Мережковский Дмитрий Сергеевич
Источник: История России. Словарь-справочник. 2015
В 1888 в Петербурге вышла первая книга М. «Стихотворения (1883-1887)», в 1892»Символы (Песни и поэмы)», в 1893- первая литературно-критическая книга «О причинах упадка и о новых течениях современной литературы», в которой обосновывается теория русского символизма. В 1897 появился сборник статей М. «Вечные спутники: Портреты из всемирной литературы» (о Марке Аврелии, Кальдероне, Сервантесе, Монтене, Флобере, Ибсене, Достоевском, Гончарове, Пушкине и др.). В 1895 в «Северном вестнике» печаталась 1-я часть трилогии «Христос и Антихрист» роман «Отверженный» (в дальнейшем названный «Смерть богов. Юлиан Отступник»), в 1900 в журнале «Мир Божий» - 2-я часть, «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», в 1904 в журнале «Новый путь» - 3-я часть, «Петр и Алексей», получившая в отдельном издании название «Антихрист» (СПб., 1905; все три части переизд. Берлин, 1922). В 1900-2 журнал «Мир искусства» печатал крупнейшую критическую работу М. «Толстой и Достоевский» (отд. изд. СПб., 1901-2).
М. - один из создателей Религиозно-Философского собрания (1901-3), отчеты которого печатались в журнале «Новый путь» (1903-4); одним из редакторов был М. В 1907 начались заседания Религиозно-Философского общества, в которых принимал участие М. Он переводил Эсхила, Софокла, Эврипида, Лонгуса, итальянские новеллы эпохи Возрождения. В 1906 вышли два его исследования: «Гоголь и черт», «Грядущий Хам» - о близящейся революции.
В 1906 М. и Гиппиус уехали в Париж, где прожили до 1914, временами наезжая в Россию. В 1907 в Париже на французском языке вышел сборник стихов М., Гиппиус и Д.Философова «Le Tsar et la Revolution», в Петербурге - сборники «В тихом омуте» (1908), «Не мир, но меч: К будущей критике христианства» (1908). В 1910 в Петербурге появилось его «Собрание стихов, 1883-1910» и сборник статей «Больная Россия».
Наиболее полное собрание сочинений дореволюционного периода в 2 4 томах вышло в Москве в 1914 (1-е полн. собр. соч. в 17 т. 1911-12).
Затем до эмиграции М. опубликовал еще несколько книг в Петрограде: «Было и будет: Дневник, 1910-1914» (1915), «Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев» (1915), «Невоенный дневник: 19141916» (1917).
Вышла вторая трилогия М. «Царство зла», посвященная судьбам России: драма для чтения «Павел 1» (СПб., 1908), «Александр 1» (Рус. мысль, 1911-12; отд. изд. 1913; Берлин, 1925:М" 1990) и «14 декабря» (Пг" 1918; Париж, 1921).
В конце декабря 1919 М. с женой, Философовым и секретарем В.Злобиным эмигрировали сначала в Минск и Варшаву, а в октябре 1920 - в Париж, где у М. была собственная квартира. 16.12.1920 он прочитал в Париже первую лекцию - «Большевизм, Европа и Россия», в которой рассмотрел тройную ложь большевиков: «мир, хлеб, свобода» - война, голод, рабство. В 1922 в Мюнхене вышла книга четырех авторов (М" Гиппиус, Философов и Злобин) «Царство Антихриста» - программное выступление в печати после бегства из Советской России, полное живых впечатлений от двух лет жизни в большевистском Петрограде. В 1926 М. и Гиппиус организовали в Париже литературное и философское общество «Зеленая лампа», президентом которого стал Г.Иванов. Стенографические отчеты (1-е заседание 5.2.1927) печатались в парижском журнале «Новый корабль» (1927). В эмиграции М. создал исторические и философские романы «Рождение богов. Тутанкамон на Крите» (СЗ, 1924, № 21, 22; отд. изд. Прага, 1925), «Мессия» (СЗ, 1926-27, № 27-32; отд. изд.
Париж, 1928). Центральным трудом этого времени стала книга «Иисус Неизвестный» (Белград, 1932: переизд. в журн. «Октябрь», 1992-93), завершившая трилогию о средствах спасения человечества: «Тайна трех: Египет и Вавилон» (Прага, 1925); «Тайна Запада: Атлантида-Европа» (Белград, 1930: М" 1992). Цифра «три» играла исключительную роль в философии истории и культуры у М. Он часто группировал свои произведения в трилогии или придавал им трехчастный характер. В романах М. ощущается воздействие религиозно-философских концепций Вл.Соловьева и В.Розанова, а также стремление осмыслить катаклизмы XX в. в свете духовно-нравственной истории человечества. Г-Адамович писал, что М. «думал о Евангелии всю жизнь и шел к «Иисусу Неизвестному» через все свои прежние построения и увлечения, издалека глядя в него, как в завершение и цель». Вместе с тем он говорил об исходящем от всего сочинения М. «холодке» и объяснял это отвлеченностью и «внежизненностью» - как самыми характерными чертами М.Б.Вышеславцев определил это сочинение, переведенное на несколько иностранных языков, как «не литературу, не догматическое богословие, не религиозно-философское рассуждение, а интуитивное постижение скрытого смысла, разгадывание евангельских притч». Рассматривая жанровые особенности другой части трилогии («Тайна Запада: Атлантида-Европа») Б.Поплавский назвал ее опытом «непрерывного интеллектуального экстаза», «сплошным экстатическим монологом».
М. давно был известен как мастер жанра биографического романа. В годы эмиграции он создал еще две книги этого рода: «Наполеон» (Белград, 1929: М" 1993) и «Данте» (Брюссель, 1939). В сентябре 1928 М. принял участие в 1-м съезде русских писателей-эмигрантов, организованном югославским правительством в Белграде. При Сербской Академии наук была создана издательская комиссия, выпускавшая «Русскую библиотеку», в первом номере которой вышел «Наполеон» (отрывки в журн. «Новый корабль», 1927, № 2 и СЗ, 1928, № 34, 35). Идеи книги о Наполеоне входят в концепцию «Третьего Завета», проповедовавшуюся М. еще в петербургский период. Судьба мира, согласно этим идеям, высказанным еще в XII в. итальянским монахом Иоахимом флорским, проходит через три основных этапа: период Бога-Отца, Творца Ветхого Завета, когда жизнь определяется законом (господин и раб): период Сына Божьего Христа (отец и дитя), длящийся и поныне: в грядущем откроется «Третий Завет» - Царство Духа, когда жизнь будет проходить в полной любви и интимности. Наполеон для М. - «последнее воплощение бога солнца, Аполлона». Атлантида и Апокалипсис - это конец первого человечества и конец «Второго Завета». Наполеон - «человек из Атлантиды» и «апокалипсический Всадник» одновременно. Он послан в мир, говорит М.
чтобы сказать людям: «Может быть, скоро конец». Философский смысл романа, его «метаисторическое значение» (М.Цетлан) определяются обращенностью к настоящему, к тому, что переживала Россия в ту пору.
