? - после 1500), дьяк, писатель, приближенный Ивана III. Один из руководителей русской дипломатии в 80-90-е гг. 15 в. Глава московского кружка религиозных реформаторов.
КУРИЦЫН Федор Васильевич
КУРИЦЫН Федор Васильевич
Источник: История отечества. Энциклопедический словарь. 1999
Курицын, Федор Васильевич
— дьяк, ум. около 1500 г. Точных сведений о происхождении этой фамилии не имеется, но, по-видимому, эти Курицыны не принадлежали к тем Курицыным, которые ведут свое начало от знатного рода Свибловых и записаны в Бархатную книгу. Ф. В. Курицын в течение двадцати лет занимал первенствующее положение между дьяками и пользовался большим доверием Иоанна III. В 1482 г. он был отправлен к венгерскому королю Матвею Корвину, для утверждения договора, заключенного в Москве с венгерским послом, и для обмена грамотами. На возвратном пути он был задержан турками в Белграде и освобожден лишь стараниями короля Матвея и крымского хана Менгли-Гирея. Иоанн III письменно поблагодарил Менгли-Гирея за содействие к освобождению Курицына и двух мастеров (пушечника и каменщика), выписанных из Италии и попавших в плен вместе с Курицыным. Кроме того, Иоанн просил Менгли-Гирея разузнать, справедливо ли говорили турецкие паши Курицыну о желании султана жить в дружбе с великим князем московским? На это Менгли-Гирей получил от султана Баязета II следующий ответ: "ежели государь московский тебе, Менгли-Гирею, брат, то будет и мне брат". В 1488 году Курицын записывал посольские речи рыцаря Николая Поппеля, присланного германским императором Фридрихом к великому князю Иоанну III с предложением заключить брак племянника императора, Альбрехта маркграфа баденского, с одной из дочерей великого князя, Еленой или Феодосией; в 1490 г. встречал вместе с окольничим Чеботовым посланника императора Максимилиана, Георгия Делатора, на великокняжеском дворе, на лестннце. В 1491 г. рыцарь Поппель, приезжавший в 1488 г. посланником от немецкого императора, прислал великому князю Иоанну III письмо и богатые подарки, но великий князь не принял подарков и велел Курицыну ответить слуге Поппеля в следующих выражениях: "Государь твой Николай писал к Государю нашему не по пригожу как есть пишут к Великим Государем: ино нам поминки его не надобе". В 1493 г. Курицын записывал речи Ивана Подося, присланного мазовецким князем Конрадом, желавшим посватать одну из дочерей великого князя Иоанна III и предлагавшим союз против преемников польского короля Казимира IV. В 1494 г. был послан вместе с князьями Вас. Ив. Патрикеевым и Сем. Ив. Ряполовским в Вильну к литовскому королю Александру для утверждения условий его брака с дочерью Иоанна III — Еленой. В 1495 г. участвовал в новгородском походе Иоанна III; в 1491—1500 гг. рядом с дьяком Андреем Майком и всегда на одном из первых мест упоминается в записях о приеме и переговорах с послами польско-литовского короля. Курицын принадлежал к числу лиц, причастных к умственному движению в Московском государстве ХV — XVI вв., возбужденному ересью так называемых жидовствующих. Эта ересь — смесь иудейства с христианским рационализмом — появилась в Киеве в половине XV в., оттуда перешла в Новгород, а из Новгорода была перенесена в 1480 г. двумя главными еретиками, священниками Дионисием и Алексеем, в Москву, куда эти два лица были взяты самим великим князем Иоанном III, на которого они произвели при первом знакомстве весьма благоприятное впечатление. Назначенные к Успенскому и Архангельскому соборам, они скоро распространили свое учение между влиятельными людьми. В числе их