ОРДИН-НАЩОКИН Афанасий Лаврентьевич

— ближний боярин и воевода, известный московский дипломат царствования Алексея Михайловича. Год рождения А. Л. Ордина-Нащокина точно не известен, но есть основание предполагать, что он родился в первой четверти XVII века. Родился Афанасий Лаврентьевич во Пскове и происходил из захудалой псковской дворянской семьи; отец его был небогатый псковский помещик, но, несмотря на это, Афанасий Лаврентьевич получил в своем родном Пскове очень тщательное по тому времени образование. Он изучил латинский и немецкий языки, математику, а с течением времени, уже в период своих постоянных сношений с поляками изучил и польский язык. Во Пскове он, по-видимому, находился под влиянием известной культурной среды, настроенной на западноевропейский лад, которая издавна свила себе здесь, вблизи границы, прочное гнездо; и под влиянием этой-то среды Ордин-Нащокин "знал немецкое дело и немецкие нравы", как говорил о нем царь Алексей Михайлович. Такое "знание", разумеется, обратило скоро на него внимание московского правительства, всегда нуждавшегося в людях, знакомых с Западом, и уже в 1642 г. Ордин-Нащокин был отправлен на шведскую границу для осмотра и исправления пограничной линии по рекам Меузице и Пижве и для принятия в русское подданство земель, неправильно захваченных шведами после заключения Столбовского мира. В царствование Алексея Михайловича Ордин-Нащокин, забытый было, скоро вновь выдвигается: в 1650 году во Пскове, где жил и Ордин-Нащокин, поднялся бунт, направленный, между прочим, и против немцев и против сочувствовавшей немцам среды, самым заметным представителем которой был псковский гость Федор Емельянов. Западникам угрожала смерть, и Ордину-Нащокину, принадлежавшему к той же среде, вместе с Емельяновым пришлось бежать из Пскова; Афанасий Лаврентьевич явился в Москву и доставил там подробные сведения о бунте. Прикомандированный после этого к отряду князя И. Н. Хованского, отправленного для усмирения бунта с вооруженной силой, Ордин явился деятельным советником Хованского, старался о замирении Псковской области, по поручению князя уговаривал крестьян окрестных сел выходить из лесов, куда они укрывались от грабежей псковских мятежников, заставлял их обратиться к прежнему образу жизни и приниматься за обычные работы, и Хованский с похвалой писал царю о радении, службе и трудах своего помощника и советника. После этого мы не имеем сведений об Ордине-Нащокине до 1654 года, когда он значится уже воеводой в западнорусском городе Друе, недавно отнятом от поляков. Здесь, во время похода царя Алексея Михайловича против шведов под Ригу, он успел обратить на себя внимание царя и вскоре, когда у шведов был отнят Кокенгаузен, переименованный тогда же в Царевичев-Дмитриев город, был переведен сюда из Друи на воеводство. После удаления царя из Ливонии Ордин-Нащокин сделался распорядителем в этом крае. Впрочем, положение его здесь было очень затруднительное. Недавно завоеванный край находился в постоянной опасности с двух сторон: с одной стороны находились шведы с довольно слабым войском, но с очень талантливым полководцем Делагарди, непримиримым врагом России, с другой стороны — отношения к Польше с каждым днем все более и более обострялись; местное население было раздражено против русских постоянными насилиями и грабежами московских ратных людей, бежало из насиженных мест и становилось в ряды шведского войска. У самого Ордина-Нащокина войска было мало, подкрепления и запасы из русских городов не приходили, а местными средствами войска содержать было нельзя, так как страна была опустошена постоянными войнами до крайности. Между тем, цели и стремления Ордина-Нащокина простирались очень далеко и требовали для их осуществления очень благоприятных условий. Ордин-Нащокин имел строго и раз навсегда определенные дипломатические планы, которым и следовал в продолжении всей своей деятельности. Ему пришлось выступить на дипломатическое поприще в то время, когда Московское государство оказалось в очень затруднительном положении. В половине XVII века Москве пришлось разрешать два исконных вопроса своей внешней политики: с одной стороны, благодаря малороссийскому движению и ожесточенной культурной борьбе между православными и католиками в Речи Посполитой представлялся наиболее удобный случай отобрать у Польши русские земли, сделать решительный шаг к завершению традиционной политики, объединения Руси, политики, которой следовали московские государи еще с XIV века, с другой стороны назревал поставленный на очередь уже в XVI веке вопрос о присоединении берегов Балтийского моря, во имя торговых и культурных интересов Московского государства. Для преследования каждой из этих целей необходимо было отложить другую цель, так как бороться со сильной тогда Швецией можно было лишь в союзе с Польшей, исконным ее врагом, а бороться с Польшей можно было лишь упустив берега Балтийского моря, утвердиться на которых, сделать Балтийское море шведским озером, было основной целью всей шведской политики того времени. Ордин-Нащокин явился ревностным поборником стремлений к Балтийскому морю и сторонником прочного союза с Польшей ради достижения этой цели. Удобным моментом для осуществления этой цели было как раз то время, когда он находился в Ливонии, так как именно тогда против Швеции образовалась целая коалиция держав, недовольных ее Балтийской политикой. Дания, Польша, Бранденбург начали войну с ней из-за Балтийских берегов, Голландия из торговых интересов желая ослабить Швецию, присоединилась к коалиции, Австрия послала свою армию против протестантской Швеции в интересах католической реакции и ослабления своего исконного соперника — Франции, союзником которой была Швеция. Ордин-Нащокин понимал, что это время является наиболее благоприятным, чтобы добиться от Швеции уступок и начал действовать в этом направлении и в управляемой им Ливонии; он старался поддерживать дружеские отношения с Польшей, чтобы обезопасить Россию с этой стороны; местное население Ордин-Нащокин также усиленно привлекал на русскую сторону. Он старался прекратить грабежи ратных людей, жаловался на них в Москву. "Лучше бы я на себе раны видел, только бы невинные люди такой крови не терпели; лучше бы согласился я быть в заточении необратном, только бы не жить здесь, и не видеть над людьми таких бед" писал он царю Алексею в одном из своих донесений о насилиях московских рейтар и донских казаков над местными жителями и принимал очень действительные меры для устранения бедствия: посылал отряды ратных людей на грабителей, карал их со всей строгостью, бегавших от насилий обывателей водворял на свои места, привлекал их к московскому правительству и склонял к русскому подданству; старался дать спокойствие опустошенной рядом войн стране. Вместе с тем ведя со своими небольшими средствами борьбу со Швецией, он старался вооружить и местных жителей против шведов; старался Ордин-Нащокин привлечь на русскую сторону и герцога Курляндского Иакова, что было важно для русского правительства, так как давало уверенность в безопасности со стороны Курляндии. После долгих переговоров ему удалось заключить с герцогом договор, которым Иаков признавал над собой покровительство России. Договор этот в 10-ти статьях был доставлен 30 января 1658 года в Москву и сразу доставил русским очень выгодное положение в завоеванном крае. Благоприятствовали русскому воеводе и те бедствия, которые постигли шведское Войско: в нем открылась моровая язва; злейший враг русских и единственный способный шведский полководец Магнус Делагарди сделался ее жертвой. Желая воспользоваться удобным моментом, Ордин-Нащокин предполагал уже начать решительные действия, завел даже флот на Западной Двине, чтобы хотя отчасти быть в состоянии противостать шведскому флоту; но теперь само московское правительство, обратив свое исключительное внимание на малороссийские и польские дела, перестало интересоваться шведскими делами и стремилось только возможно скорее заключить мир со Швецией, чтобы со всеми силами обратиться на Польшу. Выбор уполномоченного для заключения этого мира был, разумеется, ясен: никто не был знаком с положением дел лучше Афанасия Лаврентьевича, никто не знал лучше его и противника, с которым нужно было вести переговоры. В конце апреля 1658 года Ордин-Нащокин получил приказание отправиться с боярином князем П. С. Прозоровским, стольником Прончищевым и дьяками Дохтуровым и Юрьевым на посольский съезд с шведскими уполномоченными. Впрочем, четырехлетняя деятельность Ордина-Нащокина в Ливонии не осталась неоцененной: 28 апреля 1658 года он был пожалован в думные дворяне — звание, открывавшее ему доступ в ряды высшей московской аристократии и получил титул наместника шацкого. Царь Алексей в своей грамоте по этому поводу очень хорошо оценил заслуги Афанасия Лаврентьевича в деле замирения и успокоения недавно завоеванного края: "Пожаловали мы, великий государь, тебя Афанасия за твои к нам многие службы и радение, что ты, помня Бога и его святые заповеди, алчных кормишь, жаждущих поишь, нагих одеваешь, странных в кровы вводишь, больных посещаешь, в темницы приходить, еще и ноги умываешь, и наше великого государя крестное целование исполняешь, о наших делах радеешь мужественно и храбро и до ратных людей ласков, и ворам не спускаешь и против свейского короля славных городов стоишь с нашими людьми смелым сердцем".

