пародийный историко-литературный образ; вымышленный поэт, чья фигура явилась плодом коллективного творчества А. К. Толстого и его двоюродных братьев – А. М. и В. М. Жемчужниковых, при временном участии Алдра М. Жемчужникова. Неофициальная история творчества Козьмы Пруткова началась в 1850 г. с сочинения поэтами-родственниками поэтических «глупостей», как их называли близкие. В 1851 г. три таких «глупости», сочиненные Александром Жемчужниковым, – басни «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул» и «Цапля и беговые дрожки» – были опубл. в журнале «Современник» как анонимные. В 1854 г. в этом журнале появилось несколько разных по жанру произведений, авторство которых было приписано «Козьме Пруткову», и это было началом «официальной» истории несуществующего литератора.
Позднее была придумана его биография: родился в 1803 г., в молодости два года служил в гусарском полку, а затем «определился на службу по министерству финансов, в Пробирную Палатку», где дослужился до чина действительного статского советника и должности директора, и, наконец, умер в 1863 г. По-видимому, в основу биографии положены факты жизни В. Г. Бенедиктова, которого Прутков назвал «сослуживцем», посвящая ему одно из первых подписанных стихотворений. Создателям образа поэта-чиновника понадобился определенный тип, чтобы показать противоречия между реалиями общественной жизни и современными литературными вкусами. В 1850-х гг., когда создавалась фигура Пруткова, в литературу пришло много бесталанных поэтов, пользовавшихся штампами, оставшимися в наследство от романтической лирики, а потому главной задачей «соавторов» Пруткова была полемика с запоздалыми эпигонами романтизма. Вся «прутковская» часть наследия Толстого и Жемчужниковых связана с решением этой задачи.
Значимы стихи, в которых осмеянию подвергнута идея исключительности поэта-романтика («Мой портрет», «Мое вдохновение» и др.). В таких стихотворениях авторы-сатирики использовали обыденные для «массовых» образцов романтической литературы образы, композиционные приемы и стилистические средства. Они пародировали мертвеющие под эпигонским пером жанры – балладу («Немецкая баллада», «Путник»), «альбомные» стихи («В альбом NN»). Высмеивали как увлечение романтиков нац. «экзотикой» («Новогреческая песнь», «Желание быть испанцем», «Осада Памбы»), так и неуместную эксплуатацию образа идеализированной России («Современная русская песнь»). Современники пародистов в 1850-е гг. стали ассоциировать романтизм с творчеством Г. Гейне, поэтому у Пруткова появились «гейнеобразные» стихи («Память прошлого», «Доблестные студиозусы»). Пародированию подвергались и те рус. поэты, кто, по мнению Толстого и Жемчужниковых, впадал в эстетическую крайность при развитии традиций романтизма, – В. Г. Бенедиктов («Поездка в Кронштадт», «Аквилон», «Шея»), А. А. Фет («Осень», «Блестки во тьме»), А. С. Хомяков («Желания поэта», «В альбом красивой чужестранке»). Часто появлялись т. н. «стилевые» пародии, в которых использовалась форма отдельного известного источника для пародирования большой группы произведений. С такой целью в стихотворении «На мягкой кровати…» была использована форма баллады А. С. Пушкина «Черная шаль», а в стихотворении «На взморье» – форма «Воздушного корабля» М. Ю. Лермонтова.
Однако со временем пародии коснулись других родов и жанров, уже не обязательно связанных с романтизмом и вообще с художественной литературой («Гисторические материалы Федота Кузьмича Пруткова (деда)», «Проект: о введении единомыслия в России»). Особенно заметно жанровое разнообразие в корпусе драматических сочинений: «Фантазия» – комедия, «Блонды» – «драматическая пословица», «Спор древних греческих философов об изящном» – «драматическая сцена из древнегреческой классической жизни, в стихах», «Черепослов, сиречь Френолог» – оперетта, «Опрометчивый турка, или: Приятно ли быть внуком?» – «естественно-разговорное представление», «Сродство мировых сил» – мистерия, «Любовь и Силин» и «Торжество добродетели» – драмы.
Многие из «Мыслей и афоризмов» Козьмы Пруткова стали крылатыми словами, а его творчество в целом оказало сильное влияние на развитие рус. пародийно-сатирической и юмористической поэзии.
КОЗЬМА ПРУТКОВ
КОЗЬМА ПРУТКОВ
Источник: Литература и язык. Современная иллюстрированная энциклопедия. 2006
Козьма Прутков
— коллективный псевдоним братьев Александра, Алексея и Владимира Жемчужниковых и гр. Алексея К. Толстого (см.), в "биографии" К. П., составленной В. Жемчужниковым, скромно названных его "опекунами". В настоящее время — литературный образ с устойчивым социально-бытовым и сатирическим содержанием, существующий совершенно независимо от приписываемых этому вымышленному автору произведений.