сторонников были: Симоновский архимандрит Зосима, получивший вскоре место московского митрополита, невестка великого князя Елена, мать наследника престола, и братья дьяки, Федор Васильевич и Иван-Волк Васильевич Курицыны. В 1490 г. новгородский архиепископ Геннадий, собрав все известия о ереси жидовствующих, прислал доказательства вместе с виновными на суд великому князю и перечислил и московских единомысленников, кроме Зосимы и дьяка Ф. В. Курицына. Названные Геннадием еретики были наказаны, а Курицын не только не пострадал вместе с ними, но и не лишился прежнего доверия великого князя, что видно из приведенных выше фактов его служебной деятельности за 1491—1500 гг. В 1494 г. Зосима, за открывшееся еретичество и далеко не монашеский ораз жизни, был удален с кафедры; преемником ему явился Симон — на этот раз Курицыну не удалось провести последователя ереси; за то именно Курицын успел устроить назначение в Новгород в архимандриты Юрьева монастыря еретика Кассиана, через которого снова распространилась ересь в Новгороде, почти подавленная было суровыми мерами Геннадия. В Москве же Курицын успевал убеждать великого князя, что ереси вовсе нет, и что слухи об ее существовании, доходившие до великого князя, суть плод неумеренной ревности к вере некоторых, слишком подозрительных людей. Известный историк церкви, Голубинский, дает такое объяснение вопроса, как удавалось Курицыну убеждать в этом Иоанна, несмотря на двукратное признание на соборах факта существования ереси: он приводит сведение о том, что Курицын был довольно сведущ в астрологии и предполагает, что ему удавалось убедить Иоанна Васильевича в том, что действительные еретики были в Новгороде и были осуждены собором и уничтожены после него, а что затем в Москве оставались только люди, занимающиеся астрологией, — занятия же астрологией с точки зрения церковной тоже запрещенные, тем не менее не могли не представляться Иоанну значительно менее опасными и менее незаконными; вместе с тем — вовсе не трудно было представить государю, что именно эти занятия являются в глазах многих весьма большим религиозным преступлением и подают повод утверждать существование ереси; нет ничего невозможного даже и в том, что Иоанн III, как многие и из образованнейших его современников, верил и сам в астрологию. — Ф. Курицын умер между 1497 и 1504 г., t — и вслед за его смертью произошел новый разгром еретиков: в декабре 1504 г. Иван Курицын, Иван Михайлов и другие были сожжены, иные были подвергнуты другим наказаниям; ересь теперь была уничтожена окончательно.
Востоков полагает, что известная повесть о Дракуле, воеводе волошском, написана или самим Курицыным, или кем-нибудь из его спутников, бывших с ним в 1482 г. в Венгрии. Это предположение основано на заявлении сочинителя повести о Дракуле, что он сам видел в Венгрии, в Будине, Дракулиных сыновей, привезенных туда королем Матвеем. Соловьев со своей стороны высказывает мнение, что сочинитель повести о Дракуле составил и летопись времен Иоанна III, так как летописец говорит, что видел изгнанных турками владетельных лиц, а это мог сказать только человек, бывший за границей, например в Венгрии. Если эти догадки справедливы, то Курицын является не только государственным деятелем, но и бытописателем.
Голубинский, "Ист. рус, церкви", т. II, половина I, 560—580; Соловьев, "История", кн. I, 1437, 1547—1553, 1577, 1578; Жиакин, "Митр. Даниил", 38—53; Бантыш-Каменский, "Обзор внешних сношений России", I, 756, III, 78; другие источники см. в биографии Афан. Курицына.
В. Корсакова.