Посольский съезд 1658 года должен был происходить на реке Нарове. Официально первое место среди русских уполномоченных занимал родовитый боярин князь Прозоровский, но на самом деле ведение переговоров было возложено на Ордина-Нащокина, который помимо Прозоровского сносился непосредственно и с царем через приказ тайных дел. Ордина-Нащокина же нельзя было поставить во главе посольства, ибо этим можно было раздражить московскую знать, достоинство которой было бы оскорблено таким быстрым возвышением мало родовитого псковского дворянина. Прежде всего начались долгие переговоры о месте съездов. Ордин-Нащокин настаивал на том, чтобы съезды происходили ближе к Ливонии, желая своим присутствием в управляемой им области предупредить возможное нарушение порядка, но шведы требовали съезда у Нарвы. После долгих переговоров местом съезда была назначена деревня Валиесар между Нарвой и Нейшлотом, куда и собрались уполномоченные обеих сторон. Царь Алексей желал во что бы то ни стало удержать за Россией морские пристани: Ниеншанц и Нарву, проезд от них к Орешку, Кукейнос и некоторые другие города Ливонии; за это царь разрешал обещать шведским уполномоченным до двадцати тысяч рублей соболями и ефимками. Шведы, стесненные со стороны Польши, Дании и Бранденбурга, нуждались в мире не менее русских, но, разумеется, не склонны были делать таких уступок. Для поддержания требований русских послов необходима была сильная армия, и Ордин-Нащокин настоял на том, что боярину князю И. А. Хованскому, командовавшему русским войском, стоявшим у Пскова, было приказано двинуть часть своей армии к Нарве. Но тут возникло препятствие: князь Хованский отказался исполнить приказание. Дело в том, что исключительное положение Ордина-Нащокина в посольстве, несмотря на его кажущуюся второстепенность, не могло нравиться родовитому боярству, Рюриковичам и Гедиминовичам, в среду которых вдруг выдвинулся скромный дворянин даже не московского списка. Хованский явился представителем боярства и ненавидел Ордина-Нащокина, как представителя низшего класса. В одном из своих писем он прямо сравнивает фавор Ордина-Нащокина с фавором представителей низшего сословия при Иоанне Грозном: "в прежние времена и хуже Афанасья при государевой милости был Малюта Скуратов". Хованский отказался двинуть нужный отряд к Нарве, но Ордин-Нащокин успел склонить на свою сторону слабохарактерного и мягкого Прозоровского и жаловался на Хованского царю, а царь Алексей Михайлович принял сторону Нащокина. Хованскому была послана грозная грамота, в которой предписывалось "великого государя указ исполнить с Афанасием помириться"; Хованский, скрепя сердце, должен был смириться и в решительную минуту требования русских послов были поддержаны сорокатысячным войском, появившимся под Гдовом. Шведы должны были согласиться на русские предложения, но тем не менее прочного мира русским послам заключить не удалось. 1 декабря 1658 года в Валиесаре было заключено перемирие на три года со сохранением за Россией всех завоеваний в Ливонии. Морской гавани русским послам не удалось выговорить, но теперь и сам Ордин-Нащокин понимал бесполезность одной гавани для русской торговли. "В торговле русские люди слабы друг перед другом, туда поедут, куда их поманят, а на своих местах не держатся", писал он в своем донесении в Москву. Впрочем, несмотря на успешность Валиесарских переговоров и крайне затруднительное положение Швеции, Ливония и на этот раз не осталась за Россией. Скоро после Валиесарского перемирия в Швеции умер воинственный король Карл Х, а новый король Карл XI при посредничестве Франции поспешил заключить с Австрией, Бранденбургом и Польшей мир в Оливе (3 мая 1660 г.), а через три недели после сего и с Данией (27 мая 1660 г.). Эти два мирных договора развязывали Швеции руки относительно России, которая в это время была поставлена в очень затруднительное положение целым рядом неудач в Польше. Следствием всего этого было то, что московское правительство, которое не могло бороться одновременно с двумя такими сильными, хотя и враждебными друг другу государствами, как Польша и Швеция, принуждено было согласиться на мир в Кардисе (21 июня 1661 года), который возвращал Швеции все ее владения в Ливонии, удержанные было за Россией по Валиесарскому перемирию. Дипломатические планы Ордина-Нащокина были, таким образом, разрушены, но он все еще надеялся, что после заключения мира с Польшей, после заключения прочного союза с ней, можно будет снова даже с большим успехом обратиться против Швеции, и усердно склонял к своим планам царя Алексея, стараясь доказать, что для Московского государства обладание Ливонией важнее завоевания западной России. Он предлагал помириться с Польшей, на условиях приобретения Полоцка и Витебска, в случае же если поляки заупрямятся, то полагал возможным отказаться и от этих городов: "прибыли от них нет никакой, а убытки большие, надобно будет беспрестанно помогать всякой казною, да держать в них войско. Другое дело Лифляндская земля: от нее русским городам, Новгороду и Пскову, великая помощь будет хлебом, а из Полоцка и Витебска Двиной станут ходить некоторые товары, а с них будет взиматься большая пошлина: в Лифляндских городах не будут отговариваться жалованными грамотами и льготами. А вели с польским королем мир заключен будет обидный, то он не будет крепок, потому что Литва и Польша не за морем, причина к войне скоро найдется". На помощь планам Нащокина явились неудачи, которые начали преследовать русских в войне с Польшей. Неспособный московский воевода князь Хованский проигрывал битву за битвой, запасов не было, войско утомилось, народу надоела война: приходилось подумать о мире. Уже в 1661 году царь пытался завязать мирные переговоры; в 1662 году было послано посольство, во главе которого были поставлены бояре князья Н. И. Одоевский и П. С. Прозоровский; к этому же посольству был прикомандирован и Ордин-Нащокин, уже значительно выдвинувшийся на дипломатическом поприще после Валиесарского перемирия. Съезд этот, однако, не состоялся вследствие того, что польские комиссары не явились в Смоленск, где ожидали их русские уполномоченные и русское посольство разделилось: Одоевский остался в Смоленске для размена пленных, а Ордин-Нащокин отправился в Польшу с предложением не только мира, но и тесного союза, под условием уступки Смоленска и Северской области в тех пределах, как это было до Смутного времени, уплаты московским правительством денег недовольному польскому войску, с уступкой за это России южной Ливонии. Однако и эта попытка завязать мирные сношения окончились неудачей: польский король, ободренный неудачами русских, совсем не хотел мира и даже имел в виду перейти в наступление и готовился перенести войну на восточный берег Днепра. Кампания 1663 года, которую вел лично король Ян-Казимир на левом берегу Днепра, кончилась, однако, неудачно для поляков и вопрос о мире снова был поднят, на этот раз и с польской стороны. В начале 1664 г. явился в Москву из Польши королевский посланник Самуил Венславский и после продолжительных переговоров с Ординым-Нащокиным, назначенным "в ответ" с польским посланником, уполномоченные обеих сторон постановили, что посольские съезды состоятся весной же 1664 года под Смоленском. С русской стороны были назначены бояре князь Н. И. Одоевский и Ю. А. Долгорукий, окольничий князь Д. А. Долгорукий и думные дворяне Г. Б. Нащокин и А. Л. Ордин-Нащокин. Перед отъездом Ордин-Нащокин снова подал государю докладную записку, где снова настаивал на теснейшем союзе с Польшей и на обращении союзных сил обоих государств против Швеции; Ордин-Нащокин находил заключение простого мира с Польшей недостаточным для России уже по одному тому, что в таком случае придется вернуть Польше всех пленных поляков, обжившихся и осевших в России, а это было бы довольно затруднительно как вследствие того, что вызвало бы большие недоразумения и затруднения, так и по тому соображению, что поляки эти нужны и в самой России, где они приносят большую пользу, обучая русских людей разным усовершенствованиям и ремеслам; наконец, Ордин-Нащокин старался склонить царя к союзу с Польшей и перспективой возможности покровительствовать православным в чужих землях, прельщал даже заманчивой мечтой о возможности объединения всех православных под властью русского царя. Союз с Польшей, писал он в своей записке, необходим потому, что только при его условии мы можем покровительствовать православию в польских областях. Единоверные молдаване и волохи, отделяемые теперь от нас враждебной Польшей, послышав союз наш се нею, пристанут к союзным государствам и отлучатся от турка. Таким образом, соединится такой многочисленный христианский народ одной матери, восточной церкви, дети: от самого Дуная все волохи и, через Днестр, Подолье, Червонная Русь, Волынь и Малая Россия, уже приобщенная к Великой... "А по близости ведомый нам неприятель швед: как прежде, так и теперь по съездам посольским известно какие разрушительные шведские неправды! И все их насилия от того, что с польским государством продлилась война и внутренние ссоры повстали в Великой России..." Все это очень правилось благочестивому "тишайшему" царю, особенно внимательному к делам православной церкви и чуткому к интересам православных, живших вне России и терпевших гонение от иноверцев, но была одна статья в записке Нащокина, вызвавшая негодование царя: "А черкас малороссийских", писал Ордин-Нащокин, "как отступиться без заключения тесного союза с Польшею: они невзирая на Польшу и Литву, по совету с ханом и шведом, начнут злую войну на Великую Россию". Мысль, высказанная здесь впервые и крайне неопределенно о возможности отступится от Малороссии, вызвала следующий ответ царя: "Статьи прочтены и зело благополучны и угодны Богу на небесах и от создания руку его и нам грешным, кроме 53-й... эту статью отложили и велели вернуть, потому что непристойна, и для того, что обрели в ней полтора ума: единого — твердого разума, и второго половина, колеблющегося ветром... А о черкасском деле, о здешней стороне мысль свою царскую прилагать непристойно... Собаке недостойно есть и одного куска хлеба православного, только это не от нас будет, — за грехи учинится. Если же оба куска хлеба достанутся собаке вечно есть — ох, кто может в том ответ сотворить? И какое оправдание примет отдавший святой хлеб собаке: будет ему воздаянием преисподний ад, прелютый огонь и немилосердные муки, от сих же мук да избавит нас Господь Бог милостию своею и не выдаст своего хлеба собакам, Человече! Иди с миром царским путем средним и как начал, так и свершай, не уклоняйся ни на десную, ни на шую; Господь с тобою!". Таким образом, с первого уже раза, когда Ордин-Нащокин, не могший идти "путем средним", заявил о том, что две цели внешней политики, поставленные московским правительством, не могут быть осуществлены одновременно, его заявление вызвало неудовольствие царя Алексея, мягкого и податливого в других случаях, но непреклонного, когда дело касалось вопросов религиозных. Разумеется, последующая деятельность Ордина-Нащокина, когда знаменитому московскому дипломату пришлось проводить в жизнь те идеи, от которых он, при удивительной прямоте своего характера, не в силах был отказаться, не могла не увеличить это разногласие между царем и его "промышленником". Но теперь пока разногласие этим и ограничилось, и в мае Ордин-Нащокин с другими уполномоченными отправился на съезд с польскими комиссарами в Смоленск. 