Пожарский, князь Димитрий Михайлович

— известный деятель в эпоху Смутного времени, род. в 1578 году, ум. в 1642 году; сын кн. Мих. Феод. Пожарского и Марии (Евфросинии) Феод., урожденной Беклемишевой (под конец жизни она постриглась с именем Евдокии). Опала, постигшая кн. Пожарских при Иоанне Грозном, по-видимому, долго тяготела над ними: кн. Феодор Ив. Пожарский, родной дед кн. Дим. Мих., сосланный в Казань вскоре после ее взятия, столько времени оставался "на низу", что не бывал на иных службах; отец же кн. Дим. Мих., кн. Мих. Феод., по прозванию Глухой, совсем не встречается в разрядах.

Вследствие этого, род кн. Пожарских "захудал" с половины XVI-го в., и эта "худоба" привела впоследствии к целому ряду местнических разбирательств между кн. Дим. Мих. и теми князьями, которые считали себя более его "родовитыми". Таким образом, высокое значение, приобретенное кн. П. в Смутную эпоху, следует отнести его личным достоинствам. Исполняя волю своего отца, умершего в 1587 г., кн. П. в том же году дал в Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь свою вотчину, деревню "Три Дворища", находившуюся в Стародубе Ряполовском, в Мугрееве, на p. Лухе. Если год рождения кн. Дим. Мих. верно показан в родословной, то ему в 1587 г. было только девять лет, а между тем грамота на вотчину писана от его имени, а не от имени его матери, и как эта грамота, так и старинная купчая на "Три Дворища", переданная монастырю, подписаны им собственноручно.

В 1598 году кн. П. был стряпчим с платьем и, в числе других лиц, подписал соборное определение об избрании в цари Бориса Феодоровича Годунова. Вскоре по воцарении Годунова, кн. П. и мать его подверглись, неизвестно почему, опале, но в 1602 г. для них, по выражению самого кн. П., "милость царская воссияла", и они были не только прощены, но и приближены ко двору: мать кн. П. была назначена состоять при дочери царя Бориса, царевне Ксении Борисовне, а кн. Дим. Мих. произведен в стольники. Кн. Дим. Мих. счел "невместным", чтобы мать его занимала должность ниже княгини Лыковой, находившейся при царице Марье Григорьевне, и подал царю челобитную, чтобы он велел дать ему суд и счет в отечестве с умершим уже тогда мужем княгини Лыковой, кн. Мих. Юрьевичем. Суд по этому делу не был, однако, "вершен", т. е. не было сделано никакого заключения, и в феврале 1609 г. боярин кн. Б. М. Лыков, сын князя Мих. Юрьевича, подал царю Вас. Ив. Шуйскому вторую челобитную на кн. П., на другой же день после подачи на кн. П. челобитной Ив. Мих. меньшим Пушкиным.

При первом Лжедимитрии, весной 1606 года, кн. П. исполнял обязанности дворецкого: он был у стола за обедом, данным Лжедимитрием по случаю приезда в Москву Юрия Мнишека, а на свадьбе Лжедимитрия с Мариной Мнишек сидел у польских послов "за ествой". В июле и августе 1608 года "Тушинский вор" оставался в своем лагере, ожидая подкреплений. Чтобы должным образом осадить Москву, надо было занять все дороги, шедшие из нее на север, северо-восток и юго-восток, вследствие чего окрестности столицы стали заниматься отрядами польских добровольцев: из Тушина посланы на северную дорогу Сапега и Лисовский, а к Коломне от Каширы был направлен Хмелевский. Благодаря Сапеге и Лисовскому, в октябре 1608 года все суздальские и владимирские города и волости уже признали Тушинского вора, и если бы Коломна последовала их примеру, то Москва была бы кругом обложена сторонниками его и их приспешниками, польскими добровольцами. Но Коломна осталась верна царю Вас. Ив. Шуйскому и просила помощи из Москвы, когда стало известно о приближении Хмелевского от Каширы. Получив ожидаемую помощь, жители Коломны вышли навстречу Хмелевскому и разбили его, а присланный затем с войском кн. Дим. Мих. П., тайно разведав, что литовские люди стоят в тридцати верстах от Коломны, в селе Высоком, пошел туда ночью, напал на них перед рассветом, "поби их язвой великой", как сказано в "Новом Летописце", и взял большую военную добычу.

В 1609 г., в трудную пору "московского осадного сиденья" от Тушинского вора, кн. П. не покинул царя Шуйского; между тем, в это самое время не только рядовые служилые люди, но и многие князья, как напр. Дим. Тим. Трубецкой, Ал. Юрьев. Сицкий, Дим. Мамстр. Черкасский и Вл. Тим. Долгорукой, двинулись в Тушино искать милости и повышений. В Москве терпели недостаток в съестных припасах, вследствие того, что по всем дорогам польские и русские тушинцы грабили обозы с хлебом, шедшие к Москве.