{Половцов}
КУРИЦЫН ФЕДОР ВАСИЛЬЕВИЧ
ум. не ранее 1500)—посольский дьяк Ивана III, писатель. В 1482—1484 гг. был послан в Молдавию и Венгрию для ведения переговоров со Стефаном Великим и Матвеем Корвиным о союзе против Польско-Литовского государства; на обратном пути был задержан турками, но осенью 1485 г. благодаря посредничеству крымского хана освобожден и вернулся в Москву. В 80— 90-х гг. играл виднейшую роль в политике Ивана III (“того бо державный во всем послушаше”,— написал о нем Иосиф Волоцкийв одном из своих сочинений; впоследствии эта фраза была зачеркнута). В 1497 г. К. скрепил грамоту Ивана III и его внука —Дмитрия Ивановича, на которой впервые появился новый герб Русского государства—двуглавый орел. Влияние К. сохранялось, во всяком случае, до 1499—1500 гг., в 1500 г. он последний раз упоминается в посольских делах. В 1502 г. подверглись опале Дмитрий Иванович и его мать Елена Стефановна, с которыми был связан К. Среди казненных в эти годы еретиков был брат К.— Иван-Волк, но сам он в делах собора не упоминался, и судьба его остается неизвестной. К. играл важную роль в истории новгородско-московской ереси, возглавлял московский еретический кружок, сложившийся, во всяком случае, уже в 1485 г. Архиепископ Геннадий Новгородский уже в 80-х гг. именовал К. “начальником” еретиков. Из дошедших до нас литературных сочинений противников ереси наиболее определенные сведения о взглядах еретиков дают “Сказания о скончании седьмой тысящи” и “Рассуждение об иноческом житии”. Судя по ним, главной особенностью мировоззрения московских еретиков была критика учений святых отцов и, в частности, отрицание монашества и монастырей. Из литературных произведений, которые могут быть связаны с именем К., в первую очередь должно быть названо “Лаодикийское послание”. Оно состоит из философского введения, построенного в своеобразной стихотворной форме (первое слово каждой строфы повторяет последнее слово предыдущей), и “литореи в квадратах”— особой таблицы, состоящей из двух рядов букв в алфавитном порядке и относящихся к ним грамматических и иных комментариев с зашифрованной подписью К., где он рекомендует себя “преведшим Лаодикийское послание”, что, однако, не дает оснований судить о том, являлось ли это сочинение переводным или оригинальным. Идейный смысл памятника далеко не ясен. Высказывались мнения, что “литорея в квадратах” содержит элементы средневековых каббалистических учений и криптографические указания (“литорея” помимо грамматического смысла может служить также ключом для шифра). “Надписания”, сопровождающие в памятнике отдельные буквы, не дают достаточных оснований для определения культурного характера “алфавитной мистики”, наличие которой также весьма неопределенно. Вероятным представляется предположение о связи с “Лаодикийским посланием” анонимного “Написания о грамоте” (тема “само-властья ума”). Послесловие, читающееся в ряде списков “Лаодикийского послания”, вызвало в XVI в. появление полемического ответа — “О тщеславии юных”, принадлежавшего, возможно, Максиму Греку. Во вступительной части “Лаодикийского послания” обнаруживается идея свободы воли (“душа самовластна”), понимаемая, очевидно, шире, чем это допускало ортодоксальное православие. Наиболее важна для характеристики К. как писателя атрибуция ему анонимного литературного памятника “Повесть о Дракуле”. Это первый известный нам памятник русской беллетристики, так как повесть не входила в какие-либо летописные или хронографические своды и была посвящена герою, едва ли известному на Руси как историческое лицо; в повести нет обычных для исторического повествования дат; Дракула воспринимался скорее всего как персонаж анекдотов. Авторство К. может быть предположительно установлено из упоминаний в заключительной части “Повести”, из которых следует, что сочинитель ее русский, побывавший в Венгрии в начале 80-х гг. XV в., и не один, а с какими-то спутниками. Все эти данные более всего подходят именно к К., возглавлявшему посольство в Венгрию и Молдавию как раз в 1482—1484 гг. Повесть тесно связана с устными рассказами: она основана на легендах и анекдотах о жестоком “мутьянском воеводе” Дракуле, как в соседних с Валахией странах именовали валашского государя Влада Цепеша, правившего