1 июня 1664 года начались посольские съезды в Дуровичах, между Красным и Зверовичами. Царским послам был дан наказ: крепко стоять за Малороссию и за границу по Днепр, только в крайнем случае уступить левый берег Днепра, но непременно сохранить за Россией Смоленск. Поляки, разумеется, не хотели и слышать о таких уступках; к тому же царский воевода, чванливый князь И. А. Хованский снова проиграл битву под Витебском, царское войско, стоявшее под Смоленском под начальством князя Я. К. Черкасского бездействовало, несмотря на постоянные настояния Ордина-Нащокина, в каждом письме писавшего царю о необходимости "промысла" над поляками; ко всему этому присоединялись несогласия между самыми послами. Ордин-Нащокин по-прежнему находился в секретной переписке с царем; отдельно от него и от других послов переписывался с царем и князь Ю. А. Долгорукий; глава посольства князь Н. И. Одоевский в это время уже не пользовался расположением царя; старшие послы, князья Долгорукие и Одоевский относились враждебно к своему младшему товарищу Ордину-Нащокину, видели в нем выскочку, оскорблявшего их боярское и княжеское достоинство своим равным положением с ними; им не нравилось особенное благоволение к нему царя. Ордин-Нащокин жаловался: "Я от твоих ближних бояр, князя Никиты Ивановича и Юрия Алексеевича, до сих пор никакого обнадеживания в тайных делах не слыхал, они службишке нашей мало доверяют и в дело не ставят; у нас любят дело или ненавидят, смотря не по делу, а по человеку, который его сделал: меня не любят и делом моим пренебрегают". Царю для успешности дела пришлось мирить послов, но время было упущено, и съезды в сентябре 1664 года кончились безрезультатно. Ордин-Нащокин, пожалованный в 1665 году в окольничие, был назначен на воеводство в Псков, но пробыл в нем недолго: уже в начале 1666 года его снова призвали на посольскую службу, на этот раз "великим и полномочным послом", для новых съездов под Смоленском с польскими комиссарами. Теперь вести дело было гораздо легче: место неспособных московских воевод занял один из лучших полководцев царя Алексея Михайловича, — князь Ю. А. Долгорукий, быстро поправивший дела русских на театре войны, в самой Польше началось восстание Любомирского, который искал помощи и покровительства против короля у русских, крымский хан, грозный для Москвы в союзе с Польшей, нарушил этот союз и начал войну со своей бывшей союзницей, и польские послы рады были заключить мир с Россией на тяжких для себя условиях. 30-го апреля 1666 года начались съезды уполномоченных обеих сторон в Андрусове, недалеко от Смоленска. Польские комиссары соглашались уступить Смоленск, Северские города и Динабург, но ни за что не отдавали Украйны, без чего русские послы не смели заключать мира. Ордин-Нащокин соглашался уступить Полоцк и Витебск, но упорно настаивал на уступке Южной Ливонии и Украйны с Киевом. Переговоры затянулись, польские уполномоченные, несмотря на попытки Нащокина подкупить их, не шли на дальнейшие уступки, готовы были прервать переговоры и возобновить прекратившиеся было военные действия, но нападение крымских татар с гетманом правобережной Малороссии Дорошенкой на польские города и появление сильной московской рати, воеводы князя Велико-Гагина под Вязьмой заставило их быть сговорчивее и идти на новые уступки. Они согласились уступить России навсегда левобережную Малороссию и на два года Киев; в свою очередь, и Ордину-Нащокину было разрешено поступиться южной Ливонией и, наконец, 13 января 1667 года после восьмимесячных переговоров, был подписан договор; заключено было перемирие на 13½ лет, до июня 1680 года. По Андрусовскому перемирию Россия приобретала воеводство Смоленское, повет Стародубский, воеводство Черниговское и всю Украйну с Путивльской стороны по Днепр. Киев оставался во власти царя на два года, а Запорожье отдавалось под покровительство обоих государств, должно было быть готово на службу против врагов Польши и России. Вместе с тем гарантировалась полная свобода исповедания православным в Польше и католикам в России и открывался свободный доступ торговым людям как Польши, так и России в оба договаривающиеся государства. Это перемирие, казавшееся с первого взгляда очень непрочным, однако имело громадное историческое значение. Андрусовский договор представляет собой решительный поворот в отношениях двух соседних держав, Москвы и Польши, окончательно решает вековой вопрос о Западной России в пользу Москвы, предрешает вопрос о политическом преобладании России на севере Европы, делает Польшу безопасной и безвредной для Москвы и дает ей возможность отдохнуть от многовековой борьбы и направить свои силы на разрешение других, новых задач, поставленных на ее пути ходом исторического процесса. Этот же договор является как бы поворотным пунктом в истории Польши: он решает кардинальный вопрос в ее исторической жизни. Польша, как государственное тело, не однородное по своему этнографическому составу, состоявшее из двух почти равносильных по своей численности народностей, разнящихся к тому же по своей культуре, могла существовать лишь при равновесии между этими элементами, при полной равноправности между этими народностями и, пока равноправность эта существовала, Польша чувствовала себя сильной, но когда, во второй половине XVI века, появились в Польше иезуиты, призванные туда для борьбы с протестантизмом, и, поборов протестантизм, с согласия и под покровительством польского реакционного правительства, обратились против православия, равновесие нарушилось и началась борьба, не ограничившаяся духовной сферой, так как гонимая православная культура нашла поддержку в казачестве, которое как раз в это время начало борьбу с польским правительством за свободу вольной казачьей жизни и охотно придало своему движению характер борьбы за религиозную самостоятельность против "ксендзов и жидов", но, в свою очередь не будучи в состоянии вынести на себе всей тяжести этой борьбы, обратилось к единоплеменной и единоверной Москве. Разумеется, московское государство охотно взялось за защиту православных интересов в Западной Руси, видя в этом очень удобный случай завершить свою многовековую западнорусскую политику, а возникшая отсюда борьба между польским и московским государствами и закончилась полной победой последнего, знаменующей, однако, и полную невозможность дальнейшего спокойного существования Польши при условии религиозного гнета одной части населения над другой. Те статьи Андрусовского договора, которые предоставляли права свободного исповедования православной веры жителям Польши, выказывали силу русских, православных элементов в польском государстве и, явившись первой победой этих элементов над элементами чисто польскими, западной католической культуры, положили начало и политическому разложению Польши. Лучше всего понимало критическое положение Польши само польское правительство; король Ян-Казимир незадолго до своего отречения от престола прямо предсказал падение Польши: "Москва попановит себе Великое Княжество Литовское; Бранденбургскому дому створено будет порубежье Велико-Польское; Австрия не выпустит из рук своих Кракова, и каждый из соседей захочет овладеть ближайшей частью Польши по праву завоевания". Понижали и современники, чего достиг Ордин-Нащокин этим договором: "Гремевшая в Европе слава тринадцатилетнего перемирия, которого желали все христианские державы, воздвигает Нащокину благороднейший памятник в сердцах потомков", — говорит о нем современник ― поляк Павел Потоцкий. Понимал и сам Ордин-Нащокин, что после этого мира надо приниматься за разрешение других задач, стоявших на очереди у Московского государства. Такой задачей, по его мнению, был прежде всего уже назревший в это время вопрос о необходимости преобразования русской жизни на новый лад. Старые как, государственные и общественные порядки, так и строй частной жизни явно не удовлетворял ни народ, ни правительство, чувствовалась необходимость чего-то нового, и Ордин-Нащокин видел даже пути для приобретения этого нового. В "сторонних чужих землях" уже существовали порядки, с которыми приходилось сталкиваться и России в ее многовековой борьбе с Польшей и Швецией, и преимущество этих порядков, в виде плодов его — западноевропейского вооружения и боевых снарядов, — ей часто приходилось испытывать на себе очень ощутительно. Невольно появлялась мысль о необходимости, для успешного соперничества с этими "чужими землями" с этим западом, доселе страшным, еретическим, этой "вавилонской блудницей", приобрести по крайней мере те же хотя бы сперва и чисто внешние орудия, какими пользуется и сам он. Вырабатывать их самостоятельно было уже поздно и началось заимствование, сперва только внешней культуры, орудий ее, а потом и тех идей, тех начал, которые лежали в корне этой внешней культуры. Ордин-Нащокин явился ревностным поборником этой западноевропейской культуры. "Доброму не стыдно навыкать и со стороны, у чужих, даже у своих врагов", было его правилом. Но для того, чтобы заимствовать "со стороны", с запада, нужны были пути, нужно было направление, а Ордин-Нащокин вовсе не хотел получать западную культуру сквозь призму, стоявшую на ее пути в лице Польши, он хотел получать ее в чистом виде и думал открыть для нее путь через Балтийское море. Отсюда вытекала вторая не менее важная, по его мнению, задача: овладеть берегами Балтийского моря, прорубить то "окно" в Европу, которое, впрочем, было прорублено только через 50 лет после него. Балтийское море в глазах Ордина было важно и с точки зрения торговых интересов Московского государства: здесь он видел возможность создать торговое и экономическое могущество России, дать ей новые средства к славному продолжению исторической жизни. Около этих то двух задач и сосредоточивается дальнейшая деятельность Ордина-Нащокина. К тому же теперь он был поставлен и в лучшие условия для дальнейшей работы. Андрусовский договор сразу выдвинул его, сделал одним из передовых деятелей при дворе царя Алексея Михайловича. Вскоре же по возвращении с посольского съезда Афанасий Лаврентьевич был пожалован в бояре, а затем 15 июня 1667 года получил в управление посольский приказ с пышным титулом "царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегателя". В ведение Ордина-Нащокина было передано и еще несколько приказов: Смоленский разряд, малороссийский приказ, новгородская, галицкая и владимирская чети; в его же ведении состояло и несколько отдельных ведомств: вяземская таможня, кружечный двор, заведование железными заводами. Для того, чтобы поднять личное благосостояние нового боярина, не имевшего ни поместий, ни вотчин, ему была пожалована в потомственное владение богатая Порецкая волость, 500 дворов около Костромы и прибавка к обыкновенному боярскому окладу в 500 рублей.