Смута, между тем, разгоралась: жители Коломны целовали крест "вору" и отправили к нему с вестью, что просят у него, как у своего государя, отпущения вины. С Коломны послали на Каширу и в Зарайск, советуя и им поступить так же: каширяне едва не убили своего воеводу кн. Григ. Феод. Ромодановского, отказывавшегося целовать крест "вору", силой при нудили его это сделать и тоже отправили посольство в Тушино. Но в Зарайске вышло иначе: воеводой там был кн. П., который не согласился признать царем Тушинского вора и заперся в крепости с небольшой кучкой верных людей. Зарайский протоиерей Димитрий укреплял его в добром решении: "Если они тебя и убьют, — говорил он, — то нечего их бояться, а надо бояться Того, Кто имеет власть после убиения ввергнуть в геенну огненную". Все хлебные запасы и все имущество жителей Зарайска были сложены в крепости, как в месте более безопасном, а потому в остроге и в посаде вскоре стали терпеть недостаток в пище и прислали оттуда сказать князю П.: "целуем крест тому, кто будет Московскому государству царь". На замечание кн. П., что и теперь есть царь и не зачем требовать другого, они обещали повиноваться царю Шуйскому, пока он будет царствовать, а после него преемнику его. Такое решение было утверждено крестным целованием, и жители Зарайска стали с тех пор ходить в разные места против воровских людей, а глядя на них, и Коломна опять обратилась к царю Вас. Ив. По смерти кн. Мих. Вас. Скопина-Шуйского, Прокопий Ляпунов послал в Зарайск своего племянника Феодора Ляпунова известить кн. П., что он хочет отомстить за смерть кн. Скопина царю Василию, считая его виновным в отраве кн. Скопина, занемогшего на пиру у царского брата, кн. Дим. Ив. Шуйского. Кн. П. не захотел вместе с Ляпуновым восстать против царя и отправил ему грамоту Ляпунова, требуя на помощь войска. Ему вскоре было прислано от царя Вас. Ив. подкрепление, и Ляпунов, услыхав об этом, перестал ссылаться с Тушинским вором и отступил от Москвы. За ревностную службу во время московского осадного сиденья 1609 года кн. П. получил от царя в вотчину из своего старого поместья в Суздальском у. село Нижний Ландех и посад Холуй с деревнями, починками и пустотами. В жалованной грамоте сказано, что он "многую службу и дородство показал, голод и во всем оскуденье и всякую осадную нужду терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и непоколебимо безо всякия шатости".

В 1610 г., после того, как Шуйский был свергнут с престола и насильно пострижен, управление Московским государством перешло в руки Московской Боярской Думы, и она избрала в цари московские польского королевича Владислава. Но среди московских служилых людей нашлись желавшие видеть на царском престоле отца Владислава, — польского короля Сигизмунда III. Поляки стали сильно притеснять москвичей. Услыхав об этом, воеводы некоторых областных городов, с рязанским воеводой Пр. Петр. Ляпуновым во главе, решили соединиться между собой и идти на выручку Москвы, но поляки не дремали и послали сказать малороссийским казакам, чтобы они шли на рязанскую украйну. К казакам присоединились и русские изменники и заняли в этой области многие города, между прочим Пронск. Ляпунов отнял у них Пронск, но потом сам выдержал там осаду от казаков. В январе 1611 г. на помощь к нему пришел из Зарайска кн. П., освободил его из осады и отправился вместе с ним в Переяславль Рязанский, откуда возвратился к себе в Зарайск. Вслед за ним явились ушедшие из-под Пронска в Михайлов казаки с Исаем Сунбуловым и взяли ночью Зарайский острог, т. е. городовое укрепление вокруг кремля. Кн. П. вышел против них из кремля с небольшим количеством людей, выбил их из острога и прогнал далеко, побивая без пощады: Сунбулов бежал к Москве, казаки на малорусскую украйну. Эта победа была столь неожиданна, что современники приписали ее чуду — предстательству в молитвам св. Николая Чудотворца (Николы Зарайского). Когда таким образом Рязанская земля была очищена от казаков и от всяких "воров", воеводы многих городов двинулись к Москве. Неизвестно, шел ли кн. П. впереди всей Рязанской рати, предводительствуемой Ляпуновым, или, по общему совету, отправился независимо от него, как самостоятельный зарайский воевода, но известно, что во время так называемой "московской разрухи" кн. П. был уже в Москве.