Книга писалась с неизбывной думой о русской революции, о катастрофе 1917, после которой «бесы революции» установили в стране «красный террор». М. говорил о своих исторических произведениях: «Большинство считает, что я исторический романист: и это глубоко неправильно; в прошлом я ищу будущее... Настоящее кажется мне иногда чужбиною.
Родина моя - прошлое и будущее».
Среди религиозно-философских сочинений М., написанных в годы эмиграции, выделяются три небольших исследования: «Павел. Августин» (Берлин, 1936), «Св.Франциск Ассизский» (Берлин, 1938) и «Жанна дАрк и Третье Царство Духа» (Берлин, 1938) под общим заглавием «Лица святых от Иисуса к нам». Отмечая, что подход М. к фигуре Франциска Ассизского не реально-исторический, а историко-философский, П.Бицилла утверждал: «Цель автора - указать место Св.Франциска не в истории Европы, а в «вечной», «идеальной» истории».
Посмертно на французском языке издана трилогия М. «Реформаторы», оконченная незадолго до 2-й мировой войны; «Luther» (Париж, 1941), «Calvin» (Париж, 1942), «Pascal» (Париж, 1941). На русском языке трилогия вышла в Нью-Йорке в 1991. Незадолго до смерти М. завершил свою последнюю трилогию об «испанских тайнах»: «Санта Тереза Испанская» (Возрождение, 1959, № 92, 93), «Св. Иоанн Креста» (НЖ, 1961, №64, 65; 1962, № 69) и «Маленькая Тереза» (Ann Arbor, 1984).
Характеризуя значение М. для русской литературы, Адамович писал: «Влияние Мережковского, при всей его внешней значительности, осталось внутренне ограниченным. Его мало любили, мало кто за всю его долгую жизнь был и близок к нему. Было признание, но не было порыва, влечения, даже доверия, - в высоком, конечно, отнюдь не житейском смысле этого понятия. Мережковский - писатель одинокий». Еще резче оценивал М. в своей лекции в берлинском Русском научном институте 29.6.1934 И.Ильин. «Психология, психика, целостный организм души совсем не интересует Мережковского: он художник внешних декораций и нисколько не художник души. Душа героя есть для него мешок, в который он наваливает, насыпает все, что ему, Мережковскому, в данный момент нужно и удобно. Пусть читатель сам переваривает все, как знает..
Замечательно, что читателю никогда не удается полюбить героев Мережковского - Мережковский не вчувствуется в своих героев, не вчувствует в них и своих читателей: не любя показывает нелюбимое и не вызывает к нелюбимому никакой любви». О том же еще в 1915 писал В.Розанов, близко знавший М. и оставивший воспоминания о нем в книге «Мимолетное»: «...мне кажется иногда (часто), что Мережковского нет... Что это - тень около другого... Вернее - тень другого, отбрасываемая на читателя... О, как страшно ничего не любить, ничего не ненавидеть, все знать, много читать, постоянно читать и, наконец, к последнему несчастию, - вечно писать, т.е. вечно записывать свою пустоту и увековечивать то, что для всякого есть достаточное горе, если даже и сознается только в себе. От этого Мережковский вечно грустен».
М. был противником всех форм тоталитаризма. Его философия духовной свободы как основы Царства Божия на земле («Третьего Завета») делала для него невозможным сотрудничество с большевизмом или с нацизмом. Он надеялся на взаимное уничтожение этих двух зол. В радиоречи, произнесенной после нападения Гитлера на СССР, М. остался верен себе и повторил то же, что писал с 1920 о большевизме как абсолютном зле и необходимости крестового похода против большевизма, к чему он в свое время призывал Пилсудского и Папу римского, «Большевизм никогда не изменит своей природы, как многоугольник никогда не станет кругом, хотя можно увеличить до бесконечности число его сторон... Основная причина этой неизменности большевизма заключается в том, что он никогда не был национальным, это всегда было интернациональное явление; с первого дня его возникновения Россия, подобно любой стране, была и остается для большевизма средством для достижения конечной цели - захвата мирового владычества». Не случайно Гиппиус закончила свою книгу о М. словами, что М. и она «были и в начале, и в конце, и всегда «за интервенцию». Писатель верил, что духовное начало, культура и разум, планомерно уничтожавшиеся большевиками, возвратятся в Россию. Он был убежден, что именно повергнутая в кровь Россия духовно возродится и начнет «спасение мира», которое другие народы завершат. Соч.: Избр. статьи. Мюнхен, 1972.
Источник: Энциклопедия Русской эмиграции
Мережковский Дмитрий Сергеевич - известный поэт, романист, критик и публицист. Родился в 1866 г. Отец его занимал видное место в дворцовом ведомстве. Окончил курс на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Женат на известной поэтессе-модернистке З.Н. Гиппиус (XIII, 577). С 15 лет помещал стихи в разных изданиях. Первый сборник его стихотворений появился в 1888 г. Очень много Мережковский, вначале своей деятельности, переводил с греческого и латинского; в ""Вестнике Европы"" (1890) напечатан ряд его переводов трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Отдельно вышел прозаический перевод ""Дафниса и Хлои"", Лонга (1896). Переводы трагиков изящны, но, очень рано Мережковский выступает и в качестве критика: в ""Северном Вестнике"" конца 1880-х годов, ""Русском Обозрении"", ""Труде"" и других изданиях были напечатаны его этюды о Пушкине , Достоевском , Гончарове , Майкове , Короленко , Плинии, Кальдероне, Сервантесе, Ибсене, французских неоромантиков и пр. Часть их вошла в сборник: ""Вечные Спутники"" (с 1897 г. 4 изд.). В 1893 г. издана им книга ""О причинах упадка современной русской литературы"". Крупнейшая из критических работ Мережковского (первоначально напечатана в органе новых литературно-художественных течений ""Мир Искусства"") - исследование ""Толстой и Достоевский"" (2 т., с 1901 г. 3 изд.). Из других критико-публицистических работ вышли отдельно: ""Гоголь и Черт"" (с 1906 г. 2 изд.), ""М.Ю. Лермонтов, поэт сверхчеловечества"" (1909 и 1911), книжка ""Две тайны русской поэзии. Тютчев и Некрасов"" (1915) и брошюра ""Завет Белинского"" (1915). В ""Северном Вестнике"" 1895 г. Мережковский дебютировал на поприще исторического романа ""Отверженным"", составляющим первую часть трилогии ""Христос и Антихрист"". Вторая часть - ""Воскресшие боги. Леонардо да Винчи"" - появилась в 1902 г., третья - ""Антихрист. Петр и Алексей"" - в 1905 г. В 1913 г. издан отдельно (печатался в ""Русской Мысли"") 2-томный роман ""Александр I"". В начале 1900-х годов Мережковский, изжив полосу ницшеанства, становится одним из главарей, так называемого ""богоискательства"" и ""неохристианства"", и вместе с З. Гиппиус, Розановым , Минским , Философовым и др. основывает ""религиозно-философские собрания"" и орган их - ""Новый Путь"". В связи с этим перестроем миросозерцания, получившим яркое выражение и в исследовании ""Толстой и Достоевский"", Мережковский пишет ряд отдельных статей по религиозным вопросам. С середины 1900-х годов Мережковский написал множество публицистических фельетонов в ""Речи"" и др. газетах, а в последние годы состоит постоянным сотрудником ""Русского Слова"". Религиозные и публицистические статьи Мережковского собраны в книгах: ""Грядущий Хам"" (1906), ""В тихом омуте"" (1908), ""Не мир, но меч"" (1908), ""Больная Россия"" (1910), ""Было и будет. Дневник"" (1915). В Париже Мережковский, совместно с З. Гиппиус и Д.