Поставленные в такие благоприятные условия дипломатические и государственные таланты Ордина-Нащокина развились особенно сильно. Не было ни одной стороны государственной жизни, которая бы не привлекала его внимания. Дела внутреннего управления, внешние сношения, войско, финансы, торговля, самый быт московских людей того времени, все занимало его, везде он видел необходимость реформ и преобразований и везде он делал попытки, более или менее удачные, реформировать, а кое-где и созидать свое, новое. "Теперь он (Ордин-Нащокин), — пишет англичанин Коллинс, — занимается преобразованием русских законов и новым образование всего государства... Нащокин человек неподкупный, строго воздержный, неутомимый в дедах и обожатель государей". Административные способности Ордина-Нащокина выказались еще тогда, когда он был на воеводстве в Ливонии, потом после продолжительного перерыва, заполненного дипломатической деятельностью, в 1665 году в промежутке между двумя посольствами Нащокин получил в управление Псков, где и начал проводить реформу местного управления "по примеру сторонних чужих земель": к сожалению, документы и грамоты, дошедшие до нас от этого времени и характеризующая деятельность Ордина-Нащокина в Пскове, крайне разрознены и не проверены, и полной картины его реформ и преобразований во Пскове мы воссоздать не можем, а поэтому не можем и отыскать тех "сторонних чужих земель", по "примеру" которых преобразовал Нащокин местное управление во Пскове. Мы можем только предполагать, что заимствовал он начала местного управления из Польши, может быть, из Германии, где к этому времени развилось и вылилось в определенные формы так называемое "Магдебургское право", с которым, по-видимому, был хорошо знаком и Нащокин. По приезде в Псков Ордин-Нащокин нашел город в крайне печальном виде: постоянные войны с Польшей и Швецией подорвали его торговлю; в самом городе происходила постоянная вражда между "лучшими" людьми и небогатыми гражданами, "мелкими людишками"; "лучшие" люди, богатые купцы, все дела городские решали по своей воле, даже без ведома прочих посадских людей: произвол воеводы и приказные неправды разоряли и тех и других; мелкие люди подрывали торговлю богатым купцам тем, что брали тайно деньги от немецких купцов, скупали по дешевой цене русские товары и передавали их немцам за небольшую комиссионную плату, понижая, таким образом, цены на Псковском рынке; товары из Пскова и в Псков провозилась беспошлинно. Следствием всех этих неурядиц было то, что и казна не получала со Пскова положенных сборов, и сами посадские люди псковские разорялись. Нащокин вскоре же по приезде выработал ряд мер для улучшения положения дел, собрал представителей от посадских людей и обсудил с ними выработанные им "статьи о градском устроении", которые по утверждении их царем и были введены в Пскове. Прежде всего, Ордин-Нащокин преобразовал самый строй посадского общественного управления в духе децентрализации и ограничения воеводского произвола. Посадское общество Пскова выбирало из своей среды 15 человек, которые в течение трех лет, по пяти человек ежегодно, вели городские дела. В ведении их находилось городское хозяйственное управление надзор за продажей питей, таможенным сбором и торговлей с иностранцами, а также и суд по торговым и другим делам. Воевода судил только в случае государственных и важнейших уголовных преступлений. В важных случаях допускались к решению дел в комиссию выборных и лучшие люди из посадского общества. Нащокин сделал попытку провести новые начала и в торговлю псковских посадских людей. Главный недостаток русской торговли того времени заключался, по его мнению, в том, что "русские люди в торговле слабы друг перед другом", в отсутствии единения между ними, вследствие чего они легко попадали в зависимость от иностранцев. Главными причинами этого были недостаток капиталов и совершенное отсутствие кредита. Для устранения этих недостатков Ордин-Нащокин, вообще покровительствовавший торгово-промышленному классу и видевший в его благосостоянии залог благосостояния самого государства, провел целый ряд новых статей, регулировавших торговлю псковичей с иностранцами. Чтобы устранить недостаток капиталов, он ввел особые торговые компании, собиравшие в одних руках значительные капиталы: мелкие торговцы распределялись между крупными капиталистами, которые являлись как бы их патронами и наблюдали за их промыслами. Земская изба выдавала им ссуды для покупки товаров, которые и закупались ими к двум двухнедельным ярмаркам, учрежденным Ординым-Нащокиным от 6 января и от 9 мая, во время которых для поощрения торговых сделок допускался беспошлинный торг. Товары эти записывались в земской избе и передавались патронам, которые уплачивали их покупную стоимость с некоторой придачей "для прокормления", а продав иноземцам этот товар по установленным ими самими ценам, выдавали своим клиентам полученную на их товар прибыль. Такое устройство должно было служить интересам как "лучших", так и "худших" людей. "Худшие" люди, которые не были бы в состоянии вести самостоятельную торговлю, теперь при помощи своих богатых компаньонов — патронов получали хорошую прибыль; в свою очередь, "лучшие" люди, которым теперь не портили цен их бедные компаньоны-клиенты, могли поддерживать высокие цены для местных товаров. Земская изба являлась кредитным учреждением для бедных людей и контролирующим органом для богатых "компанейщиков". Таким образом Ордин-Нащокин думал поднять благосостояние псковских посадных людей и примирить те два враждебные лагеря, которые он нашел при своем прибытии в Псков; но расчет оказался не совсем верный: самая непривычность и сложность устройства и сложность интересов мешала успеху дела, мешали и богатые псковские купцы во главе с известным капиталистом Сергеем Поганкиным, особенно недовольные реформами местного управления, вырывавшего из их рук преимущественную власть в городских делах, которую они приобретали благодаря своему капиталу и благодаря подкупам дьяков воеводской избы. Сам Ордин-Нащокин не имел времени укрепить реформу, он был на воеводстве между двумя посольскими съездами не более 8 месяцев, а после него воеводой был назначен старинный враг его князь И. А. Хованский. Хованский представил царю дело реформ в самом невыгодном свете и реформы были отменены. В Москве решили, что "такому уставу быть в одном Пскове не уметь", а на остальные города распространить этот устав, как об этом мечтал Ордин-Нащокин, было прямо противоположно всей внутренней политике московского правительства, стремившегося к централизации местного управления с помощью установления воевод и воеводских изб во всех городах московского государства. Таким образом, попытка реформы местного управления в пользу большего развития местной самодеятельности окончилась неудачей, но мысли его о реформе торгового дела нашли себе место и были развиты законодательным порядком в проведенном им в 1667 году "Новоторговом Уставе", Этот Устав проводил ту же идею купеческих компаний, какую проводил Ордин-Нащокин и в своих псковских реформах; для торговых людей должен был быть создан удобный кредит, выдачей им ссуд из московской таможни и городовых земских изб. Этот же устав проводит и еще одну мысль Ордина-Нащокина, долженствующую поставить еще в лучшее положение торговый класс: для того, чтобы торговые люди не должны были волочиться по разным московским учреждениям и приказам, где они при тогдашней приказной "волоките" и взяточничестве дьяков терпели много обид и убытков, для них был учрежден особый "приказ купецких дел", прообраз Бурмистерской палаты Петра Великого. В этом приказе купецких дел ведались все дела о торговых людях; приказ являлся для них в пограничных городах обороной от других государств, а во всех городах защитой от воеводских притеснений и злоупотреблений. Кроме статей, регулировавших положение торгово-промышленного класса и поднимавших его благосостояние, в новоторговом уставе проводилось несколько мыслей и общегосударственного характера, направлявших всю государственную экономическую политику по новому направлению. Ордин-Нащокин, знакомый с положением дел в Западной Европе, сравнивая с этим положением положение дел в России, заметил, что главный недостаток московского управления заключается в том, что вся финансовая политика московского правительства была направлена исключительно на эксплуатацию народного труда в интересах фиска, "государевой казны", что интересы народа приносились в жертву фискальным интересам. Следствием такого положения должно было быть падение народного благосостояния, скорое истощение народных средств, а отсюда и постепенное прекращение средств для дальнейшей исторической жизни. Вследствие этого у Ордина-Нащокина и появились идеи о необходимости поднятия благосостояния народных масс в интересах государства: он был одним из первых политико-экономов в Московском государстве. Уже в своих псковских мероприятиях Ордин-Нащокин старался о поднятии благосостояния торгово-промышленных классов. Теперь в Новоторговом уставе политико-экономические взгляды Ордина-Нащокина нашли дальнейшее выражение. Нащокин находился под влиянием господствующей тогда на Западе меркантильной системы и, согласно требованиям ее, покровительствовал ввозу в Россию и сосредоточению в ней возможно большего количества иностранной монеты. Для этого он завел такой порядок внешней торговли, что западноевропейские купцы, дорожившие русской торговлей не столько из за самого русского рынка, сколько из-за важного положения России, как удобного пункта для транзита восточных товаров в Западную Европу и оживленно торговавшие здесь с персидскими и бухарскими купцами, не могли продолжать эту торговлю. Для них было установлено несколько городов на севере и западе, в которых они и могли останавливаться и торговать с русскими купцами, при чем розничная торговля им была воспрещена: они могли продавать только оптом свои товары русским купцам, которые уже сами продавали их в розницу и получали соответственную прибыль. Восточные купцы (персияне, индийцы, бухарцы, армяне, кумыки, черкесы) имели право торговать только в Астрахани, а во внутренних городах лишь с уплатой большой пошлины. Точно также греки, молдаване и валахи торговали в Путивле. Таким образом, посредниками между востоком и западом являлись русские купцы, получавшие, разумеется, отсюда довольно значительную прибыль и скоплявшие в России значительные запасы звонкой монеты. Вместе с тем устав для облегчения торговли отменяет целый ряд мелких пошлин (подужное, мыто, десятое, свальное, и пр.) заменив их определенной платой с рубля. Для облегчения торговых сношений с западной Европой был введен и перевод векселей и тогда-то и установился впервые заграничный денежный курс на Россию.