19-го марта 1611 г. поляки, выйдя из Кремля, стали побивать всех москвичей в Китае-городе, в торговых рядах; оттуда они направились к Тверским воротам, продолжая побоище, но были остановлены стрельцами и повернули на Сретенскую улицу. Кн. П., при помощи пушкарей, отбил поляков обратно в Китай-город, а затем устроил острожек-крепостцу у церкви Введения Богородицы, в приходе которой, на Лубянке, находился его дом. Поляки бросились потом на Кулишки и за Москву-реку и, видя, что не могут одолеть москвичей, начали поджигать дома в Белом городе. Весь этот день и всю ночь москвичи бились с поляками; на другой день к обеим воюющим сторонам подоспела помощь: к москвичам воевода Плещеев от Ляпунова, к полякам полковник Отрусь. Поляки, прогнав отряд Плещеева, зажгли церковь Ильи-Пророка, Зачатьевский монастырь и Деревянный город и снова двинулись на Сретенку и на Кулишки. Кн. П. стоял у построенного им острожка возле церкви Введения и целый день сражался с поляками, чтобы не допустить их сжечь город. Наконец, изнемогая от ран, он упал на землю и в горьких слезах воскликнул: "Лучше бы желал я умереть, нежели видеть подобное бедствие!" Окружавшие его воины подняли и отвезли в Троице-Сергиев монастырь. Оставшиеся люди, видя что нет "помогающего и владеющего", кто бы мог направить их к обороне, побежали из Москвы, главным образом по Троицкой дороге, ожидая найти приют и защиту под кровом пр. Сергия. Неизвестно, вскоре или нет, но кн. П. был потом перевезен в одну из своих суздальских вотчин и оставался там до осени 1611 г., когда его призвали руководить известным нижегородским земским ополчением. В которой именно из своих вотчин находился кн. П. — решается историками различно, а потому необходимо остановиться подробнее на этом вопросе, который по-видимому, решается в пользу Мугреева. В источниках сказано, что кн. П. был тогда в вотчине своей в Суздальском уезде, от Нижнего 120 поприщ. На основании этого указания, М. П. Погодин, И. Е. Забелин и С. Ф. Платонов полагают, что он находился в своей родовой Мугреевской вотчине на p. Лухе; другие историки считают местом пребывания его в то время Пурешскую волость, или с. Нижний Ландех. Два последние мнения опровергаются тем, что Пурешская волость была дана кн. П-му в вотчину позднее, за "московское очищение" от поляков, а Нижний-Ландех выпросил себе Григорий Орлов за свою верную службу Сигизмунду. 17-го августа 1611 г. Орлов подал челобитную польскому королю Сигизмунду и сыну его королевичу Владиславу, чтобы "за измену кн. Дим. Пожарского, который отъехал в воровские полки и ранен, сражаясь с королевскими войсками, когда мужики изменили в Москве", отдано было ему поместье кн. П., село Ландех с деревнями. По предложению Гонсевского и по боярскому приговору, Нижний-Ландех был немедленно укреплен за Орловым, а потому, конечно, кн. П. не мог жить там в октябре, два месяца спустя после того, как перестал быть его владельцем. Из вышеизложенного вытекает, что вотчиной, в которой находился кн. П. в 1611 г., не могла быть никакая другая его вотчина, кроме Мугреевской.

Нижегородцы отправили к кн. П. посольство, состоявшее из архимандрита Нижегородского Печерского монастыря Феодосия, сына боярского Ждана Болтина и "изо всех чинов всяких лучших людей". Кн. П. не сразу согласился на просьбы нижегородцев стать во главе нового земского ополчения; после первого посольства к нему являлось еще несколько посольств из Нижнего. Это видно из следующих слов окружной грамоты его во все города в июне 1612 г.: "И присылали по меня кн. Димитрия из Нижнего многажды, — говорит он, — чтоб мне ехать в Нижний для земского совета; и я, по их прошению, приехал к ним в Нижний". Впоследствии, при приеме в Ярославле посольства из Великого Новгорода, кн. П. сказал, между прочим, что его "к такому делу бояре и вся земля сильно приневолили". По свидетельству "Нового Летописца", кн. П. обрадовался решению нижегородцев идти на спасение отечества и хотел ехать с посланными, но затем, одумавшись, прибавил, что боится измены и "поворота вспять" и что нужно чем-нибудь укрепить дело, чтобы оно было несомненно и верно.