В. Философовым, напечатал книгу ""Le Tsar et la Revolution"" (1907). В сотрудничестве с ними же написана драма из жизни революционеров: ""Маков цвет"" (1908). Драма Мережковского ""Павел I"" (1908) вызвала судебное преследование, но суд оправдал автора, и книга была освобождена от ареста. Первое собрание сочинений Мережковского издано товариществом М.О. Вольф (1911 - 13) в 17 т., второе - Д.И. Сытиным в 1914 г. в 24 т. (с библиографическим указателем, составленным О.Я. Лариным). Романы Мережковского и книга о Толстом и Достоевском переведены на многие языки и создали ему громкую известность в Западной Европе. - Отличительные черты разнообразной деятельности Мережковского - преобладание головной надуманности над непосредственным чувством. Обладая обширным литературным образованием и усердно следя за европейским литературным движением, Мережковский почти всегда вдохновляется настроениями книжными. Менее всего Мережковский интересен как поэт. Стих его изящен, но образности и одушевления в нем мало, и, в общем, его поэзия не согревает читателя. Он часто впадает в ходульность и напыщенность. По содержанию своей поэзии Мережковский сначала всего теснее примыкал к Надсону . Не будучи ""гражданским"" поэтом в тесном смысле слова, он охотно разрабатывал такие мотивы, как верховное значение любви к ближнему (""Сакья-Муни""), прославлял готовность страдать за убеждения (""Аввакум"") и т. п. На одно из произведений первого периода деятельности Мережковского - поэму ""Вера"" - выпал самый крупный успех его как поэта; живые картины духовной жизни молодежи начала 1880-х годов заканчивается призывом к работе на благо общества. С конца 1880-х годов Мережковского захватывает волна символизма и ницшеанства. Мистицизма или хотя бы романтизма в ясном до сухости писательском темпераменте Мережковского совершенно нет, почему и ""символы"" его переходят в ложный пафос и мертвую аллегорию. - Широко задумана ""трилогия"" Мережковского, долженствующая изобразить борьбу Христа и Антихриста во всемирной истории. Крайняя искусственность замысла, мало заметная в первом романе, ярко выступила на вид, когда трилогия была закончена. Если еще можно было усмотреть борьбу Христа с Антихристом в лице Юлиана отступника, то уже чисто внешний характер носит это сопоставление в применении к эпохе Ренессанса, когда с возрождением античного искусства якобы ""воскресли боги"" древности. В третьей части трилогии сопоставление держится исключительно на том, что раскольники усмотрели Антихриста в Петре. Самый замысел сопоставления Христа и Антихриста не выдерживает критики; с понятием о Христе связано нечто бесконечно-великое и вечное, с понятием об Антихристе - исключительно суеверие. То же самое можно сказать и о другом лейтмотиве трилогии - заимствованной у Ницше мысли, что психология переходных эпох содействует нарождению сильных характеров, приближающихся к типу ""сверх-человека"": представление о ""переходных"" эпохах противоречит идее непрерывности всемирной истории и постепенности исторической эволюции. Особенно очевидна искусственность этой идеи в применении к Петру; в исторической науке прочно установился взгляд, что Петровская реформа была лишь эффектным завершением задолго до того начавшегося усвоения европейской культуры. В чисто художественном отношении выше других первый роман. В нем много предвзятости, психология Юлиана-Отступника полна крупнейших противоречий, но отдельные подробности разработаны порой превосходно. Предприняв поездку в Грецию, тщательно ознакомившись с древней и новой литературой о Юлиане, автор проникся духом эллинизма и сумел передать не только внешний быт античности, но и самую ее сущность. В ""Воскресших богах"" Мережковский с особенным увлечением отдался той стороне ницшеанства, которая заменяет мораль преклонением перед силой и ставит искусство ""по ту сторону добра и зла"". Мережковский на всем протяжении романа подчеркивает полное нравственное безразличие великого художника, вносящего одно и то же воодушевление и в постройку храма, и в план особого типа домов терпимости, в придумывание разных полезных изобретений, и в устройство ""уха тирана Дионисия"", с помощью которого сыщики незаметно могут подслушивать. Вторая часть трилогии, как и третья - не вполне художественные произведения; не меньше половины занимают выписки из подлинных документов, дневников и т. п. Еще меньше можно причислить оба романа к подлинной истории. Благодаря, однако, хотя и тенденциозной, но яркой мысли, подкрепленной колоритными цитатами, ""Воскрешение Боги"" - одна из интереснейших книг по Ренессансу; это признано даже в богатой западноевропейской литературе. В третьей части трилогии Петр ""Великий"" в значительной степени меркнет, и на первый план выступает Петр более ""Грозный"", чем ""Грозный"" царь Иван . Перед нами проходят картины дикого распутства, безобразнейшего пьянства, грубейшего сквернословия и во всей этой азиатчине главную роль играет великий насадитель ""европеизма"". Мережковский сконцентрировал в одном фокусе все зверское в Петре. Новую серию исторических тем Мережковский начал драмой ""Павел I"" и большим романом ""Александр I"". Личность Павла и трагедия его смерти освещены автором самостоятельно, без принижения личности императора. Александровская эпоха разработана довольно поверхностно, а декабристское движение - даже легкомысленно. Стремясь отыскать в декабристах ""человеческое, слишком человеческое"", автор затушевал в них то несомненно-геройское, которое в них было. - В критических работах своих Мережковский отстаивает те же принципы, которых держится в творческой деятельности. В первых его статьях, например, о Короленке, еще чувствуется струя народничества начала 80-х годов, почти исчезающая в книжке ""О причинах упадка современной литературы"", а в позднейших статьях, уступающая место не только равнодушию к прежним идеалам, но даже какому-то вызывающему презрению к ним. В 1890-х годах мораль ницшевских ""сверх-человеков"" так увлекает Мережковского, что он готов отнести стремление к нравственному идеалу к числу мещанских условностей и шаблонов. В книжке ""О причинах упадка современной русской литературы"" не мало метких характеристик, но общая тенденция неясна; автор еще не решался вполне определенно поставить скрытый тезис своего этюда - целебную силу и утилитарной школы русской критики, но собственные его статьи очень тенденциозны. Так, поглощенный подготовительными работами для второго романа трилогии, он в блестящем, но крайне парадоксальном этюде о Пушкине находил в самом национальном русском поэте ""флорентинское"" настроение. В период увлечения религиозными проблемами Мережковский подходил к разбираемым произведениям по преимуществу с богословской точки зрения. Эта специальная точка зрения не помешала, однако, исследованию Мережковского о Толстом и Достоевском стать одним из самых оригинальных явлений русской критики. Сам художник, Мережковский тонко анализирует сущность художественной манеры Толстого, которого характеризует как ясновидца плоти, в противоположность ясновидцу духа - Достоевскому. Замечательно владея искусством перемешивать собственное изложение искусно подобранными цитатами, Мережковский сделал из своего исследования одну из увлекательнейших русских книг. Как в исследовании о Толстом и Достоевском, так и в других статьях попытки Мережковского обосновать новое религиозное миросозерцание сводятся к следующему. Мережковский исходит из старой теории дуализма. Человек состоит из духа и плоти. Язычество ""утверждало плоть в ущерб духу"", и