Таковы были мероприятия Ордина-Нащокина для улучшения материального положения торгово-промышленного класса и поднятия русской торговли и таковы, по его мнению, были пути для обогащения народа. Но Ордин-Нащокин работал в преобразовательном направлении и в других областях государственной жизни. Еще в 1666 году во время войны по инициативе Ордина-Нащокина была учреждена почта в двух направлениях: в Курляндию и в Польшу; по Андрусовскому миру для поддержания постоянных дипломатических сношений и для удобства торговли была устроена еженедельная почта от резиденции польского короля через Мстиславское воеводство и Смоленск на Москву. "Это великое государственное соединительное дело впредь к умножению всякого добра царству Московскому будет", писал по поводу учреждения почт Нащокин царю. Устройство и заведование почтами Ордин-Нащокин поручил известному в то время иноземцу Леонтию Марселису. Дипломатические бумаги перевозились беспошлинно, торговые же люди за пересылку писем должны были вносить установленную плату. Но особенно усердно старался Ордин-Нащокин реформировать то дело, во главе которого был поставлен. Посольское дело было предметом особенных его попечений и на задачи его он смотрел глубоко. "Посольский приказ", писал он царю Алексею Михайловичу, "есть око всей великой России, как для государственной превысокой чести, вкупе и здоровья, так промысел имея со всех сторон и неотступное с боязнию Божией попечение, рассуждая и всечасно вашему государственному указу предлагая о народех, в крепости содержати нелестно, а не выжидая только прибылей себе. Надобно, государь, мысленные очеса на государственные дела устремляти беспорочным и избранным людям к расширению государства ото всех краев, и то, государь, дело одного Посольского приказа. Тем и честь и милость во всех землях. И иных приказов к посольскому не применяют. И думные дьяки великих и государственных дел с кружечными делами не мешали бы и непригожих речей на Москве с иностранцами не плодили бы...". "Надобно, великий государь", писал он в другой раз, "в царствующем граде Москве беспорочным людям посольский приказ, яко зеницу ока, хранить". Русской же дипломатией в таком виде, в каком она существовала при нем, Ордин-Нащокин не был доволен: он видел в ней те же недостатки, как и в прочих областях государственного управления: чрезмерную опеку центральных учреждений, не дававших никакой свободы "промышленникам" и отучивших их от всякой самостоятельной деятельности, и взяточничество приказных служащих. Первый из этих недостатков особенно сказывался на русской дипломатии; русские дипломаты не могли выполнить никакого более или менее сложного поручения, лишены были самого необходимого простора, и Ордин-Нащокин требовал такого простора для "промышленников": "не во всем дожидаться государева указа, — везде надобно воеводское рассмотрение", "где глаз видит и ухо слышит, тут и надо промысел держать неотложно", писал он в другой раз. Настаивал Нащокин и на выделении посольского дела из массы мелочных внутренних дел, какие ведались тогда в Посольском приказе: питейных, и таможенных сборов, управления железными заводами и пр. А его стремление к ограничению взяточничества в управляемом им приказе привело к открытому разрыву между ним и дьяками посольского приказа Голосовым, Дохтуровым и Юрьевым, принесшими своему начальнику много неприятностей: они тормозили те дела, которые он вел, и даже делали попытки дискредитировать его в глазах иностранцев, приезжавших в Москву, "плодя непригожие речи", как говорил об этом Ордин-Нащокин. Для того, чтобы посольский приказ был в курсе общеевропейской политики, Ордин-Нащокин ввел так называемые "куранты", которые составлялись переводчиками и толмачами посольского приказа на основании иностранных газет и ведомостей, присылавшихся из за границы. Посольский приказ, благодаря этому, всегда знал положение дел в Западной Европе и сообразно тамошним обстоятельствам проводил и свои дипломатические планы. Не оставил без внимания Ордин-Нащокин и войско и здесь он выражал свое недовольство современными ему порядками. Главным недостатком здесь, как и в посольском деле, была слишком малая самостоятельность воевод, которые ничего не решались предпринимать без указа из Москвы, и здесь Нащокин требовал большей свободы действий, указывал на пример западноевропейских государств, где во главе войска ставится знающий полководец, который сам рассылает приказания отдельным частям, а не боится сделать самый незначительный шаг без указа свыше, "нельзя во всем дожидаться государева указа", писал он неоднократно царю. Но за то он требовал назначения на ответственные посты в войске людей опытных и способных, таких, которые могли бы чинить "промысл", как называлась самостоятельная деятельность на тогдашнем служебном языке. "Лучше всякой силы промысел; дело в промысле, а не в том, что людей много. И много людей, да промышленника нет, так ничего не выйдет. Вот швед всех соседних государей безлюднее, а промыслом над всеми верх берет: у него никто не смеет отнять воли у промышленника; половину рати продать, да промышленника купить, и то будет выгоднее". Для того, чтобы сделать войско более подготовленным и подвижным, Ордин-Нащокин предложил замену прежней дворянской конницы, мало подготовленной к войне, которую, в случае опасности, нужно было еще мобилизовать, новыми пешими и конными полками из "даточных людей", устроить регулярную армию, которая бы составлялась и пополнялась рекрутскими наборами. Ордину же Нащокину принадлежит и первая мысль об учреждении флота в России. Уже в бытность свою воеводой в Ливонии он завел флотилию на Западной Двине, но после мира в Кардисе, эта флотилия вместе с Ливонией была потеряна для русских. После мира в Андрусове, мысль о создании флота снова ожила и одним из деятельных исполнителей ее явился Ордин-Нащокин. На этот раз решили открыть судоходство на Волге и на Каспийском море; целью устройства здесь флота было обеспечить и обезопасить торговые сношения с Востоком, для которых русские купцы пользовались водными путями бассейна Волги, но которые находились постоянно в опасности от грабежей, шаек беглых людей, донских казаков и всякой голытьбы. Постройка кораблей велась на Оке в селе Дединове, Коломенского уезда, а заведование корабельным делом было возложено на Ордина-Нащокина. В сентябре 1668 года были готовы: корабль, названный "Орлом", две шлюпы и бот, которые в мае 1669 года и были спущены в Нижнем Новгороде. К сожалению, и эта попытка окончилась неудачей: в 1670 году Стенька Разин, появившись под Астраханью, где тогда стоял "Орел", приказал сжечь корабль. Кораблестроительной деятельности Алексея Михайловича, несмотря на ее скромные размеры, придавалось однако очень большое значение и в эпоху Петра Великого, который с большой похвалой отзывался о начинаниях своего отца на этом поприще. Такова была преобразовательная деятельность Ордина-Нащокина. Многое из того, что он начинал погибло, и заглохло, многое осталось в проектах, но все его начинания и проекты были жизненны и необходимы: через 50 лет в эпоху Петра Великого эти начинания и мысли получили надлежащую оценку и великий преобразователь, как бы следуя планам своего предшественника, выполнил все его предначертания и все его проекты.

Дипломатическая деятельность Ордина-Нащокина продолжалась и после 1667 г. в том же направлении как и до Андрусовского договора. Он по-прежнему стремился к заключению прочного мира и союза с Польшей, чтобы потом направить общие усилия Польши и России против шведов для завоевания, необходимых по его мнению России Балтийских берегов. Но теперь на нем, как на начальнике посольского приказа, лежала уже вся внешняя политика Московского государства, не только сношения с Польшей и Швецией, но и пересылки с другими западноевропейскими державами и с целым рядом восточных народов и государств. Здесь, впрочем, дипломатические сношения обусловливались, главным образом, соблюдением торговых интересов России. Учреждая по Новоторговому Уставу новый порядок торговли с иностранцами на более выгодных для русских купцов условиях, Ордин-Нащокин в то же время старался развить эти торговые сношения, распространить свою торговую политику на новые, еще не участвовавшие в торговле с Россией народы. На запад с этой целью отправлялось несколько посольств: в 1667 г. отправился в Испанию и Францию один из ближайших сотрудников и помощников Ордина-Нащокина — стольник П. И. Потемкин, известный как носитель западнических идей в русской жизни, в 1668 году в Венецию ездил торговый иноземец Кельдерман с грамотами; но главные торговые сношения происходили с Голландией и с Англией. Поддерживая сношения с обоими этими государствами, Ордин-Нащокин тем не менее преимущественно покровительствовал англичанам, давал им некоторые льготы и преимущества. Англичанин Коллинс объясняет это тем, что Нащокин — "обожатель государей", но вероятно, у "посольских дел оберегателя" были и другие мотивы, которыми он руководился, покровительствуя английским купцам. По-видимому, он сознавал преимущество англичан в торговом отношении, предугадывал, что соперничество их с голландцами кончится не в пользу последних. Впрочем, его симпатии к англичанам в значительной мере, может быть, и чуждые всяким расчетам, не увлекали его очень далеко и когда англичане начали ходатайствовать о возвращении им тех привилегий, которыми они пользовались в царствование Иоанна Грозного, Ордин-Нащокин, одним из первых восстал против такого нарушения русских государственных интересов. В 1668 году сам Ордин-Нащокин ездил в Митаву заключать торговые договоры с Пруссией и Швецией. В тех же интересах расширения русской торговли развивались сношения и с восточными торговыми народами. В мае 1667 года Ордин-Нащокин заключил торговый договор с армянской персидской компанией, ведшей обширную торговлю шелком. Договор, кроме громадных таможенных доходов (по 5 коп. с рубля в Астрахани, а во внутренних городах еще больше), должен был значительно усилить наплыв иностранных купцов и иностранных капиталов в Россию. Впрочем, волнения на Волге вследствие бунта Разина сразу же повредили делам компании и казна не получила ожидаемых выгод. Старался Ордин-Нащокин и обезопасить и укрепить торговые сношения с бухарскими, хивинскими и балхинскими купцами, приготовив с теми же целями посольство к отправлению в Индию и задумывал завести торговые сношения с Китаем. Однако все эти заботы были делом второстепенным в сравнении с тем, что тогда более всего занимало Ордина-Нащокина: со сношениями с Польшей и с малороссийским вопросом, при разрешении которого у Ордина-Нащокина возникли и разногласия с царем, кончившиеся отставкой знаменитого московского дипломата. Уже в 1667 году, по возвращении в Москву, после заключения Андрусовсвого перемирия, Ордин-Нащокин выслушал замечание царя Алексея о необходимости удержать за Москвой Киев и, после двухлетнего назначенного договором срока, и понял, что удержание Киева — единственное средство удовлетворить желание царя Алексея, относившегося к этому городу с особым благоговением, после чего только и можно приступить к делу создания коалиции против Шведов, что было его главной целью. И в конце 1667 года, когда для подтверждения Андрусовского договора явились в Москву польские комиссары, он сделал уже попытку удержать Киев. Польские послы с Ординым-Нащокиным разрешали тогда два вопроса: о вознаграждении польской шляхты, пострадавшей от перехода левобережной Малороссии к Москве, и о союзе между Россией и Польшей против Турции и Крыма. Первый вопрос был легко разрешен тем, что царь пожаловал шляхте 1000000 польских злотых, при обсуждении же второго вопроса, после того, как постановили, что царь будет посылать определенные отряды на помощь полякам, Ордин-Нащокин и предложил поместить это войско в Киеве под предлогом близости этого города и Крыму и таким образом удержать Киев за Москвой. Польские комиссары, однако, отказались даже рассуждать об этом. Между тем узнали об условиях Андрусовского договора и в Малороссии и здесь остались крайне недовольны возможностью возвращения Киева полякам. К этому недовольству присоединилось еще и неудовольствие по поводу назначения Ордина-Нащокина, известного еще ранее как врага казаков и противника их принятия в русское подданство, начальником Малороссийского приказа, который Нащокин получил в управление вместе с Посольским. Но уже настоящее волнение вызвали в Малороссии дальнейшие мероприятия нового начальника Малороссийского приказа, которыми он думал в угоду царю удержать за Россией Киев. Ордин-Нащокин задумал устроить в западной Малороссии смуту, которая бы не дала возможности Польше принять во время Киева, и Киев, таким образом, и остался бы в руках русского правительства. Для этого он послал в Малороссию одного из своих сотрудников В. М. Тяпкина, который должен был подговаривать гетмана правобережной Малороссии Дорошенку отделиться