К. П. — тип бюрократа эпохи Николая I, директора Пробирной палаты. "Во всех родах своей разносторонней деятельности он был одинаково резок, решителен, самоуверен. В этом отношении он был сыном своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий... К. П. был очевидно жертвой трех (точнее четырех — П. Б.) упомянутых лиц, сделавшихся произвольно его опекунами или клевретами. Они поступили с ним, как "сложные друзья", выставленные в трагедиях и драмах. Они под личиной дружбы развили в нем такие качества, которые желали осмеять публично. Под их влиянием он принял от других людей, имевших успех: смелость, самодовольство, самоуверенность, даже наглость и стал считать каждую свою мысль, каждое свое писание и изречение — истиной, достойной оглашения. Он вдруг счел себя сановником в области мысли и стал самодовольно выставлять свою ограниченность и свое невежество, которые иначе остались бы неизвестными вне стен Пробирной палаты". Таким рисует К. П. его "биография", в первой части выдержанная в тонах официальных ведомственных жизнеописаний той поры. Однако "литературная личность" К. П. складывалась иначе, нежели об этом сообщает биограф. В начале 50-х гг. в Петербурге существовал кружок, состоявший из перечисленных выше лиц (Толстой — двоюродный брат Жемчужниковых), принадлежавших к высшему дворянскому кругу. Остроумные юноши культивировали своеобразную юмористику, продолжавшую линию салонной поэзии "остроумцев" 20—40-х гг. [экспромты и эпиграммы С. А. Соболевского (см.), стихотворные шутки И. П. Мятлева (см.), bon mots Ф. И. Тютчева (см.)]. Возникшая в начале XIX в. как сатирическая летопись высшего круга (С. А. Неелов, 1779—1852), эта великосветская поэзия в 20-х—30-х гг. в своем левом крыле (в эпиграммах Соболевского) приобретает некоторый налет дворянской фронды, а в правом (в русско-французских виршах Мятлева) служит выражением националистических тенденций, направленных против поверхностной галломании среднего дворянства. В дальнейшем же, в годы особенного подъема реакции при Николае I, эта салонная поэзия обращается "в светскую забаву для приискания смешных иррациональностей", ставившую себе целью "разбивать построения логической мысли неожиданными противоречиями ей" (Ф. Д. Батюшков, см. ниже библиографию "К. П.").
Печатные выступления К. П. (в "Современнике" 1854 и 1860—1863 гг., в "Искре",
1859—1861, и "Развлечении", 1861, а также в произведениях, появившихся лишь в полном собр. сочин., 1883) представляют сочетание двух элементов: алогического комизма, характерной черты допрутковского периода деятельности кружка, и пародии как на отдельных тогдашних поэтов (Бенедиктов, Щербина, Хомяков, Полонский, Фет, Ап. Григорьев, Ив. Аксаков и др.), так и на лит-ые направления. Элементы алогизма значительнее всего представлены в баснях ("Незабудки и запятки", "Чиновник и курица", "Звезда и брюхо", "Цапля и беговые дрожки", "Кондуктор и тарантул", "Червяк и попадья"), в афоризмах ("Плоды раздумья"), в пародиях-стилизациях под романтику Кавказа (романс "На мягкой кровати лежу я один... В соседней палате кричит армянин") и Испании ("Осада Дамбы", "Желание быть испанцем"), под античность ("Философ в бане", "Древней греческой старухе, если бы она домогалась моей любви"), под мемуары ("Выдержки из записок моего деда"), в пьесах ("Любовь и Силин", "Опрометчивый турка, или приятно ли быть внуком?" "Черепослов, сиречь френолог"), а также в "политической прозе" (проект введения единомыслия в России). Большое значение придается в произведениях Козьмы Пруткова заглавиям, представляющим чаще всего сочетание логически несвязуемых понятий ("Незабудки и запятки", "Философ в бане", "Звезда и брюхо"), имеющих к тому же не всегда прямое отношение к следующему за ним тексту ("...откинув незабудки, здесь помещенные для шутки, ты только то из басни заключи"...).
Если эта часть произведений К. социологически восходит к "светской игре иррациональностями", то совсем иное социальное значение имела и иную общественную роль сыграла наиболее ценная часть наследия К. П. — пародии и афоризмы, представляющие сатиру на "философию жизни" бюрократов. По афоризмам собственно и сложился общественно-политический образ К. П. Афоризмы "Плодов раздумья", вроде: "Камергер редко наслаждается природой", "Только в государственной службе познаешь истину", "Если хочешь быть красивым, поступи в гусары", "Не всякому и гусарский мундир к лицу", "Бди", "Козыряй", "Смотри в корень" — своей утрированной и иронической установкой явились орудием борьбы с той бюрократической идеологией, за порождение которой они выдавались. Появление пародий К. П. в "Современнике", давно уже открывшем свои страницы этому жанру, характерно само по себе как обращение этого журнала к разночинной аудитории. Редакторы "Современника", с которыми члены кружка состояли в те годы в приятельских отношениях, и направляли деятельность "опекунов" Козьмы Пруткова в сторону пародии, придав таким образом прежде общественно-бессодержательной юмористике иную социальную функцию.