в этом причина того, что оно рухнуло. Христианство церковное выдвинуло аскетический идеал ""духа в ущерб плоти"". В действительности же Христос ""утверждает равноценность, равносвятость Духа и Плоти"" и ""Церковь грядущая есть церковь Плоти Святой и Духа Святого"". Рядом с ""историческим"" и уже ""пришедшим"" христианством должна наступить очередь и для ""апокалиптического Христа"". В человечестве теперь обозначилось стремление к этому ""второму Христу"". Официальное, ""историческое"" христианство Мережковского называет ""позитивным"", т. е. успокоившимся, остывшим. Оно воздвигло перед человечеством прочную ""стену"" определенных, окаменевших истин и верований; оно не дает простора фантазии и живому чувству. В частности ""историческое"" христианство, преклоняющееся перед аскетическим идеалом, подвергло особенному гонению плотскую любовь. Для ""апокалиптических"" чаяний Мережковского вопрос пола есть по преимуществу ""наш новый вопрос""; он говорит не только о ""Святой Плоти"", но и о ""святом сладострастии"". Этот довольно неожиданный переход от религиозных чаяний к сладострастию смущает и самого Мережковского. В ответ на обвинения духовных критиков он готов признать, что в его отношении к ""историческому христианству"" есть ""опасность ереси, которую можно назвать, в противоположность аскетизму, ересью астартизма, т. е. кощунственного смешения и осквернения духа плотью"". Несравненно ценнее другая сторона религиозных исканий Мережковского. Второй из его ""двух главных вопросов, двух сомнений"" - ""более действенный, чем созерцательный вопрос о бессознательном подчинении исторического христианства языческому Imperium Romanum"": об отношении церкви к государству. Став в начале 1900-х годов в главе ""религиозно-философских"" собраний, Мережковский подверг резкой критике всю нашу церковную систему, с ее полицейскими приемами насаждения благочестия. Эта критика, исходящая от кружка людей, заявлявших, что они не атеисты и не позитивисты, а искатели религии, в свое время произвела сильное впечатление. Как публицист, Мережковский слишком неустойчив в своих симпатиях и антипатиях, чтобы иметь серьезное влияние. Он выступал и как апологет самодержавия, и как защитник идей диаметрально-противоположных. Не всегда устойчив Мережковский и как практический деятель; в 1912 г. произвело очень неблагоприятное впечатление обнародование его странно-ласковой переписки с А.С. Сувориным . - Обширную литературу о Мережковском см. в библиографии А.Г. Фомина во II т. ""Литературы ХХ в."", под ред. С.А. Венгерова (Москва, изд., ""Мир""). С. Венгеров.
Источник: Биографический словарь. 2008
— известный поэт. Род. в 1866 г. Отец его занимал видное место в дворцовом ведомстве. Окончил курс на историко-филологическом факультете спб. университета. Уже в 15 лет помещал стихи в разных изданиях. Первый сборник стихотворений М. появился в 1888 г., второй, "Символы", в 1892 г. (СПб.). Очень много М. переводит с греческого и латинского: в "Вестнике Европы" 90-х гг. напечатан ряд его стихотворных переводов трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Отдельно вышли "Дафнис и Хлоя" Лонга (СПб., 1896). М. часто выступает и со статьями критического характера: в "Северном Вестнике", "Русском Обозрении", "Труде" и др. напечатаны его этюды о Достоевском, Пушкине, Майкове, Короленко, Кальдероне, французских неоромантиках, Ибсене и др. В 1893 г. издана им книга "О причинах упадка современной русской литературы". В "Северном Вестнике" 1895 г. М. с большим успехом дебютировал на поприще исторического романа "Отверженным" (отд. СПб., 1895).
Отличительные черты разнообразной и плодовитой деятельности М. — преобладание головной надуманности над непосредственным чувством. Обладая обширным литературным образованием и усердно следя за европейским литературным движением, М. часто вдохновляется настроениями книжными. Стих его изящен, но образности и одушевления в нем мало и, в общем, его поэзия не согревает читателя. Он слишком часто останавливается на темах, не соответствующих свойствам его суховатого дарования, и потому впадает в ходульность и напыщенность. По содержанию своей поэзии М. в начале всего теснее примыкал к Надсону. Не будучи "гражданским" поэтом в тесном смысле слова, он, однако, всего охотнее разрабатывал такие мотивы, как верховное значение любви к ближнему ("Сакья-Муни"), прославлял готовность страдать за убеждения ("Аввакум") и т. п. На одно из произведений первого периода деятельности М. — поэму "Вера" — выпал самый крупный литературный успех его. Чрезвычайная простота сюжета, разработанного без всяких потуг сказать что-нибудь необыкновенное, давала автору возможность не напускать на себя никаких чрезвычайных чувств, а живые картины умственной жизни молодежи начала 80-х гг. сообщают поэме значение серьезного воспроизведения эпохи. Поэма полна юношеской бодрости и заканчивается призывом к работе на благо общества. С конца 80-х гг. М. захватывает волна символизма и ницшеанства. Этот поворот невыгодно сказался на поэтической деятельности его. Мистицизма или хотя бы романтизма в ясном до сухости писательском темпераменте М. совершенно нет, почему и "символы" его переходят в ложный пафос и мертвую аллегорию. Историческому роману М., представляющему собой начало широко, хотя и весьма искусственно задуманной трилогии ("Юлиан-отступник", "Возрождение", "Петр и царевич Алексей"), некоторые стороны ницшеанства — именно его вполне свободное отношение к древнему язычеству — сообщили, однако, очень крупный размах. В романе масса предвзятости, психология Юлиана неясна и полна крупнейших противоречий, но отдельные подробности разработаны порой превосходно. "Отверженный" занимает видное место в ряду наших исторических романов и по глубокому проникновению автора духом эллинизма, и по отсутствию шаблонных приемов. Это результат тщательного ознакомления с древней и новой литературой о Юлиане и поездки автора в Грецию. В критических этюдах своих М. отстаивает те же принципы, которых практически держится в творческой деятельности. Вот почему в первых его статьях, например о Короленко, еще чувствуется струя народничества 70-х и начала 80-х гг., почти исчезающая в книжке "О причинах упадка современной литературы", а в новейших его статьях уступающая место не только равнодушию к прежним идеалам, но даже какому-то вызывающему презрению к ним. Мораль ницшевских "сверхчеловеков" поразила воображение впечатлительного поэта, и он готов отнести стремление к нравственному идеалу к числу мещанских условностей и шаблонов. Из критических этюдов М. наибольший шум возбудила книжка "О причинах упадка современной русской литературы". В ней немало метких характеристик современных литературных деятелей, но общая тенденция книжки неясна, потому что автор еще не решался вполне определенно поставить скрытый тезис своего этюда — мысль о целебной силе символизма. М. — решительный враг "тенденциозной" и утилитарной школы русской критики последних 40 лет, но собственные его статьи очень тенденциозны, потому что не столько посвящены характеристике разбираемого писателя, сколько служат поводом защищать любимые положения и настроения автора. Так, весь поглощенный теперь подготовительными работами для второго романа трилогии, он в блестящем, но крайне парадоксальном этюде о Пушкине (сборник П. Перцова "Философские течения русской поэзии") находит в самом национальном русском поэте "флорентийское" настроение.