от Польши и подчиниться Москве; но Дорошенко совсем не думал о подчинении кому-либо, а имел в виду, не подчиняясь России, объединить под своей властью обе половины Малороссии, и для этого начал волновать и левобережную Малороссию, в которой и без того возникло неудовольствие политикой Ордина-Нащокина. Гетман левобережной Малороссии Брюховецкий, узнавший о сношениях "посольских дел оберегателя" с Дорошенкой и взволнованный правобережным гетманом, уверившим его, что Нащокин предлагал ему, Дорошенке, гетманство и на левом берегу Днепра, был к тому же очень смущен наветами епископа Мстиславского Мефодия, бывшего ранее московским правительственным агентом в Малороссии и недовольного на Нащокина за холодное отношение и удаление от дел. К этому присоединились слухи, будто царь, собиравшийся в это время ехать в Киев на богомолье, идет с войском против Малороссии и собирается истребить всех казаков, а впереди себя посылает Нащокина с ратными людьми. Как и полагал Ордин-Нащокин, возникли волнения в правобережной Малороссии, предлог для продолжения оккупации Киева московскими войсками был найден, и Киев действительно удаюсь удержать за Россией на неопределенное время, но поднялся и на левобережной Малороссии сперва ропот, а потом и бунт, во главе которого стал Брюховецкий. Бунт этот, впрочем, был скоро усмирен московскими войсками, в Москву было послано посольство с просьбой о прощении, сама Малороссия умиротворена на Глуховской раде, но теперь Московское правительство ясно увидело, как непопулярен был в Малороссии начальник Малороссийского приказа, и в начале 1669 года Ордин-Нащокин был устранен от управления этим приказом, где теперь был "посажен" недавно выдвинувшийся делец, А. С. Матвеев, державшийся совершенно иной политики и видевший в Малороссийском вопросе не помеху для иных целей, которую нужно устранить, как это было у Ордина-Нащокина, а главную цель всей русской политики. С этим взглядом, все более и более приходившимся по вкусу и царю Алексею Михайловичу, которому к тому же надоела опека требовательного и часто строптивого Ордина-Нащокина, приходилось считаться и "посольских дел оберегателю", который, все же заведуя всей внешней политикой Московского государства, не мог не касаться и такого важного вопроса, как вопрос о Киеве, поставленный на первую очередь царем Алексеем. Приходилось вести об этом переговоры с Польшей, что было очень трудно, ввиду еще недавно заключенного Андрусовского перемирия, со статьями которого шло прямо в разрез требование о сохранении Киева за Москвой на вечные времена, как этого хотел царь Алексей. К тому же и самое ведение дела по вопросу о Малороссии, без права делать нужные распоряжения в ней, было весьма затруднительно. В 1668 году должны были происходить посольские съезды в Курляндии, куда должны были явиться и шведские послы для разрешения некоторых жалоб и спорных вопросов. Но Ордин-Нащокин напрасно прожил в Курляндии целое лето: туда не явились ни польские, ни шведские уполномоченные. Швеция письменно выяснила свои неудовольствия прямо перед царем, а в Польше в это время отрекся от престола Ян-Казимир и начались выборы нового короля. В числе кандидатов на польский престол был выставлен и царевич Алексей Алексеевич. Его выбора очень хотелось и самому царю. Ордину-Нащокину было предписано ехать на избирательный сейм в качестве представителя царевича, но Нащокин понимал, как много бы проиграла Россия, если бы даже царевич и был избран. Кроме того, он очень хорошо знал избирателей, продажную польскую шляхту, у которой можно было лишь купить корону золотом и, несмотря на троекратные приказания из Москвы, не поехал на сейм. "Нет никакой нужды ехать на сейм; вечного мира там не заключить, царевича в короли не выберут, а только прежнему договору поруха будет. Вдаваться в избрание страшно и мыслить: сколько из Великой России королевству Польскому надобно будет дать? В Польшу ехать мне послом не на утверждение, а на разрушение мира. Корону польскую перекупят, как товар, другие".

Для съезда же с польскими комиссарами было назначено опять Андрусово, куда 13 марта 1669 года и был отправлен Ордин-Нащокин, назначенный русским уполномоченным на этом съезде. Удержание Киева было главной задачей "посольских дел оберегателя" на этих съездах, и "оберегатель" нашел уже и путь к "одержанию" Киева. По его мнению, для этого было необходимо чтобы малороссийское духовенство возбудило бы ходатайство о подчинении киевской митрополии московскому патриарху, благодаря чему Ордин-Нащокин мог бы на предстоящем посольском съезде говорить о нежелании уже не Москвы, но самих жителей Малороссии возвратить Киев полякам. В этом смысле и был им составлен доклад еще перед отъездом его из Москвы; царь Алексей Михайлович отнесся к нему с полным вниманием, но сношения, которые были завязаны по этому поводу московским правительством с малороссийским духовенством показали полное нежелание духовенства подчиниться московскому патриарху и дело было оставлено, но Ордин-Нащокин, бывший уже в Андрусове, не был извещен о неудаче этих переговоров и, недоумевая о причинах неисполнения своих предначертаний, послал в Москву несколько докладов, в которых просил дать ход его проекту. В то же время он уже самостоятельно завязал сношения с Малороссийским духовенством, склоняя его на подчинение московскому патриарху, и киевское духовенство, высказавшееся отрицательно по этому вопросу перед московским правительством, отвечало Ордину-Нащокину в очень благоприятном смысле. Особенно старался поддержать хорошие отношения с Ординым-Нащокиным непризнанный московским правительством митрополит Иосиф Тукальский, живший при гетмане Дорошенке и надеявшийся при помощи Нащокина возвратиться в Киев и быть признанным на митрополии и московским правительством. В Москве между тем в это время, уже окончательно убедились в неисполнимости плана Ордина-Нащокина, и, не обращая внимания на Андрусовский договор, подняли, благодаря влиянию нового начальника малороссийского приказа Матвеева, вопрос о подчинении Москве и западной половины Малороссии, гетман которой Дорошенко просил о принятии его "под высокую государскую руку". Таким образом, в то время как в Андрусове Ордин-Нащокин хлопотал еще о подчинении киевской митрополии, в Москве начаты были совсем другие предприятия, а самого Нащокина даже не извещали об этом. Это объясняется целым рядом интриг, которые были направлены против него со стороны его московских врагов, которых у него было очень много. К числу этих врагов принадлежали прежде всего дьяки посольского приказа, ненавидевшие своего начальника, в высшей степени требовательного и взыскательного, старавшегося прекратить их злоупотребления и ограничивавшего их самоволие, к которому они привыкли, когда во главе его, как это было до Нащокина, не стояло лица боярского звания, облеченного доверием государя. Дьяки очень усердно тормозили все начинания и проекты своего начальника, старались представить его действия в худом свете перед царем и были поддержаны в своих стремлениях другими, более значительными недоброжелателями Нащокина. С одной стороны, не остались без влияния здесь шведы, видевшие в Ордине-Нащокине своего злейшего врага и старавшиеся вредить ему при дворе через своего резидента в Москве, с другой стороны, представители боярского сословия не любили Ордина-Нащокина, старались уменьшить его влияние на царя, если возможно, даже удалить его от управления, где он слишком мешал им, часто раскрывая перед царем их злоупотребления и недостатки. Ордин-Нащокин знал это и писал царю: "Думным людям никому ненадобен я, ненадобны такие великие государственные дела! откинуть меня, чтобы не разорилось мной государственное дело! Как в Московском царстве искони, так и во всех государствах посольские дела ведают люди ближней думы, во всем освидетельствованные разумом и правдою. А я холоп твой, всего пуст и вся дни службы своей плачусь о своем недостоинстве. У такого дела пристойно быть из ближних бояр: и роды великие, и друзей много, во всем пространный промысл имеют и жить умеют и посольский приказ ни от кого обруган не будет"... Были у Ордина-Нащокина и личные враги, боявшиеся сурового "оберегателя" и тайно строившие ему козни. Такими были, между прочим, близкие к царю бояре Б. М. Хитрово и И. Д. Милославский, А. С. Матвеев также являлся врагом Ордина-Нащокина, тем более сильным, что его вражда была чисто принципиальная и что его взгляды на внешнюю политику, не сходившиеся с взглядами Ордина-Нащокина, разделялись и царем Алексеем, с которым к тому же его скоро стали связывать и родственные узы. Все эти враги во время частых отлучек Ордина-Нащокина, проводившего большую часть своей жизни на посольских съездах, старались чернить "посольских дел оберегателя" в глазах мягкого и податливого всякому влиянию царя, которому к тому же и надоела опека Афанасия Лаврентьевича, навязывавшего и заставлявшего выполнять свои идеи, часто несогласные с идеями царя. Все это привело к охлаждению царя. Алексей Михайлович уже не стал так "оборонять" Нащокина, как это он делал раньше и начал убеждаться даже в том, что его служба и "радение" часто бывают излишни и вредны. Это нерасположение к Нащокину в Москве сказалось и во время переговоров об удержании Киева. Ордина-Нащокина никто не извещал о решениях, принятых в Москве, и вследствие этого дело, которое вел "посольских дел оберегатель" прямо противоречило с тем, что делалось в Москве. Вместо всяких известий о делах к нему вдруг пришел запрос, противно ли будет Андрусовскому договору подчинение правобережной Малороссии Москве. Ордин-Нащокин, крайне дороживший договором, достигнутым с таким трудом, ответил в отрицательном смысле, но в довольно резких выражениях, что вызвало новое неудовольствие в Москве. Между тем 23 сентября прибыли на место съезда запоздавшие польские послы; подчинять Киевскую митрополию московскому патриарху через посредство московских приказов было поздно, и Ордин-Нащокин задумал устроить это присоединение через самих же польских послов. На начавшихся 25 сентября в Мигновичах близ Андрусова съездах он предложил пригласить на съезды депутацию от Малороссии, которая бы выяснила, как можно усмирить шаткость среди малороссийских людей и отвратить их от подчинения турецкому султану, которому недавно еще подчинился гетман Дорошенко. Ордин-Нащокин рассчитывал, что его сношения с малороссийским духовенством принесли свою пользу и что малороссы, призванные на съезд, заявят о своем желании подчинить киевскую митрополию московскому патриарху. Польские комиссары согласились на это, и было решено послать воззвания от русских и от польских послов. При этом поляки написали в своем воззвании, что король "всем казакам, по обе стороны Днепра будучим, все вины прощает" и разрешает прислать депутацию с "послушенством и все их челобитья исполнит". Такое воззвание, распространенное при том крайне неумело и неправильно истолкованное посланным для этого, состоявшим при русском посольстве Фаддеем Крыжевским, вызвало недоумение в русской Малороссии, жители которой заключили из этого воззвания, что восточная Малороссия уступается обратно Польше. Начались новые волнения, которые едва удалось успокоить милостивыми царскими грамотами из Москвы. Это послужило новой причиной неудовольствия против Нащокина и ему было предписано не сноситься больше с Малороссией и не заключать новых договоров, а ограничиться подтверждением Андрусовских статей. Это было не так трудно, и 7-го марта 1670 года переговоры закончились. Было постановлено, чтобы Андрусовский договор был подтвержден во всех статьях, запятых и точках, также как и постановление о союзе против басурман. В конце года должны были отправиться русские послы в Польшу, а польские в Москву для подтверждения договора и для исполнения еще не исполненных статей его. Достиг Ордин-Нащокин и крупного успеха: отдача Киева была отсрочена польскими комиссарами на неопределенное время и "посольских дел оберегатель" совершенно справедливо, как оказалось впоследствии, полагал, что этим "Киев с Украйной прикреплены к Московскому государству вечно". В Москве, однако в это время, думали уже о подданстве западной Малороссии, и государю, по-видимому, доложили, что московскому государству новый договор "ненадобен". Ордин-Нащокин едва не подвергся опале, но благодаря своей настойчивости успел убедить государя в своей невинности, службе и радении. Царь примирился с бывшим своим любимцем и даже сменил его врагов, ненавистных ему дьяков посольского приказа, но, тем не менее, положение Ордина-Нащокина уже пошатнулось, и падение его было лишь вопросом времени. Впрочем, ему удалось заключить еще один очень важный договор: 27 апреля он заключил с послами крымского хана Адиль-Гирея мирный и союзный трактат, обусловливавший прекращение крымских набегов на русские украйны и возвращение пленников, в числе их особенно дорогого царю Алексею Михайловичу В. Б. Шереметева.