Кн. П. прекрасно понимал, что нужны не только деньги на жалованье ратным людям, но нужен также и человек, который бы собирал и расходовал эти деньги, и притом человек верный, чуждый своекорыстных целей и известный среди нижегородского посадского населения, которое являлось главным жертвователем. На этом основании он сказал посланным: "Я рад жизнь свой положить за веру, только вы изберите между собой из посадских людей, кому со мной быть у такого великого дела и кому собирать казну, чем жаловать ратных людей". На заявление архимандрита Феодосия и прочих посланных, что между ними нет такого человека, кн. П. возразил, что напротив в Нижнем есть опытный служилый человек Козьма Минин, которому такое дело "за обычай". Весьма возможно, что кн. П., будучи суздальским вотчинником, лично знал Минина, вследствие деловых отношений. Когда посланные возвратились в Нижний и объявили решение кн. П., граждане обратились к Минину с просьбой взять на себя заведование денежной казной. Но Минин тоже не сразу согласился на просьбы нижегородцев и предварительно заставил их написать приговор, что они во всем будут слушаться предводителей ополчения и станут давать деньги на жалованье ратным людям. Весть о пожертвованиях в Нижнем для ратных людей скоро распространилась по ближайшим городам, и в Нижний Новгород, под знамя кн. П. стали стекаться бояре, воеводы, служилые люди из разных мест Московского государства. Смоленские дворяне — дорогобужане и вязмичи, получившие земли в Арзамасском уезде взамен своих поместий, завоеванных поляками, прислали просить нижегородцев, чтобы они приняли и их к себе, потому что Заруцкий не велел крестьянам слушаться их. Кн. П. прибыл в Нижний в конце октября 1611 г. и был радостно принят нижегородцами, вышедшими к нему навстречу. Когда нижегородской казны оказалось недостаточно, то кн. П. стал просить присылки денег у понизовых и поморских городов. В одной из окружных грамот, написанной от имени кн. П. на Вологду, сообщается о решении "всех городов Московского государства пребывать в христианской любви и единении", не начинать прежнего междоусобия и очищать Московское государство от польских и литовских людей, не щадя своей жизни. Не желая видеть на царстве ни "литовского короля", ни Маринки с сыном, ни вора Сидорки, кн. П. выражает уверенность, что когда государство будет избавлено от врагов, то "Господь, внимая их воздыханиям и слезным мольбам, подаст им на Московское государство государя благочестивого и подобного прежним природным христианским государям". Убеждая вологжан оказать посильную помощь, кн. П. прибавляет, чтобы они не опасались от казаков каких-нибудь налогов или "иных воровских заводов", потому что когда все понизовые и верховые города будут в сходе, то "всей землею" дурна никакого ворам делать не дадут. "А самим вам известно, что к дурну ни к каковому, покровеньем Божиим, посяместа мы не приставали, да и вперед дурна никакого не похотим". В заключение кн. П. уведомляет о выступлении из Казани "передовых людей" и стрельцов и об обещании всех понизовых городов прислать ратных людей. Полякам и русским изменникам в Москве не нравилось патриотическое одушевление нижегородцов. Они требовали от патриарха Гермогена увещания в Нижний для прекращения там сборов ополчения. Как известно, патриарх одобрил нижегородцев и проклял изменников. 17 февраля 1612 г. он скончался в заточении, как говорят, голодной смертью.

В это время кн. П. получил из Ярославля известие, что Заруцкий прислал туда казаков из Москвы, а вслед за ними поспешно идет Просовецкий с ратными людьми, намереваясь занять Ярославль и все поморские города, чтобы не дать соединиться этим городам с нижегородским ополчением. Кн. П. послал в Ярославль своего правнучатого брата, воеводу кн. Дм. Петр. Лопату-Пожарского, вследствие чего Просовецкий раздумал идти в Ярославль, а казаков Заруцкого кн. Лопата-Пожарский переловил и посадил в тюрьму. Кн. П. и Минин долгое время ждали обещанной из Казани присылки людей и денег, но, не дождавшись, выступили в поход в конце февраля 1612 г. В Балахне и в Юрьевце они были встречены с честью, получили большую денежную казну и выдали жалованье приехавшим к ним дворянам и юртовским татарам. В Решме кн. П. узнал о присяге вору Сидорке во Пскове и в подмосковном земском ополчении. Кн. Трубецкой и Заруцкий уведомляли его, что они отказались от псковского вора, которому присягнули, что после того они все опять целовали крест, чтобы быть православным христианам в единомыслии, а потому пусть нижегородское ополчение идет под Москву не опасаясь. Вероятно, в это время кн. Трубецкой и Заруцкий прислали кн. П. жалованную грамоту на богатое село Воронино в Костромском у., но кн. П. не принял от них этого дара и отпустил послов со словами: "Мы нисколько не опасаемся, но всю надежду свою возложили на Бога и скоро придем к Москве". Затем кн. П. направился через Кинешму в Кострому. Костромской воевода Ив. Петр. Шереметев не хотел пустить ополчение в город, о чем некоторые жители сообщили кн. П. и Минину, встретив их на Плесе. Вследствие этого, кн. П. остановился в Костроме на посаде. Костромичи разделились: один пристали к Шереметеву, а другие едва не убили его, и он спасся только благодаря заступничеству кн. П., но был сменен им с воеводства по желанию костромичей. По просьбе суздальцев, которые опасались прихода Просовецкого и казаков, кн. П. послал в Суздаль кн. Дим. Петр. Лопату-Пожарского с нижегородскими и балахнинскими стрельцами, а сам пошел к Ярославлю. Костромичи далеко провожали его; ярославцы радостно встретили и принесли "многие дары", но кн. П. и Минин ничего не приняли. В Ярославль ополчение вступило в самых первых числах апреля 1612 г. и простояло в этом городе до конца июля.

По приходе в Ярославль, на долю кн. П. выпали заботы не только о сборе ополчения и денежной казны на жалованье ратным людям, но и о упорядочении всего строя общественной жизни, пострадавшего от смуты. Как глава земского ополчения, он являлся в то же время в глазах духовного и светского начальства представителем закона и власти, и к нему обращались за решением того или другого вопроса, — он выдавал грамоты, он делал распоряжения, и это было не только во время стоянки в Ярославле, но и позднее, вплоть до избрания на царство Мих. Феод. Романова.