С. В.
{Брокгауз}
Мережковский, Дмитрий Сергеевич (дополнение к статье)
— За 10 лет, прошедших после 1896 г. М. работал очень много и достиг большой известности не только в России, но и за границей. Он успел закончить свою трилогию ("Воскресшие боги. Леонардо да Винчи", СПб., 1902; "Антихрист. Петр и Алексей", СПб., 1905); издал сборник критических статей ("Вечные Спутники", СПб., 1897), исследование "Толстой и Достоевский" (СПб., 1901 и 1902; I т. имел 3 изд., II-й — 2), новеллу "Любовь сильнее смерти" (М., 1902, СПб., 1904), "Новые стихотворения" (СПб., 1896), "Собрание стихов" (М., 1904); написал ряд статей, по преимуществу в "Мире Искусства" и основанном им журнале "Новый Путь" (см.). Искусственность замысла, легшего в основу трилогии (Христос и Антихрист во всемирной истории) еще ярче проступает теперь, когда она закончена. Если еще можно было усмотреть борьбу Христа с Антихристом в лице Юлиана Отступника, то уже чисто внешний характер носит это сопоставление в применении к эпохе Ренесанса, когда с возрождением античного искусства якобы "воскресли боги" древности. В третьей части трилогии сопоставление держится исключительно на том, что раскольники усмотрели Антихриста в Петре. Самый замысел сопоставления Христа и Антихриста не выдерживает критики: с понятием о Христе связано нечто бесконечно-великое и вечное, с понятием об Антихристе — исключительно суеверие. Не выдерживает критики и другой лейтмотив трилогии — заимствованная у Ницше мысль, что психология "переходных" эпох содействует нарождению сильных характеров, приближающихся к идеалу "сверхчеловека". Представление о "переходных" эпохах противоречит идее непрерывности всемирной истории и постепенности исторической эволюции. В частности, искусственность этой идеи в применении к Петру едва ли может подлежать сомнению в настоящее время, когда в русской исторической науке прочно установился взгляд, что Петровская реформа далеко не была радикальной. Она была только эффектным, декоративно красивым проявлением задолго до того начавшегося усвоения европейской культуры. Кроме общих всей трилогии идей, М. в отдельных частях ее задается еще и специальными задачами. Так "Юлиан Отступник" проникнут декадентской рафинированностью, а в "Воскресших Богах" автор с особенной любовью занялся той стороной Ницшеанства, которая заменяет мораль преклонением пред силой и в связи с этим ставит искусство "по ту сторону добра и зла". С такой точки зрения освещается психология главного героя "Воскресших Богов" — Леонардо да-Винчи. М. на всем протяжении романа подчеркивает полное нравственное безразличие великого художника, который вносит одно и то же воодушевление и в постройку храма, и в план особого типа домов терпимости, в придумывание разных полезных изобретений и в устройство "уха тирана Дионисия", с помощью которого сыщики незаметно могут подслушивать. Литературную обработку двух последних романов трилогии трудно подвести под определенный тип. Это не вполне художественное произведение, потому что не меньше половины занимают выписки из подлинных документов, дневников и т. д. Еще меньше можно причислить оба романа к доподлинной истории. Смесь стилей, однако, не только не вредит общему впечатлению, а напротив того, оба приема друг друга счастливо дополняют. Художественные силы М. выигрывают от освещения хотя и тенденциозной, но все-таки яркой мыслью и подкрпления эффектно подобранными, колоритными цитатами. "Воскресшие Боги", несомненно, одна из интереснейших книг по Ренесансу; это было признано даже в богатой западно-европейской литературе. Что касается "Петра и Алексея", то для огромного большинства читателей, все еще привыкших смотреть на Петра, как на полубога, роман М. является настоящим откровением. Петр "Великий" в значительной степени меркнет, а на первый план выступает Петр более "Грозный", чем "Грозный" царь Иван. Перед нами Петр палач, собственноручно рубящий головы, собственноручно закалывающий кинжалом стрельцов, собственноручно засекающий на дыбе почти до смерти родного сына. Рядом с этим перед нами проходят картины дикого распутства, безобразнейшего пьянства, грубейшего сквернословия и во всей этой азиатчине главную роль играет великий насадитель "европеизма". М. сконцентрировал в одном фокусе все зверское, которого было так много в Петре. Как средство окончательно упразднить старое, академически прилизанное представление о Петре, роман М., бесспорно, должен сыграть видную роль. Не меньше исторических романов М. заставил о себе говорить своими блестяще написанными исследованиями о Толстом и Достоевском, стоящими в тесной связи с попытками его создать новое религиозное миросозерцание. М.-критик воюет с тенденциозностью "идейной" критики 60-х годов, но сам он столь же тенденциозен, с той только разницей, что он подходит к разбираемым произведениям с меркой не публицистической, а богословской. Но если публицистическая критика имеет то оправдание, что она связана с требованиями жизни, отражением которой является литература, то уже богословская критика — прием безусловно произвольный. Сказавшиеся как в исследовании о Толстом и Достоевском, так и в других статьях попытки М. обосновать новое религиозное миросозерцание сводятся к следующему. М. исходит из старой теории дуализма. Человек состоит из духа и плоти. Язычество "утверждало плоть в ущерб духу" и в этом причина того, что оно рухнуло. Христианство церковное выдвинуло аскетический идеал "духа в ущерб плоти". В действительности же Христос "утверждает равноценность, равносвятость Духа и Плоти" и "Церковь грядущая есть церковь Плоти Святой и Духа Святого". Мечтания о грядущей церкви основаны у М. на убеждении, что рядом с "историческим" и уже "пришедшим" христианством должна наступить очередь и для "апокалиптического Христа". В человечестве теперь обозначилось стремление к этому "второму Христу". Официальное, "историческое" христианство М. называет "позитивным", т.е. успокоившимся, остывшим. Оно воздвигло перед человечеством прочную "стену" определенных, окаменевших истин и верований, не дает простора фантазии и живому чувству. В частности "историческое" христианство, преклоняющееся пред аскетическим идеалом, подвергло особенному гонению плотскую любовь. Для "апокалиптических" же чаяний М. вопрос пола есть по преимуществу "наш новый вопрос"; он говорит не только о "Святой Плоти", но и о "святом сладострастии". Этот довольно неожиданный переход от религиозных чаяний к сладострастию смущает и самого М. В ответ на обвинения духовных критиков, он готов признать, что в его отношении к "историческому христианству" есть "опасность ереси, которую можно назвать, в противоположность аскетизму, ересью астартизма, т. е. не святого соединения, а кощунственного смешения и осквернения духа плотью". Несравненно ценнее этих бесплодных, лишенных каких бы то ни было осязательных, реальных очертаний вопросов о возможном соединении двух противоположных полюсов — святости Духа и святости Плоти — другая сторона религиозных исканий М. Второй из "двух главных вопросов, двух сомнений" его — более действенный, чем созерцательный вопрос о бессознательном подчинении исторического христианства языческому Imperium Romanum — "об отношении церкви к государству". Став в начале 1900-х гг. во главе "религиозно-философских" собраний в СПб., М. и кружок других писателей (Минский, Розанов, Гиппиус и др.) подвергли резкой критике всю нашу церковную систему, с ее полицейскими приемами насаждения благочестия. Эта критика, исходившая от людей, заявлявших, что они не атеисты и не позитивисты, а искатели религии, в свое время произвела сильное впечатление.