Между тем приближалось время исполнения договора 7-го марта: нужно было послать русское посольство в Варшаву для подтверждения новым польским королем Михаилом Вишневецким Андрусовского договора, и польский посланник спрашивал, кто из Москвы будет назначен великим и полномочным послом в Варшаву. Царь Алексей и на этот раз назначил Ордина-Нащокина, но вместе с тем Нащокин был уволен от управления посольским приказом, причем был лишен и почетного звания "царские большие печати и государственных великих посольских дел оберегателя", что ясно показывало немилость к нему царя. Место его 22 февраля 1671 года занял его политический соперник А. С. Матвеев, которому и было поручено изготовление наказа для Нащокина; сам же Нащокин при этом как бы для того, чтобы загладить обиду, нанесенную ему, был пожалован в ближние бояре. Новый ближний боярин подал государю обширный доклад о целях посольства и о средствах к их осуществлению. Целью было, конечно, "одержание Киева" и Нащокин требовал для этого целого ряда полномочий: права брать из посольского приказа все нужные "государственные дела", права сноситься "без обсылки" с Москвой, с императором и турецким султаном, права в случае надобности устроить съезд и в Малороссии. В докладе снова заключался намек на возможность отдачи полякам Киева, под условием предоставления Московскому государю права заботиться о неприкосновенности православия в Польше. В этом праве он видел право постоянно вмешиваться в дела Речи Посполитой, а благодаря этому последнему праву, по его мнению, со временем можно было приобрести не только Киев, но и всю западную Малороссию; доклад этот еще раз выказал удивительную политическую прозорливость Ордина-Нащокина; но в то время он не мог нравиться царю и его новому влиятельному советнику. Скоро новый начальник посольского приказа А. С. Матвеев составил наказ для Ордина-Нащокина: посольству были даны очень большие средства, свита великому послу была дана пышная, но свободы для "промысла" ему не давалось. В наказе подчеркивалось запрещение всего того, о чем писал Ордин-Нащокин в своем докладе. Его политические взгляды, вся его политика подверглась резкому осуждению, он ставился в узкие рамки наказа, из которых не имел права выходить, ставился именно в то положение "промышленника", который не мог "промысл чинить", не "дожидаясь государева указа" против которого сам так ратовал в продолжение всей своей прежней деятельности. Разумеется, Ордину-Нащокину оставалось только заявить, что ему "в той посольской службе быть невозможно" и он был по болезни отставлен от посольства. Московская политика совершенно разошлась с взглядами Нащокина, стала явно противоречить статьям Андрусовского договора, который Афанасий Лаврентьевич ставил в основу своей польской и малороссийской политики. Ордину-Нащокину оставалось только уйти от государственных дел и 2-го декабря 1671 года великого московского дипломата и "промышленника" "царь Помазанник Божий от руки своея государские при всем своем сигклите милостиво отпустил и от всея мирские суеты освободил явно". Ордин-Нащокин ушел в "пустынь Крыпецкую Св. Евангелиста и Богослова Иоанна и преподобного Саввы", монастырь, находившийся около родного ему Пскова, и 21 февраля 1672 года "той святой обители игумен Тарасий" постриг его в монахи под именем Антония. Новый инок Антоний, удалившись от дел мирских, занялся делами благотворения: устроил в Пскове богадельню, на которую и тратил доходы со своей Порецкой волости, призирал сирых и убогих, кормил и поил бедных со всего округа. Царь Алексей Михайлович и Федор Алексеевич и после пострижения поддерживали с ним сношения по делам политическим. В 1679 г. он даже был вызван в Москву, где в последний раз выступил в посольском съезде с польскими послами: дело шло о продлении срока Андрусовского перемирия, которое было продолжено еще на 13 лет, но теперь инок Антоний был уже далек от мирской суеты: после переговоров он снова вернулся в свой монастырь, где в 1680 году и умер. Бумаги его были взяты специально посланными чиновниками и отвезены в Москву, в посольский приказ. Впоследствии его бюст был поставлен на фронтоне Московской оружейной палаты. До нас дошел и портрет его, написанный рукой неизвестного художника. Он находится в Московском архиве министерства иностранных дел, куда был пожертвован Н. Н. Бантышем-Каменским.

Ордин-Нащокин представлял собой замечательно редкое явление в русской истории: это был в полном смысле слова государственный человек со всеми теми свойствами, какие мы привыкли придавать этому выражению, с развитым, чрезвычайно острым умом, с уменьем наблюдать, понимать и направлять общественные движения со совершенно самостоятельным взглядом на вопросы времени, со строго выработанной программой деятельности. Ему недоставало только одного: простора для деятельности, и он в продолжение всей своей жизни боролся с этим и, не осилив, не добившись этого простора, должен был уйти. Чрезвычайно умный, с хорошей теоретической и практической подготовкой, он мог сделать и делал очень много; внимательно наблюдая за западом и сравнивая его порядки с родной действительностью, он увидел несовершенства этой действительности и стал старательно работать над их исправлением. Хороший оратор, с большим умением "слагательно", хотя иногда и несколько темно писать, умевший ловко пользоваться обстоятельствами и выводить из них очень своеобразные и неожиданные политические комбинации, но в то же время очень вдумчивый и осторожный, он был идеальным дипломатом. Дипломатия не мешала ему быть и человеком в высшей степени добросовестным. Он не останавливался перед возможностью нажить опасного врага, если видел недобросовестное отношение к делу, готов был стоять за правду, как перед царем, так и перед каждым из его подданных. Прямой до резкости, он нажил себе много неприятелей, задел много самолюбий и должен был держаться за царя, который являлся его единственным заступником. Он выработал себе даже известный modus vivendi с царем: постоянно прикрывался перед царем, не любившим заносчивости, скромностью и самоуничижением, хулил свою "службишку", называл себя "облихованным и ненавидимым человеченком, не имеющим, где преклонить свою грешную голову", жаловался на обиды сильных людей, на свою несчастную судьбу. Этим он находил путь к кроткому сердцу "тишайшего" царя, который начинал в таких случаях "обнадеживать своего верного слугу", говорил ему, что "служба его забвена николи не будет", и, действительно, не давал его в обиду многочисленным врагам. Но в нужных случаях Ордин-Нащокин умел быть и твердым и непреклонным, и здесь опять-таки очень искусно действовал на мягкую натуру царя. К подчиненным и малым людям Ордин-Нащокин, сам вышедший из маленьких людей, был очень ласков и всегда старался покровительствовать им. Доброта его была засвидетельствована самим царем, который лучше, чем кто-нибудь другой, способен был оценить ее в своем сотруднике. В грамоте на думное дворянство царь "похваляет" его за то, что он "алчных кормит, жадных поит, нагих одевает, странных в кровы вводит, больных посещает".

Как культурная личность, Ордин-Нащокин вырос под влиянием Пскова. В Пскове, недалеко от границы, уже давно создалась культурная среда, находившаяся под влиянием Запада. Отсюда шли в Россию всякие культурные новшества, отсюда шли новые идеи, новые взгляды. Отсюда шла когда-то ересь жидовствующих, здесь появлялись такие личности, как гость Федор Емельянов, отсюда шли новые веяния в искусстве, "фряжское" письмо в живописи, отсюда же шли и "демественные" напевы московской церковной музыки. В Пскове мы раньше, чем в других городах встречаем меры против бритья бород, в Пскове, наконец, возможно было бедному дворянину выучиться разным европейским наукам, узнать "немецкое дело и немецкие нравы". Разумеется, Псков не был самостоятелен, как культурный центр: культура его была заимствованной из другого, более самостоятельного источника шла, по-видимому, непосредственно с запада прямо "от немцев", по преимуществу же из протестантской Германии, и здесь Псков оказался прямо противоположным Киеву, где вся культура явилась через посредство Польши с ее католическо-реакционным направлением, ее иезуитами, и иезуитскими коллегиями и схоластикой. Ордин-Нащокин, как вышедший из этой псковской среды, разумеется, сразу же занял совершенно обособленное положение среди кружков московского общества. В это время в московском обществе мы замечаем несколько культурных течений. С одной стороны, сильна была партия тех русских людей, которые после падения Византии и Флорентийской унии восприняли теории о третьем Риме, о непогрешимости русской церкви, о духовном главенстве русского народа над всеми другими народами, нашедшая себе вожаков сперва в лице Иосифа Волоцкого и иерархов церкви, вышедших из Волоколамского монастыря, а в царствование Алексея Михайловича в лице кружка московских духовных лиц под главенством царского духовника Стефана Вонифатьева, эта партия национализировала русскую церковь, сделала ее взгляды, ее мнения, даже ее обряды непогрешимыми, не подлежащими сомнению. Вне ее спастись по мнению ее приверженцев было нельзя. Но эта партия, консервативная по преимуществу, во время деятельности Ордина-Нащокина была осуждена на соборе 1666 года. Была, однако, и другая партия, видевшая крупные недостатки в том духовном сокровище, которое так берегли приверженцы старины, видевшая необходимость реформировать русскую как духовную, так и общественную жизнь. И одни из них пошли назад, на восток, туда, откуда мы получили первоначально свою культуру; другие же обернулись на запад и начали здесь искать новых устоев жизни, которыми можно было бы заменить старые, гнилые. Но и западники разделились: одни пошли в Киев и Польшу и отсюда стали черпать начало польско-латинской культуры через посредство Киева и Малорусских ученых, другие же проникли прямо на запад "к немцам" и стали знакомиться с западной культурой непосредственно. К числу последних принадлежал и Ордин-Нащокин. В Москве, по-видимому, вокруг него создался кружок его направления, занявший самостоятельное положение между кружками других направлений. Сын Ордина-Нащокина, Воин (см. ниже) был крайним выражением взглядов этого кружка.