Вскоре по приходе в Ярославль, 7-го апреля 1612 г., предводители земского ополчения разослали по городам грамоты с извещением о своем ополчении. Упоминая об окружных грамотах кн. Трубецкого и Заруцкого, писанных из-под Москвы, чтобы не выбирать государя без общего совета и не служить псковскому вору и Марине с сыном, кн. П. с товарищами пишут между прочим: "Как сатана омрачи очи их! При них калужский их царь убит и безглавен лежал всем на видение шесть недель, и о том они из Калуги к Москве и по всем городам писали, что их царь убит, и про то всем православным христианам ведомо, и несмотря на это они целовали крест вору Сидорке, именуя его бывшим своим царем". Видя, как трудно бороться с врагами в это безгосударное время, кн. П. с товарищами обратились в своей грамоте с воззванием ко всем городам о присылке в Ярославль "изо всяких чинов людей человека по два", чтобы выбрать "по совету всего государства" государя и с ним стоять против общих врагов, польских и литовских и немецких людей и русских воров. Просили они также города отписать от себя в полки, находящиеся под Москвой, чтобы они отстали от вора Сидорки и стояли бы под Москвой "безотступно". Так как денежная казна, собранная нижегородцами, вся роздана, а вновь приезжающие на службу дворяне и дети боярские бьют челом о жалованье, то города призываются к пожертвованиям. Грамота подписана 49-ю человеками, причем подпись кн. П. стоит на десятом месте, а на пятнадцатом он приложил руку "в выборного человека всей землей, в Козмино место Минино". Кн. П. рассчитывал вскоре выступить к Москве, но благоразумие побудило его принять сначала меры против казаков и обеспечить себя от войны со шведами. Собрали всю рать, духовенство и посадских людей, чтобы на общем совете обсудить, "как будет прибыльнее земскому делу". Решили послать в Новгород Степана Татищева и с ним изо всех городов по человеку от всякого чина, чтобы разузнать о договоре с Делагарди и выразить ему желание Московского государства соединиться с Новгородским государством, если шведский король Густав Адольф даст на государство своего брата Филиппа и тот крестится в православную веру. Это решение было принято для того, чтобы шведы не вздумали пойти из Тихвина на поморские города в. то время, как ополчение двинется из Ярославля на очищение Москвы. Против черкас, стоявших в Антониевом монастыре, и в Углич и в Пошехонье против казаков отправили ратных людей под предводительством кн. Дм. Мамстр. Черкасского и кн. Дим. Петр. Лопаты-Пожарского: черкасы бежали из Антониева монастыря к рубежу, а казаки были частью побиты, частью взяты в плен.

Когда пришла, наконец, давно ожидаемая казанская рать под начальством Биркина, она внесла раздор и несогласие в ополчение, отличавшееся до того времени единодушием, а потому начальники нижегородского ополчения отказались от их помощи, и казанцы вынуждены были уйти обратно. Чтобы снова водворить порядок и заставить ратных людей повиноваться, послали в Троицкий монастырь просить бывшего митрополита ростовского Кирилла возвратиться на "прежний свой престол"; он исполнил общую просьбу, приехал в Ярославль и усмирил мятеж, а "начальники стали во всем советоваться с ним", как говорит "Новый Летописец". Таким образом, в Ярославле устроилось временное правительство из духовных и светских властей и из земских выборных служилых и тяглых чинов, с митрополитом Кириллом во главе. Грамоты, рассылаемые земской ратью, начинались выражениями "бояре и воеводы", "бояре и окольничие", причем кн. П. упоминался особо. В некоторых случаях упоминание это отличается торжественностью: "Великих Государств Российского Царствия бояре и воеводы, и по избранию Московского государства всяких чинов людей, в нынешнее настоящее время того многочисленного войска у ратных и у земских дел стольник и воевода кн. Димитрий Пожарской с товарыщи"... Вскоре по приходе в Ярославль, в апреле 1612 года кн. П. получил грамоту от Троицких властей, которые, по просьбе кн. Дим. Тим. Трубецкого, умоляли нижегородское ополчение как можно скорее идти к Москве.

Однако еще рано было идти "наспех" к Москве и кн. П. продолжал оставаться в Ярославле, распустив ополчение по разным городам, чтобы укрепить их и очистить землю от явных и тайных врагов.