С. Венгеров.
{Брокгауз}
Мережковский, Дмитрий Сергеевич
[1865—] — беллетрист, поэт, критик, публицист, религиозный мыслитель. Род. в семье крупного дворцового чиновника. Окончил историко-филологич. факультет Петербургского университета; печататься начал в 1881. С 1920 — в эмиграции, злейший враг сов. власти. М. — один из зачинателей русского символизма, представитель богоискательства, идеолог дворянской интеллигенции, к-рая в условиях реакции 80-х гг. выступила с проповедью эстетизма и индивидуализма, ударилась в крайний мистицизм, накануне революции 1905 перешла в лагерь оппозиционной кадетствующей буржуазии, а после Октября закономерно перекочевала за границу.
Первые стихотворные произведения Мережковского ("Стихотворения", 1888; "Символы", 1894; "Новые стихотворения", 1896) окрашены в пессимистические тона; его угнетает "век суровый железа, денег и машин". В лирике преобладают мотивы тоски, усталости, одиночества. Легкий налет "гражданских" мотивов надсоновского типа смешивается с религиозной настроенностью ("Христос воскрес", "Часовой на посту"). Бледные образы, шаблонные рифмы оформляют вялые философствования на религиозные темы ("Вера", "Смерть"), сочетаясь с искусственностью тона, крикливостью патетики ("Сакья-Муни", "Moritori"). Книга М. "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы" [1893] явилась первой попыткой русского символизма осознать себя как направление, имеющее определенные эстетические и религиозно-философские принципы. Намечая "три главных элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности", Мережковский обрушивается на "утилитарный пошлый реализм" литературы революционной демократии 60-х гг. Упадок современной литературы он объясняет "тем упадком художественного вкуса, который, начиная с 60-х гг., продолжается доныне и вызван проповедью утилитарного и тенденциозного искусства, проповедью таких критиков, как Добролюбов, Чернышевский, Писарев". Возрождение литературы М. видит в декадентстве и мистицизме: "русские декаденты — первые русские европейцы, люди всемирной культуры, достигшие крайних вершин ее "самозародившейся мистики"". Резко враждебное отношение М. к наследству революционней демократии, к художественному реализму, привело его к борьбе с современной идейно-прогрессивной литературой. В росте социалистического рабочего движения М. усматривал наступление "грядущего хама", Смердякова, торжествующей пошлости. В противовес идеям пролетарской социалистической борьбы М. выдвинул теорию "третьего царства", стремясь приспособить устаревшие догмы христианской религии к "современному состоянию человеческого ума".
"Критика христианства", осуществленная М., выражала настроения дворянско-буржуазного блока, его стремления внести некоторые поправки в действительность в смысле очищения ее от рутины прошлого для более просторного развития на капиталистических началах. Основанный группой М. журн. "Новый путь" [1903—1904] был трибуной мистики, идеализма, утонченной поповщины. Мистически истолкованная гегелевская "триада" превращена М. в теорию "трех царств", якобы знаменующих религиозную эволюцию человечества. Эту теорию М. проводит настойчиво во всех своих произведениях. В своих исторических романах М. поставил задачей показать движение человечества по пути к "третьему царству". В трилогии "Христос и антихрист" Мережковский берет такие исторические эпохи, когда, по его мнению, борьба между язычеством и христианством проявлялась с наибольшей силой. "Юлиан Отступник" [1894] рисует гибель эллинского мира под напором темной христианской черни, "одержимой бесом разрушения". Роман "Воскресшие боги" [1896] посвящен возрождению культа эллинской красоты. "Леонардо да Винчи", одновременно рисующий "Тайную вечерю" и мерзкие рожи языческих идолов, совмещает в себе два начала — языческое и христианское. Перескакивая через столетия, М. обращается к России, приписывая ей миссию окончательного возрождения. Роман "Петр и Алексей" [1902] посвящен трагическому противоречию старого и нового, европейского и старорусского начал, которые сливаются, по М., воедино в грядущем царстве святого духа. Вторая трилогия — драма "Павел I" [1908], роман "Александр I" [1911] и "14 декабря" [1918] — посвящена движению декабристов и предшествовавшему дворцовому перевороту (убийство Павла I). Трактуя "революцию" как борьбу с самодержавием во имя бога, М. изобразил декабризм как беспочвенный легкомысленный заговор кучки взбалмошных молодых людей, одержимых религиозными сомнениями. В наиболее невыгодном свете М. представил как раз левую, демократическую часть декабристов (Пестель, Бестужев).
Укладывая историю в узкие рамки своей религиозной схемы, М. не останавливается перед сознательным искажением исторических фактов. Герои М. не образы с живым содержанием, а рупоры мистической идеи трех царств. Они ведут схоластические споры, цитируют эллинских мудрецов, видят длинные сны, ведут скучнейшие дневники. Холодное резонерство, фальшивый пафос и пророческий тон доминирующе романах и заглушают немногие яркие страницы. Мистическая трактовка М. исторического процесса была оружием борьбы дворянско-буржуазного блока с растущим революционным движением.
До революции 1905 М. преклонялся перед самодержавием, считая царя помазанником божиим, отождествляя государство с церковью. В годы мощного подъема революционного движения М. переходит в лагерь буржуазной оппозиции, объявляет: "самодержавие — от антихриста". Выступая против самодержавия, М. одновременно скорбит о том, что "в русской революции дела, достойные титанов, совершаются под песни пигмеев, под такие гимназические вирши, как "Вставай, подымайся, рабочий народ"". Ему хочется слышать в революции церковное песнопение, ибо русская революция, по М., может стать путем к "третьему царству", но для этого она должна отбросить "мещанство", земные цели соц.-дем., т. е. по сути дела должна перестать быть революцией. Здесь контрреволюционный характер воззрений Мережковского выражен особенно отчетливо.
Эта активнейшая пропаганда мистики и религии, проводимая М., являлась отражением того исторического момента, "когда русской буржуазии в ее контрреволюционных целях понадобилось оживить религию, поднять спрос на религию, сочинить религию, привить народу или по-новому укрепить в народе религию" (Ленин).