Влияние той среды, которую создал Ордин-Нащокин, начало сказываться в разных слоях общества. Появляются книги, переведенные с западноевропейских языков о предметах, переносивших русских людей в область совершенно чуждых им доселе понятий и идей, появляются предметы роскоши, органы, зеркала, мебель, наконец, изменяется даже отчасти быт русских людей, сказалось оно и при дворе: здесь начались перемены на западноевропейский лад — царевич Алексей учится по латыни и по-немецки, и польские послы прямо приписывают это влиянию Ордина-Нащокина. Исполняются тем же Ординым-Нащокиным разные царские поручения о покупке с запада разных предметов дворцового обихода на новый, западноевропейский лад. Делаются, как указано ранее, попытки и реорганизации государственного и общественного строя. Ордин-Нащокин при своем громадном влиянии на царя успешно указывал ему на множество отдельных случаев крупных неурядиц и беспорядков, доказывавших необходимость более решительных и важных реформ. Царь Алексей должен был получить понятие о негодности существующего строя, и, будь он решительнее, должен быль начать коренную переработку существующего. Но мягкий, нерешительный царь не мог отважиться на ломку, делал частичные реформы, подготовлял почву. Тем не менее, в широких слоях общества выяснялась необходимость реформ; восток более не удовлетворял русских и взоры их обращались на запад. Возникал только вопрос, каким путем идти к реформам, к сближению с западом, через Киев или прямо, без посредников. Этот вопрос вызвал довольно продолжительный спор, который закончился только тогда, когда пришел великий преобразователь, который заговорил прямо на немецком языке, пошел в немецкую слободу, по тому самому пути, по какому шел за 50 лет до него Ордин-Нащокин. Петр Великий вспомнил все проекты Ордина-Нащокина, все его начинания, достиг тех самых Балтийских берегов, к которым так страстно стремился и его предшественник. Правда, у Ордина-Нащокина это были только проекты, а у Петра Великого — дела, но нужно принять во внимание, при каких условиях пришлось работать Нащокину, нужно вспомнить, что и при этих тяжелых условиях он все же оставил Преобразователю уже хорошо проторенную дорожку к западу и тогда невольно придется признать, что все же знаменитый московский "промышленник" сделал очень много на пользу России.

Вас. Берх: "Ордин-Нащокин" (Новоселье 1845 p. ч. I, стр. 395—402). А. Ф. Малиновский: "Биографические сведения о первом в России канцлере боярине Афанасии Лаврентьевиче Ордине-Нащокине" (Труды и летописи Московск. Общ. Истории и Древн. т. VI); В. С. Иконников: "Ближний боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин" ("Русская Старина", 1883, Х — XI): В. О. Ключевский: "Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, московский государственный человек XVII века" ("Научное Слово", 1904, III;) В. О. Эйнгорн: "Отставка А. Л. Ордина-Нащокина и его отношение к малороссийскому вопросу" ("Журнал Мин, Нар. Просв.", 1897, XI); П. А. Матвеев: "Москва и Малороссия в управление Ордина-Нащокина малороссийским приказом" ("Русский Архив", 1901. II); П. А. Матвеев: "Артамон Сергеевич Матвеев в приказе Малой России и его отношения к делам и людям этого края" ("Русская Мысль", 1901, VIII — IX); Г. В. Форстен: "Сношения Швеции и России во второй половине XVII века" ("Журнал Мин. Народн. Просв.", 1898, кн. IV, 350—354, кн. V, 48—57, 64—67, 68, 77, 78, 98—99; кн. VI, 313—323, 326, 331—332, 333; 1899 г. кн. VI, 277—285, 288); С. М. Соловьев: "А. Л. Ордин-Нащокин" ("С.-Петербургские Ведомости", 1850 г., № 70); А. Терещенко: "Опыт обозрения жизни сановников, управлявших иностранными делами в России", ч. I (СПб., 1837) стр. 31—68, 225—237; Соловьев: "История России" (изд. т-ва "Общ. Польза") II, 1707. 1708, 1709; III, 42. 43, 48, 58—65, 66—72, 115, 116, 119, 123, 160—169, 171—184, 249—252, 351, 354—356, 385—398, 561—562, 678, 681, 682, 698, 716—722, 724, 725, 727, 768; Барсуков: "Род Шереметевых т. VI (СПб) 1892), 150, 161, 162, 233, 288, 300, 301, 450, 452, 475, 523, 526—532, 536, 538; В. О. Ключевский: "Западное влияние в России XVII века ("Вопросы философии и психологии", 1897, I, III, IV); В. О. Эйнгорн: "Очерки из истории Малороссии в XVII веке", т. I (М. 1899) стр. 344—888 passim; Коллинс: "Нынешнее состояние России" (Чтения Моск. Общ. Истории и Древн. год I. ч. I, стр. 33—34; Мейерберг: "Путешествие в Московию" (Чтения Моск. Общ. Истории и Древн. 1863 III, IV, 1874, I) стр. 35—37, 39, 185, 210; М. Капустин: "Дипломатические сношения России с Западной Европой во второй половине XVII века" (М., 1852) стр. 9—34, 42—44, 118—122; П. Медовиков: "Историческое значение царствования Алексея Михайловича" (М. 1854), 90—91, 122, 123, 126—129, 145—159, 173—179, 186—187, 214; Н. И. Костомаров: "Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей" (СПб., 1874), IV, 132—133, 136—140, 141—143, 147; V, 302—303; А. Ф. Малиновский: "Исторические доказательства о давнем желании польского парода присоединиться к России" ("Труды и Летописи Моск. Общ. Истории и Древн.", т. VI, стр. 77—84); Берх: "Царствование царя Алексея Михайловича" (СПб., 1831) I, 104, 124—125, 161—162, 180, 196—198, 232—233, 237—239, 265, 270, 272, II, 25, 73; Гурлянд: "Приказ великого государя тайных дел" (Ярославль 1902) 56—62, 109, 114, 135, 138; Костомаров: "Очерк торговли московского государства в XVI и XVII столетиях" (СПб., 1862) 61—63, 93—98, 133, 153—154; Б. Н. Чичерин: "Областные учреждения XVII века", стр. 560—562; А. Висковатов: "Строение военных судов в России при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловичи" ("Морской Сборник", 1856 г., № 1, стр. 100—131; Попов: "О построении корабля Орла в царствование царя Алексея Михайловича ("Русская Беседа" 1885 г. ч. IV); Бантыш-Каменский: "Собрание дипломатических сношений России" (М. 1894—1902) I, 229; II, 164, 195; III, 3—6, 8, 9, 136—142, 311, 315; IV, 10, 12, 81, 103, 167, 172—174, 177, 182, 186, 189, 190; "Вестник Европы", 1897 г. ( кн. II, стр. 883—887; "Северный Архив", 1825 г., ч. XVII, стр. 311—312; "Русский Архив", 1886 г., т. IV, стр. 521—523; Чтения Московок. Общ. Истории и Древн. 1885 г. кн. II стр. 2—3; А. Ф. Бычков: "Описание славянских и русских рукописных сборников Императорской Публичной Библиотеки" (СПб., 1878) стр. 126—130; "Москвитянин", 1853 г., т. I, 3—10; III, 81—82; Акты исторические IV, 262, 371; V, 479; Дополнения к актам историческим V, 3, 4, 14, 15, 17, 21, 22, 26—30, 37, 90, 91, 102, 112, 127, 163, 174, 201, 203, 208, 210, 247, 311, 318, 379, 388, 300, 391, 398, 411—415, 433, 436; VI, 31, 33; Акты Археографической Экспедиции IV, 197, 203; Акты Московского Государства, II, 403, 412, 485—488, 520, 541—544, 547, 553, 558, 562, 563, 567, 571, 594, 595, 597, III, 52, 55, 367, 368, 400, 401, 414, 441, 453, 458, 517, 560, 567; Акты Южной и Западной России VII, 4—8, 15, 23—26, 53, 57, 59, 63, 71, 78—81, 85, 96—101, 105, 146, 165, 347, 355, 369, 371; VIII, 22, 23, 28, 34, 35, 47, 51, 66, 114, 147, 192. 194, 197, 226, 234; IX, 7, 20, 60, 88, 92, 95, 98, 102, 104, 112, 119, 142, 178, 364, 383—385, 398, 399, 482, 485; Собрание Государств. Грамот и Договоров, IV, 186, 205, 213, 629; Полное Собрание Законов Российской Империи т. I, №№ 228, 229, 230, 240, 259, 267, 360, 385, 387, 398, 408, 409, 410, 411, 420, 465, 471, 511, 514, 518, 539; Русская Историческая Библиотека V, 364; VIII, 11; IX, 162, 180, 208, 209, 217, 226, 228, 244, 261, 262, 284, 285, 290, 294, 295, 300, 307, 326; Бутурлин: "Бумаги Флорентинского центрального архива", стр. 420—427; Сборник кн. Хилкова (СПб., 1879) 417, 515; Записки Отдел. Русской и Славянской Археологии Импер. Археолог. Общ., т. II, стр. 764—770; кн. Лобанов-Ростовский: "Русская родословная книга" (СПб., 1895) II, 52.

Е. Лихач.

{Половцов}