора", за Учредительное Собрание. Сохраняя все эти годы живую связь с Финляндией, я теперь активно содействовала объединению действий обоих партий, русской и финской социал-демократии, направленных на нанесение удара царизму.
src="http://pagead2.googlesyndication.com/pagead/show_ads.js">
Из социалисток России я одна из первых заложила фундамент организации работниц, устраивая специальные митинги-клубы для работниц и т. д., причем с 1906 г. отстаивала мысль, что организация работниц не должна быть оторвана от партии, но в партии должно существовать специальное бюро или комиссия для защиты и выявления интересов работниц. До 1906 г. работала с большевиками, разошлась с ними по вопросу об участии рабочих в 1-й Государств. Думе и по вопросу о роли профсоюзов. С 1906 по 1915 г. состояла во фракции меньшевиков, а с 1915 г. и до сих пор состою в партии большевиков-коммунистов. В 1908 г. бежала из России ввиду двух направленных против меня процессов: за организацию работниц-текстильщиц и за призыв к вооруженному восстанию в брошюре "Финляндия и социализм". В политической эмиграции пробыла с конца 1908 г. по 1917 г., т. е. до 1-й, еще буржуазной революции. За границей немедленно вступила в партию германскую, бельгийскую и т. д. и в качестве агитатора и писателя работала в Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Бельгии, Италии, Швеции, Дании, Норвегии и Соединенных Штатах (1915—1916 гг.).
Во время войны была арестована в Германии, выслана в Швецию и снова арестована за антимилитаристскую пропаганду, тем не менее в годы войны вела систематическую работу за Циммервальдское объединение против II Интернационала и за интернационализм в Соед. Штатах, по приглашению немецкой группы социалист. партии Америки, в Норвегии и Швеции, обслуживая подпольным путем также и Россию. Вернувшись в Россию в 1917 г., была избрана первым членом-женщиной в исполнительный комитет петрогр. совета, а затем членом исполнит. комитета Всероссийского. Перед большевистской революцией была арестована вместе с другими лидерами большевизма Временным правительством Керенского и была выпущена незадолго до ноябрьской революции большевиков, по настоянию петрогр. совета. В момент большевистской революции состояла членом центр. комитета партии большевиков и стояла за взятие власти рабочими и крестьянами. В первом революционном большевистском правительств. кабинете состояла народным комиссаром госуд. призрения. С момента возвращения в Россию работала по организации работниц. С 1920 г. состояла заведующей женотделом партии по организации работниц. В бытность свою наркомом социального обеспечения, издала декреты, положившие начало охране и обеспечению материнства и младенчества.
Полпред и торгпред СССР в Норвегии с мая 1923 г.; с марта 1924 г. состою в дипломатическом корпусе в качестве Chargé d´affaires в Норвегии; с августа 1924 г. — Ministre Plénipotentiaire et Envoyée Extraordinaire de l´U. R. S. S. — полномочный представитель и чрезвычайный посланник СССР в Норвегии.
Крупнейшие теоретические социалистические и экономические работы мои следующие: "Положение рабочего класса в Финляндии" (1903), "Классовая борьба" (1906), "Первый рабочий календарь" (1906), "Социальные основы женского вопроса" (1908), "Финляндия и социализм" (1907), "Общество и материнство" (600 стр.), "Кому нужна война" (разошлась в миллионах экз.), "Рабочий класс и новая мораль". Сверх того, большое количество статей, рассказов на сексуальные проблемы и всяческая агитационная литература, направленная, главным образом, против войны и за освобождение трудящейся женщины.
[В 1926 полпред СССР в Мексике, в 1927—30 в Норвегии, в 1930— 1945 посланник, затем посол в Швеции, с 1945 — советник МИД СССР.]
{Гранат}
Коллонтай, Александра Михайловна
[1872—] — современная писательница. Род. в помещичьей семье. С молодых лет участвовала в революционном движении. Член ВКП(б) с 1915. Вела активную работу в подполье; работала за границей. После октябрьского переворота была членом ЦК ВКП(б), полпредом в Мексике и Норвегии. В 1921—1926 возглавляла "рабочую оппозицию". Имеет ряд крупных работ по женскому вопросу ("Труд женщины и эволюция хозяйства", "Общество и материнство" и мн. др.). Как беллетристка выступила впервые в 1923. В статье "Дорогу крылатому Эросу" (журн. "Молодая гвардия", 1923, № 3) К. строит наивную социологию любви предшествующих общественных формаций, в итоге устанавливая "пролетарскую мораль" в виде "любви-товарищества", полигамного по форме (исходя из "многогранности духа" и "многострунности души"). По существу этические теории К. ничего общего с пролетарской моралью не имеют. Эту же теорию "новых" форм любовного союза К. пытается провести в своих беллетристических произведениях.
Как художник К. интереса не представляет. Произведения ее являются скорее публицистическими трактатами. Манера письма К. отличается сентиментальностью, пристрастием к мелодраматическим эффектам и пр.
В 1925 К. выпустила отрывки из дневника 1914, где в форме очерков дана картина жизни германской социал-демократии в первые месяцы войны. Кроме того Коллонтай издала сборник литературно-критических, полупублицистических очерков "Новая мораль и рабочий класс" [1918], где популяризирует произведения европейской литературы, разрабатывающие тип "холостой женщины", отстаивающей свое право на свободу чувства.
Библиография
: I. Письма к трудящейся молодежи. Письмо 3-е, О "Драконе и Белой птице", "Молодая гвардия", 1923, № 2 (об А. Ахматовой). Там же (1922—1923) и др. статьи К. по вопросам морали; Любовь пчел трудовых, Из серии рассказов "Революция чувств и революция нравов", Гиз, М. — Л., 1923; Большая любовь, Повесть, Гиз, М. — Л., 1927; Сестры, Рассказы, Гиз, М. — Л., 1927; Василиса Малыгина, Повесть, Гиз, М. — Л., 1927.II. Автобиографический очерк, "Пролетарская революция", 1921, № 3; Ср. автобиографию в Энциклопедическом словаре Гранат, т. ХІД, ч. 1; Виноградская П., Вопросы морали, пола, быта и т. Коллонтай, "Красная новь", 1923, № 6 (16); Буднев Финоген, Половая революция, "На посту", 1924, № 1 (4) — отзыв о сб. "Любовь пчел трудовых"; Лелевич Г., Анна Ахматова. (Беглые заметки), "На посту", 1923, № 2—3 (по поводу ст. К. об А. Ахматовой).
III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия (1917—1927), т. I, Гиз, М., 1928; Писатели современной эпохи, под ред. Б. П. Козьмина, т. І, ГАХН, М., 1928.
{Лит. энц.}