в 1456—1462 и 1477 гг. Анекдоты о Дракуле отразились в немецких брошюрах конца XV в. и “Венгерской хронике” итальянского гуманиста А. Бонфини. Герой “Повести о Дракуле”— лицо сложное и противоречивое, и смысл повествования воспринимается разными исследователями по-разному. В нем видели и “модель царского поведения”, и абсолютно отрицательную фигуру злодея. Но Дракула не просто злодей, он подвергает свои жертвы жестокому испытанию, задавая им загадки, и карает тех, кто не может их отгадать. Этим он походит на княгиню Ольгу (каравшую таким образом древлян) или на мудрого зверя Китовраса из переводной повести о Соломоне и Китоврасе. Недогадливость и корыстолюбие он мог жестоко наказать. Так, однажды, собрав в специально построенных хоромах всех нищих, старых и увечных, Дракула спросил их: “Хотите ли, чтобы я сделал вас счастливыми и ни в чем не будете нуждаться?” Обрадованные нищие согласились. Он приказал сжечь их в хоромах, избавляя людей от них, а их самих от нужды: “пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты или болезней”. Испытанию подвергаются купцы и монахи, турецкие послы и даже сам турецкий султан. Испытывается мудрость собеседника, и “неизящные люди”, не умеющие “противу кознем (хитростям) его отвещати”, трагически расплачиваются за свое “неизящество” (т. е. ограниченность). Конечно, Дракула — не “модель царского поведения”. Жестокость его носит изощренный характер: он любит пировать возле кольев, на которых умирают посаженные на них люди, и сажает на кол (это любимая им казнь) не только преступников, но и разного рода неудачников, как, например, слугу, не сумевшего скрыть своего неудовольствия смрадом разлагающихся на кольях трупов, или Монаха, посочувствовавшего казненным, или посла, давшего Дракуле недостаточно умный, по его мнению, ответ. Но вместе с тем Дракула, по представлению автора русской повести, не только изощренно жесток. Если авторы немецких брошюр видели в Дракуле только изверга, то русский автор, как и Бонфини, отмечал борьбу валашского князя со злом. Он “ненавидел зло в своей земле”, и если кто “совершит какое-либо преступление, украдет или ограбит, или обманет, или обидит”, то не избегнет смерти, “будь он знатным вельможей, или священником, или монахом, или простым человеком”. Страх перед суровыми карами был столь велик, что в государстве Дракулы у колодца, находящегося в безлюдном месте, могла оставаться без присмотра золотая чара дивной красоты — никто не посмел бы ее похитить. Если считать “Повесть о Дракуле” произведением К., то это во многом дополнило бы его характеристику как публициста и идеолога. Своеобразная позиция автора предопределила судьбу его произведения в письменности XVI в.- в этом столетии “Повесть”, как и др. произведения, не соответствующие канонам церковной литературы, исчезла из рукописной традиции. Причиной этого было, очевидно, слишком откровенное изображение автором неизбежных следствий “грозной” власти. Изд.: Повесть о Дракуле / Подг. текста М. О. Скрипиля; Перевод Б. А. Ларина; Примеч. Н. И. Тотубалина; Ст. Я. С. Лурье // Русские повести XV—XVI веков.— М.; Л., 1958.— С. 92—97, 420—427; Повесть о Дракуле / Исслед. и подг. текстов Я. С. Лурье.— М.; Л., 1964; Повесть о Дракуле / Подг. текста и примеч. Я. С. Лурье; Перевод О. В. Творогова // Изборник (1969).—С. 432—445; Лаодикийское послание // Подг. текста, перевод и комм. Я. С. Лурье // ПЛДР: Вторая половина XV века.— М., 1982.— С. 538—539, 675—678; Повесть о Дракуле / Подг. текста и комм. Я. С. Лурье; Перевод О. В. Творогова // Там же.— С. 554— 565, 684—686; Повесть о Дракуле / Перевод О. В. Творогова//Изборник (1986).—С. 234— 241. Лит.: Седельников А. Д. Литературная история повести о Дракуле // ИпоРЯС.— 1929.—Т. 2, кн. 2.—С. 652—659; Лурье Я. С. I) Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV— начала XVI в.— М.; Л., I960.-С. 140—143, 172—177, 197—200; 2) Еще раз о Дракуле и маккиавелизме // Рус. лит.— 1968.—№ 1.—С. 142—146; 3) (совместно с А. Ю. Григоренко) Курицын Федор Васильевич//Словарь книжников.—Вып. 2, ч. 1.— С. 501—510; Русские современники Возрождения: Книгописец Ефросин. Дьяк Федор Курицын.— Л., 1988.—С. 89-135. Я. С. Лурье
Источник: Литература Древней Руси. Биобиблиографический словарь. 1996