Как литературный критик М. произвольно подгоняет творчество писателей под свою схему мистического развития человечества. Так, творчество Пушкина истолковывается как примиряющее христианство и язычество начало, из которого вышли Достоевский и Толстой — "два предвозвестителя русского и всемирного возрождения", один — стремящийся к одухотворению плоти, другой — "к воплощению духа". А так как в грядущем царстве "дух и плоть должны слиться воедино", то и Достоевский с Толстым должны слиться и дать нового, символического Пушкина. В творчестве Гоголя М. увидел вечную борьбу с "чортом", объявил, что "Чичиков — антихрист", а в персонажах "Ревизора" умудрился найти скрытый мистический смысл. Когда М. понадобилось обосновать свою теорию народа-богоносца, он в качестве предвозвестника этой теории выдвигает Лермонтова. Демократическая гражданская лирика Некрасова вызывает резкое осуждение М., зато особо подчеркиваются отдельные нотки религиозной настроенности поэта; у Гл. Успенского, которого "убийственное для всякой поэзии утилитарное направление коснулось в большей мере, чем Некрасова", М. находит одно удовлетворяющее его произведение — очерк "Парамон-Юродивый". Лучшим произведением Короленко он объявляет "Сон Макара", в котором "религиозное вдохновение окрыляет поэта", а в "Стихотворениях в прозе" и рассказе "Собака" открывает настоящего "немодного и нестареющего Тургенева, которого не подозревали наши критики-реалисты". Естественно, что поэзия Горького, в которой трудно найти мистику, "ничего не заслуживает кроме снисходительного забвения...", "...о Горьком как о художнике больше двух слов говорить не стоит". Но зато В. Розанов оказывается "величайшим из современных русских писателей".
В период реакции, когда "дух "смирения" и "покаяния", увлечение антиобщественными учениями, мода на мистицизм и т. п." (Ленин) сделались господствующими настроениями буржуазии и мелкой буржуазии, деятельность М. имела успех в "отчаявшихся и уставших" (Ленин) кругах буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции, оказала значительное влияние на творчество Белого, Вяч. Иванова, Брюсова.
К 1909—1910 М. проделывает еще большую эволюцию вправо, "ведет последовательную, очень внутреннюю, идейную борьбу" с большевизмом ("Дневники" З. Гиппиус) и окончательно переходит в лагерь столыпинской реакции. Ленин с определенностью обозначил место М. в классовой борьбе, говоря, что "Струве в "Русской мысли", наверное, докажет завтра при помощи Бердяева, Изгоева, Мережковского и К°, что "ленинцы" — греховные "раскольники", а ликвидаторы... святые исполнители воли бога" (т. XVII, стр. 494).
Пролетарскую революцию М. встретил с дикой фанатической злобой. Изливая потоки клеветы на Советскую Россию, М. для борьбы с этим "царством антихриста" призывает силы не только небесные, но и земные — в лице европейской интервенции.
src="http://pagead2.googlesyndication.com/pagead/show_ads.js">
Художественное творчество М. эмигрантского периода является ярким примером идейной деградации и культурного одичания белой эмиграции. Его романы "Рождение богов", "Мессия" лишены всяких признаков художественности, наполнены скучнейшими разговорами и туманными пророчествами. В религии древнего Египта он находит сочетание "элементов религиозного и полового", чем и спешит обновить свою философию.
В плане литературного наследства творчество М., реакционное от начала до конца, представляет безусловно отрицательную величину. Оно может служить разве только иллюстрацией позорного бытия нашей "отечественной" буржуазии и ее бесславного конца.
Библиография
: I. Полное собр. сочин., 17 тт., изд. т-ва М. О. Вольф, СПб, 1911—1913; То же, 24 тт. (полнее), изд. т-ва Сытина, М., 1914—1915. Не вошли в "Собр. сочин.": 14 декабря, П., 1918; Рождение богов. Тутонкамон на Крите, Прага, 1925; Мессия, "Современ. записки", Париж, 1926, XXVII — XXXII (романы); Будет радость, П., 1916; Романтики, Петроград, 1917 (драмы); Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев, Петроград, 1915; Завет Белинского, Петроград, 1915 (критика).II. Михайловский Н. К., Дневник читателя. Заметки о поэзии и поэтах, "Сочин.", т. VI, СПб, 1897; Его же, Русское отражение французского символизма, в кн. "Литературные воспоминания и современная смута", т. II, СПб, 1900; Eго же, Несколько слов о г. Мережковском и Л. Толстом. О г. Мережковском. О Достоевском и г. Мережковском. Г. Мережковский об отцах и детях. Запоздалые счеты с г. Мережковским, "Последние сочин.", т. II, СПб, 1905; Соловьев Е. А., Наша литература, "Журн. для всех", 1902, II ("Смерть богов", "Воскресшие боги"), 1902, X [Мережковский о Толстом (подпись: Mиpский)]; Шулятиков В., Критические этюды, "Курьер", 1903, № 273; Коробка Н. И., Мережковский о Толстом и Достоевском, в кн. "Очерки литературных настроений", СПб, 1903; Богданович А., Годы перелома, СПб, 1908, стр. 429—435; Неведомский М., О "навьих" чарах и "навьих" тропах, "Современный мир", 1908, II; Его же, В защиту художества, там же, 1908, III; Покровский M. H., Религия и революция, сб. "О веяниях времени", СПб, 1908 (По поводу сб. Мережковского "Не мир, но меч"); Чуковский К., От Чехова до наших дней, изд. 3-е, СПб, 1908; (изд. 1-е, СПб, 1908); Шулятиков В., Неаристократическая аристократия, Сб. "Литературный распад", СПб, 1909, кн. II, стр. 231—251; Базаров В. А., Богоискательство и богостроительство, Сб. "Вершины", СПб, 1909; Неведомский М., Модернистское похмелье, Сб. "Вершины", СПб, 1909; Базаров В. А., Христиане Третьего Завета и строители Башни Вавилонской, "На два фронта", СПб, 1910, и в сб. "Литературный распад", кн. II, СПб, 1909; Плеханов Г. В., О так называемых религиозных исканиях, в сб. "От обороны к нападению",, М., 1910 (Собр. сочин., т. XVII); Шулятиков В., Этапы новейшей лирики, в сб. "Из истории новейшей русской литературы", М., 1910. Иванов-Разумник, Мертвое царство, в кн. "Творчество и критика", СПб, 1911; Кранихфельд В. П., Литературные отклики. Легенда о кольце Пушкина, "Современный мир", 1911, I; Брюсов В. Я., Далекие и близкие, М., 1912; Брандес Г., Собр сочин., изд. "Просвещение", т. XIX, СПб, 1913. О романе "Александр I": Войтоловский Л., "Киевская мысль", 1913, № 81; Мельгунов С., Защита Мережковским Александра I, "Голос минувшего", 1913, IV; Корнилов А., Исторический роман д. Мережковского, "Современник", 1913, II; Садовский Б., Оклеветанные тени (вошло в его сб. "Ледоход", II., 1916), "Северные записки", 1913, I; Мельгунов С., Роман Мережковского "Александр I", "Голос минувшего", 1914, XII; Троцкий Л. Д., Мережковский, в кн. "Литература и революция", изд. 2-е Гиз, М., 1924 (ср. Сочин., т. XX, Гиз, М., 1926); Долинин А., Д. Мережковский, "Русская литература XX в.", под ред. С. А. Венгерова, т, I, М., 1914; Воронский А. К., Вне жизни и вне времени (Русская зарубежная художественная литература), в кн. "Литературные записки", М., 1926; Горбов Д. А., Мертвая красота и живучее безобразие, "Красная новь", 1926, VII (о "Мессии"); Коган П. С., Очерки по истории новейшей русской литературы, т. IV, изд. 7-е, Гиз, М., 1929; Евгеньев-Максимов В. и Максимов Д., Из прошлого русской журналистики. Статьи и материалы, Л., 1930 (см. здесь ст. ст. Д. Максимова: "Журналы раннего символизма", "Новый путь").