Критика правого лагеря встретила К. П. недоброжелательно. Рецензент "Пантеона" напр. бранил К. П. за "отсутствие вкуса и уважения к литературе", т. е. за пародии на "чистое искусство" и за алогизм. Совсем иначе отнеслись к К. П. разночинцы во главе с Добролюбовым, видевшим в К. П. орудие борьбы с "чистым искусством" как. только оно вновь оживает. "Чистая художественность привлекает общее внимание, — писал Добролюбов, имея в виду разночинного читателя, враждебно относившегося к теории "искусства для искусства", — единственно только в творениях К. П.". В другом месте Добролюбов отметил, что К. П. исчезал "на то время, когда у нас поднимались великие общественные вопросы". Эту точку зрения на К. П. как союзника в борьбе с "чистым искусством", т. е. дворянски-эстетической культурой, усвоили разночинцы 60-х гг. В 1863 появляется "некролог" К. П., представляющий либеральную сатиру на тогдашний бюрократизм. С этого времени афоризмы К. П. делаются излюбленным источником цитирования в либеральной и радикальной публицистике. К концу 70-х гг. под влиянием "оскудения" дворянства и культивируемого им "чистого искусства", а также в связи с быстрым ростом промышленной буржуазии и укреплением буржуазной литературы, социально-положительная роль пародий К. П. забывается, борьба с бюрократизмом теряет остроту, и о К. П. говорят лишь как о явлении прошлого. В 80-х гг. благодаря реакции вновь возникает интерес к К. П., на этот раз со стороны буржуазной критики, приветствующей "полное собрание сочинений" К. П. за отсутствие "тенденций"; наоборот, радикальная журналистика резко выступает против "бессодержательности" К. П., противопоставляя ему Щедрина. В 90-е и последующие годы благодаря новому переосмыслению К. П. придается социальное значение, о котором сказано выше. "В марксистских кругах в пору борьбы с народниками установилась своего рода традиция, обращения к К. П. В частности для Г. В. Плеханова К. П. был неисчерпаемым источником, откуда он брал остроумные и злые характеристики своих незадачливых противников" (В. А. Десницкий, см. ниже библиографию "К. П.").
В настоящее время К. П. справедливо считается одним из классиков русской юмористической литературы. Многие выражения из стихотворений и афоризмов К. П. вошли в живую речь ("Барон фон Гринвальдус все в той же позицьи на камне сидит", "Бди", "Козыряй", "Смотри в корень", "Никто необъятного обнять не может", "И терпентин на что-нибудь пригоден" и т. д.).
Библиография
: I. Полное собр. сочин., изд. 1-е, СПб., 1884, 2-е—1887, 3-е (ошибочно помечено вторым)—1894; 5-е—1894; 12-е (фактически 13-е)—1916; полное собр. сочин., изд. А. и В. Жемчужниковых, СПб., 1888; То же, изд. 2-е, СПб., 1912; То же, Гиз, Л., 1927 (наиболее полное, хотя есть пропуски и неточности); Избр. сочин., под ред. Н. О. Лернера, "Прибой", Л., 1927 (ценный комментарий); Избранный Прутков, М., 1927, биб-ка "Огонек"; Старое и новое M., 1928, биб-ка "Огонек"; "Не всегда с точностью понимать должно", Новонайденные произведения, "ЗИФ", Л., 1926; Проект введения единомыслия в России, Любовь и Силин, "Радуга", П. — М., 1923. Кроме того, "Голос минувшего", 1922, № 2; "Русский современник", 1924, № 1; "Огонек", 1925. № 44; "Красная газета", вечерний вып., 1925, №№ 311 и 314; "Красная новь", 1926, № 4; Амфитеатров, Забытый смех, П., 1914.II. Дружинин, "Библиотека для чтения", 1851, XII, или Полн. собр. сочин., т. VI, стр. 559—563; Добролюбов Н., Перепевы, "Современник", 1860, № 8; Eго же, Черты для характеристики русского простонародья, там же, № 9; Скабичевский, История новой русской литературы, гл. XXVI; Иванов-Разумник, История русской общественной мысли, т. I (разн. изд.); Десницкий, Предисловие к Собр. сочин., Гиз; История русской литературы XIX в., под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского, т. II, стр. 202—203 (Ч. Ветринский), и т. III, стр. 424 (Ф. Д. Батюшков); Глинский Б. Б., "Исторический вестник", 1908, XI, стр. 579—583, и там же, 1910, II, стр. 525—526; Стасюлевич М. М. и его современники, т. IV (письма В. М. Жемчужникова об изд. полного собр. сочин. Пруткова, там же письма Алексея Жемчужникова); Б. Н. П. (П. Берков), К. Прутков. К 75-летию литературного дебюта, "Красная газета", веч. вып., 1929, 22/II.
III. Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928.
П. Берков.
{Лит. энц.}