В грамоте, писанной два месяца спустя в Путивль, с увещанием отстать от псковского вора, кн. П. прямо говорит, по какой причине он замедлил походом к Москве. "Из Ярославля хотели идти, но тут получили от Трубецкого и Заруцкого весть, что они присягнули вору и Марине, и сыну ее, и мы, видя это злое начинание, под Москву не пошли, а послали по городам воевод с ратными людьми, во Владимир, в Суздаль, Переяславль, Ростов, на Устюжну, в Кашин, Углич, Тверь, к Троице в Сергиев монастырь, в Касимов и в иные города, а на гетмана Ходкевича и на черкас послали воеводу кн. Дим. Мамстр. Черкасского с огненным боем, и они во многих местах врагов побили, а на достальных черкас пошли за Торжок". Только один из современников кн. П. обвиняет его в медлительности, — это Троицкий келарь Авраамий Палицын, близко стоявший к кн. Трубецкому и к подмосковному ополчению. Ему не правилось, что в Ярославле и раньше того в Нижнем не слушали его просьб, наставлений и поучений, а потому он с укоризной отзывается в своем "Сказании" о долгом пребывании кн. П. в Ярославле. Он упоминает о двух посылках соборных старцев из Троицкой обители к кн. П. в Ярославль; в первый раз "кн. Димитрий писание от обители в презрение положи", во второй раз, отпустив старцев обратно, "сам же косно и медленно о шествии промышляше некоих ради междоусобных смутных словес: в Ярославли же стояше и войско учреждающе; под Москвой же вси от глада изнемогающе". Так говорит очевидец. Посмотрим, какого мнения о том же событии наш известный историк И. Е. Забелин, имевший возможность изучить и сопоставить различные грамоты и летописные сказания. Вот что говорит он в своей книге "Минин и Пожарский, прямые и кривые в Смутное время" по поводу долгой стоянки кн. П. в Ярославле: "Вообще, осмотревшись хорошенько в среде тогдашних обстоятельств, мы можем утвердительно сказать, что нижегородское ополчение, оставаясь так долго в Ярославле, не потеряло для главной своей цели ни одной минуты. Оно неисчислимо больше завоеваний сделало без меча, одним своим поведением, привлечением всех к неподвижной правде. И это самое важное из того, что можно ставить ему в заслугу. Дело меча, после успехов этого мирного дела, стало уже делом второстепенным и не столько затруднительным. Прежде всего надо было осадить со всех сторон, взять приступом свою собственную Смуту, и эта осада была несравненно мудренее осады Китай-города или Кремля, к которой так настойчиво призывали Пожарского троицкие власти. Что, если бы Пожарский, послушавшись апрельской троицкой грамоты, поскакал бы с ополчением наспех спасать Московский Белый город с его укреплениями, оставив за собой и около себя по разным городам воровские и вражеские дружины с знаменем псковского вора или с готовностью поднять это знамя? Что вышло бы тогда? Вышла бы та же самая история, если еще не похуже, какая случилась с первым ополчением, с Ляпуновым. Хорошо изучив эту уже случившуюся историю, нижегородцы употребили весь свой разум, чтобы она не повторилась".

Оставалось выяснить отношения к Новгороду, откуда ожидали присылки послов и списков договорных статей с Делагарди. В конце июня 1612 г. прибыли новгородские послы, игумен Николо-Вижецкого монастыря Геннадий и кн. Феод. Тим. Черный-Оболенский с дворянами из пятин и с новгородскими торговыми людьми. При приеме их присутствовали не одни "начальники", а изо всех городов "многие всяких чинов люди". Припомнив в своей речи, сказанной от имени митрополита Исидора и новгородского воеводы боярина кн. Одоевского, все события со смерти царя Феодора Ивановича, кн. Оболенский остановился подробнее на желании новгородцев иметь государем шведского королевича Карла-Филиппа. Он выразил надежду, что королевич вскоре прибудет в Новгород и так закончил свою речь: "Митрополит Исидор, и боярин и воеводы, и всяких чинов люди служилые и земские, по вашей присылке и по доброму совету, прислали нас к вам о том, чтоб вы все, меж собой договор учиня, похотели быти с Beликим Новым городом в общей любви и в добром совете и похотети б вам на государство Московское и на все государства Российского царствия Государя нашего, пресветлейшего и благородного вел. кн. Карла Филиппа Карловича: и ведомо вам самим, что Великий Новгород от Московского государства николи отлучен был ни в которое время, и ныне бы вам также, общий совет меж себя учиня, быти с нами в любви и в соединении под одного государя рукою". Кн. П. отвечал, что бояре, воеводы и всяких чинов люди Московского государства молят Бога и Его Пречистую Матерь, чтобы снова водворились покой и тишина ц чтобы все Московское государство было в соединении. "При прежних великих Государех, — сказал он, — послы и посланники прихаживали из иных государств, а ныне из Великого Новгорода вы послы; а искони, как учали быти государи на Российском государстве, Великий Новгород от Российского государства отлучен не бывал; и нечто б и ныне то видеть, чтоб Новгород с Российским государством был по-прежнему". Затем кн. П. выразил сомнение, будет ли действительно отпущен в Новгородское государство шведский королевич, которого там тщетно ожидают около году; не выйдет ли то же самое, как с королевичем Владиславом. Кн. Оболенский сказал, что королевич Филипп был отпущен из Швеции немедленно после заключения договора с новгородцами, но дорогой узнал о смерти своего отца и возвратился, чтобы присутствовать при его погребении. По смерти Карла IX-го, на шведский престол вступил старший сын его Густав-Адольф, и датский король начал с ним войну, вследствие чего королевич Филипп вместе с братом участвовал в войне с Данией. По заключению и мира, мать и брат отпустили королевича Филиппа в путь, и вероятно он уже пришел в Выборг на Иванов день (24-го июня) или будет на Петров день (29-го июня). "И тое статьи, — сказал кн. Оболенский, — как учинил над Московским государством Литовский король, от Свейского королевства мы не чаем". Кн. П. выразил желание, чтобы на Московском государстве был царь православной веры, греческого закона, и обещал, что если королевич примет православие, то к нему в Новгород явятся выборные от всего Российского государства с наказом о государственных и земских делах. Что же касается отправления послов в Швецию, то, по мнению кн. П., этого не следует делать теперь же, принимая во внимание, что кн. Вас. Вас. Голицын с товарищами, назначенные править посольство в Польше, задержаны там и до сих пор находятся в плену. Новгородские послы заметили на это, что король польский Сигизмунд "сделал то неправдой", но что задержка послов не принесла никакой выгоды, потому что, несмотря на отсутствие кн. Голицына, нашлись бояре и воеводы, которые собрали ополчение против польских и литовских людей. При этом они прибавили, что в том только случае признают царем королевича Филиппа, если он примет православную веру, а иноверца не желают видеть на царстве. Кн. П. так закончил свой разговор с новгородскими послами. "Надобны были такие люди в нынешнее время. Только б ныне такой столп, кн. Василий Васильевич (Голицын) был здесь, и об нем бы все держались; и яз к такому великому делу, мимо его не принялся; а то ныне меня к такому делу бояре и вся земля сильно приневолили". Почти через месяц после приема новгородских послов, 26-го июля, были отправлены из Ярославля в Новгород дворяне Секерин и Шишкин с грамотой, в которой говорится, что королевич долго не едет в Новгород, и делается намек, что, в случае замедления его приезда, можно будет отказаться от присяги, ему данной: "И буде, господа, королевич по вашему прошению вас не пожалует, и по договору в Великий Новгород нынешнего 120 (1612) году по летнему пути не будет, и во всех городах о том всякие люди будут в сумненье, а нам без государя быти невозможно, сами ведаете, что такому великому государству без государя долго стоять нельзя". Далее кн. П. повторяет уже сказанное им новгородским послам, что он не намерен отправлять послов в Швецию, опасаясь, чтобы их не постигла такая же участь, какая постигла послов в Польшу. Он просит сообщать, что будет известно относительно королевича, и до его прибытия в Новгород хранить любовь и совет между городами и уездами Московского и Новгородского государств, вести беспрепятственно торговлю между ними и дозволять проезд из одного государства в другое, причем обещается не задерживать дворян и детей боярских, приехавших из Новгородского государства во время взятия его шведами и живущих в Ярославле, на Белоозере, в Каргополе, на Устюжне и в других городах.