III. Ларин О. Я., Хронология, указатель произведений и литературы о произведениях Мережковского, при т. XXIV Полного собр. сочин., СПб, 1915; Фомин А. Г., Библиография новейшей русской литературы, "Русская литература XX в.", под ред. С. А. Венгерова, т. II, вып. V, М., 1915; Mезьер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, ч. 2, СПб, 1902; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия (1917—1927), том I, Гиз, Москва, 1928; Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, ред. Н. К. Пиксанова, издание 4-е, Гиз, Москва, 1928.
В. Жданов.
{Лит. энц.}
Мережковский, Дмитрий Сергеевич
[02(14)08.1865 — 09.12.1941] — писатель, поэт, философ, переводчик. Род. в Петербурге, отец из укр. дворянского рода. В 1888 закончил ист.-филол. ф-т Петерб. ун-та. В 90-е гг. М. сближается с редакцией ж. "Северный В.", вокруг к-рого формировалась группа символистов; М. становится одним из теоретиков рус. символизма. Путешествуя вместе с женой З.Н.Гиппиус по Италии и Греции, собирал материалы для трилогии "Христос и Антихрист", над к-рой работал 12 лет (1893—1905). В 1900—1902 печатал в "Мире искусства" одну из крупнейших своих работ "Толстой и Достоевский" (отд. изд. — СПб., 1901—1902). М. — один из организаторов (1901) Религ.-филос. об-ва, ставившего целью объединить интеллигенцию и церковь; полит. направленность собр. этого об-ва оказалась неугодной правительству, и они были запрещены в 1903 (после революции 1905 возобновились). Подготовил трилогию "Царство зла", посвященную судьбам России. В 1906—1914 М. и Гиппиус живут в Париже, иногда приезжая в Россию. Октябрьскую революцию принял резко враждебно. В конце декабря 1919 через Минск и Гомель нелегально эмигрировал с женой в Варшаву. В октябре 1920 переехал в Висбаден, с ноября 1920 жил в Париже. Умер в Париже. Написал значительное число произведений — художеств., критических и полит. Во всех произведениях неизменно касался мировоззренч. проблем, выражал свои филос. взгляды. На его миропонимание большое влияние оказали Ф.М.Достоевский и Вл.Соловьев. М. развивал концепцию "нового искусства", осн. элементами к-рой считал "мистическое содержание" и "символы". Во всякой эволюции он усматривал 3 момента: нерасчлененное интегральное единство противоположных начал, их дифференциацию и "совершенную интеграцию". В мире, считал он, имеются две бесконечности, верхняя и нижняя, дух и плоть, к-рые мистически тождественны. Окончательное единение двух бесконечностей приведет к истинной реализации христ. свободы.
Творч. М., от ранних критических статей до романов, писавшихся уже в эмиграции, пронизано двумя переплетающимися мотивами — поисками новой религиозности и рассмотрением логики ист., культурного процесса. Уже в первом сб. статей "О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы" (1893) М. видит истоки кризисных процессов культуры в релит, индифферентности, апатии творч. интеллигенции. Спасение — в отречении от "мертвенного реализма и атеизма", в ориентации на религию и духовность. Истинная религиозность сохранилась лишь в народе и значит, считает М., возврат к религии означает и преодоление пропасти между интеллигенцией и народом. Нар. же религиозность не свободна от элементов двоеверия, в ней уживаются и христианство, и языческие верования. Этот факт во многом определил интерес М. к историософской концепции в трилогии "Христос и Антихрист" (1896—1906). Вся история представляется М. борьбой двух начал — Христа и Антихриста, двух систем нравств. ценностей. Антихрист., языческие по сути, силы воплощают для М. земное начало, красоту и правду плоти, радость и упоение жизнью. Христианство же, выдвинув более высокие нравств. идеалы, тем не менее, несовместимо, по мысли М., с радостями земного существования. Проповедь аскетизма, угрозы Страшного суда, учение о греховности человека способствуют представлению о земном бытии как опасном искушении, к-рому нельзя поддаться. М. пытается синтезировать язычество и христианство в "религии третьего Завета": "...Христианство — правда о небе, язычество — правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд — полнота религиозной истины". В конечном счете, это идея преодоления противоположности между плотью и духом, об-вом и церковью, народом и интеллигенцией в "новом релит, сознании". Переход к такому сознанию возможен лишь в результате "революции духа". Полит. и соц. перевороты для М., являются лишь предвестниками грядущей религ. революции, в результате к-рой должна возникнуть христ. безгос. общественность. Филос. мышлению М. присуща антиномичность, поиски триадичности в развитии разл. явлений. Напр., логику ист.-филос. процесса М. представляет как смену фаз "догматического идеализма" (тезис), "догматического материализма" (антитезис), "мистического материализма" (синтез). В гносеологии М. — умеренный агностик, приверженец теории символизма (символ как условное выражение трансцендентного содержания). Автор ряда интересных работ по филос. литературы.
О.Д.Волкогонова
Соч.
: Христос и Антихрист (Ч.1 — 1896. Ч.2 — 1902. Ч.3 — 1905); Л.Толстой и Достоевский. СПб., 1905; Грядущий хам. Чехов и Горький. СПб., 1906; Не мир, но меч. К будущей критике христианства. Статьи. СПб., 1908; Больная Россия. СПб., 1910; Полн. собр. соч. В 17 т. СПб., 1911—1913; Зачем воскрес? (Религиозная личность и общественность). Пг., 1916; Тайна трех. Египет и Вавилон. [Прага], 1925; Тайна Запада. Атлантида и Европа. Белград, [1930]; Иисус неизвестный. Белград, 1932. (перевод на англ. яз. — 1934); Полн. собр. соч. Т.1—24. М., 1914—1915; Павел. Августин. Берлин, 1936; Св. Франциск Ассизский. Берлин, 1938; Жанна д´Арк и Третье Царство Духа. Берлин, 1938; Избранные статьи. Мюнхен, 1972; Собр. соч. в 4 т. М., 1990; Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995; Иисус Неизвестный. В 2 т. М., 1996.
Мережковский,
Дмитрий СергеевичРод. 1866, ум. 1941. Писатель, религиозный философ. Автор романов, стихов, философских и публицистических работ. Произведения: "О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы" (1893), "Христос и Антихрист" (трилогия, 1895—1905: романы "Юлиан Отступник", "Леонардо да Винчи", "Петр и Алексей"), "Александр I" (роман), "Л. Толстой и Достоевский" (1901—02), "Грядущий хам" (1906), "Лица святых. От Иисуса к нам" (1936—38), "Данте" (1939) и др. В 1920 г. эмигрировал. Муж З. Гиппиус (см.), брат К. С. Мережковского (см.).