Пока шли переговоры с Новгородом об избрании на царство шведского королевича, проездом в Ярославле был посол германского императора Иосиф Грегори, возвращавшийся из Персии. На "отпуске", т. е. на прощальном приеме у кн. П., они разговорились о смуте в Московском государстве, о том, что польский король не дал на Московское государство своего сына и что трудно в безгосударное время прекратить кровопролитие. Грегори предложил кн. П. выбрать в цари Максимилиана, брата императора германского Матфия, и уверял, что это послужит к прекращению всех бедствий. Кн. П. согласился и отправил с Грегори своего посла Еремея Еремеева с письмом к императору Матфию, подписанным 24-мя человеками, прося денежной помощи и содействия к прекращению войны с польским королем. Вернувшись в свое отечество, Грегори передал о разговоре с кн. П. императору, который "учал быть радостен" и известил Максимилиана, что его просят на Московское государство, но Максимилиан ответил, что он стар и желает быть в покое и молиться Богу, а никак не царствовать. Тогда император велел Грегори уведомить кн. П., что он может предложить на Московское государство своего двоюродного брата и что с этой целью отправляет послов для переговоров в Московское государство и к польскому королю. Когда в июне 1613 г, на Московский престол вступил Михаил Феодорович Романов и разослал повсюду известительные грамоты о своем воцарении, он отправил такую грамоту и к императору германскому Матфию, причем Ушакову и дьяку Заборовскому, которые везли грамоту, был дан подробный наказ, что именно они должны отвечать на расспросы "цесаревых" думных людей. Им велено было сказать, что они не слыхали, будто кн. П. выражал желание видеть на Московском престоле Максимилиана, и что у бояр, воевод и всяких людей Московского государства и всего великого Российского царствия, и в мысли не было выбирать государя не греческой веры, из иных государств; "Нечто будет о том приказывал с Юсуфом (Иосифом Грегори) кн. Дим. Пожарской, без совету всей земли Московского государства, или будет Государя вашего посланник Юсуф или переводчик Еремей сами собой затеяли, хотячи у Цесарского Величества жалованье какое выманить".

Таковы были важные обстоятельства, заставлявшие кн. П. с собранным им войском столь долго оставаться в Ярославле. Противников у него, разумеется, было немало и среди польских людей, и среди русских "воров", как незадолго перед тем у Прок. Петр. Ляпунова. Заруцкий со своими казаками, как и тогда, стоял в челе этих противников, и ему современный русский летописец приписывает такой же коварный замысел, какой он употребил для погубления Ляпунова. К счастью, кн. П. остался жив. Но покушение на его жизнь еще несколько времени задержало князя в Ярославле.

Незадолго до выступления ополчения из Ярославля кн. П. стоял однажды у дверей съезжей избы и осматривал пушечный наряд перед отправлением его в Москву. Так как было очень тесно, то один казак, по имени Роман, поддерживал князя под руку Вдруг Роман вскрикнул и со сто ном повалился. Думая, что его стеснила толпа, кн. П. хотел выйти из избы, но люди, бывшие там, не пустили его и закричали: "Тебя, князь, хотят убить!" Осмотрев место, нашли окровавленный нож и остановили казака Стеньку, подосланного Заруцким для убийства кн. П. Вся рать и все посадские зашумели и заставили Стеньку повиниться и назвать товарищей, которых тоже схватили и разослали по тюрьмам в разные города, а некоторых взяли в Москву, для обличения Заруцкого. После того, как они под Москвой объявили свою вину перед всей ратью, их отпустили на свободу. "А убити ни единого не дал кн. Димитрий Михайлович", говорит "Новый Летописец". В это время кн. Трубецкой и Заруцкий снова прислали из-под Москвы просить кн. П. поспешить на помощь к ним против гетмана Ходкевича, который идет из Польши с большим войском. Кн. П. и Минин стали собираться в поход, а вперед себя послали ратных людей под начальством воевод Мих. Самсон. Димитриева и Левашова. Вскоре потом был послан другой отряд с кн. Дм. Петр. Лопатой-Пожарским и дьяком Самсоновым. Оба эти отряда расположились под Москвой, согласно приказанию кн. П., отдельно от казацких таборов, у Петровских и у Тверских ворот, где построили собственные острожки. В подмосковной рати великоруссы терпели такие притеснения от казаков, что решили еще раз послать в Ярославль. Было отправлено несколько человек с просьбой немедленно придти и избавить их от казацкого насилия. Когда посланные увидали в Ярославле благоустроенную рать и вспомнили о своем скорбном положении, то горько заплакали. Кн. П. и другие начальники, лично знавшие их, не могли признать их до тех пор, пока они сами себя не назвали — до такой степени они изменились! Все прослезились, услыхав о том что они вытерпели, одарили их деньгами и сукнами и отпустили обратно, обещая скоро придти. Когда весть об этом распространилась в подмосковном ополчении, Заруцкий хотел убить посланцев, вследствие чего ратные разбежались кто куда: иные спаслись в передовой полк кн. П., а жители украинных городов, пришедшие к Москве, вероятно, по призывным грамотам кн. П., побежали в свои города.

Наконец, 28-го июля 1612 г., день спустя после отправления послов в Новгород, кн. П. выступил из Ярославля и остановился ночевать в семи верстах от города. 29-го июля стан был в 26 верстах от Ярославля на Шепуцком-Яме, откуда кн. П. послал грамоту казанскому митрополиту Ефрему с просьбой поставить в крутицкие митрополиты игумена Саввина Сторожевского монастыря Исайю, так как после кончины патриарха Гермогена "едина соборная церковь Пречистые Богородицы осталась на Крутицах, и та вдовствует". Если верить "Сказанию" Авраамия Палицына, то можно подумать, что и передовые полки, и сам кн. П., выступили из Ярославля только потому, что Палицын явился туда "и кн. Димитрия, и Козму Минина, и все воинство довольно поучив от Божественных писаний", добился давно желанного похода к Москве. На самом же деле выходит несколько иначе: если в "Сказании", как говорит С. К. Смирнов в своей монографии о кн. П., опечатка, и Палицын вышел из Троице-Сергиева монастыря не 28-го июля, как напечатано, а 28-го июня, то, следовательно, кн. П. тронулся в путь целый месяц спустя после его "поучения", и нет никакого основания полагать, что он повлиял на решение кн. П. Если же Палицын отправился в Ярославль 28-го июля, то не мог застать там кн. П., бывшего тогда уже на пути к Ростову. И в том, и в другом случае выходит, что Палицын приписал себе значение, какого в действительности не было. По мнению И. Е. Забелина, на кн. П. более всяких "поучений" Авраамия Палицына подействовал затворник Иринарх, подвизавшийся в Борисо-Глебском монастыре, близ Ростова. Узнав, что кн. П. с Мининым медлят идти из Ярославля в Москву, опасаясь убийства от Заруцкого, он послал к ним просфору и советовал идти без боязни, так как они "узрят славу Божию и Заруцкого в Москве не застанут". С Шепуцкого-Яма кн. П. отпустил войско с кн. Хованским и с Козьмой Мининым в Ростов и разослал по городам сборщиков за ратными людьми, а сам отправился в Суздаль, в Спасо-Евфимьев монастырь поклониться могилам своих предков. В Ростове кн. П. присоединился к ополчению и простоял там несколько дней, в ожидании сбора ратных людей, а часть войска он послал на Белоозеро для береженья от прихода шведов из Новгорода. Во время остановки в Ростове кн. П. и Минин отправились за, благословением к подвижнику Иринарху; он благословил их и дал им в напутствие свой подвижнический крест, который и находился с того времени в ополчении кн. Пожарского.

Услыхав, что кн. П. идет со всей ратью к Москве, Заруцкий и большая часть казаков бежали в Коломну, а оттуда вместе с Мариной и ее сыном в рязанские города, разоряя все, что попадалось на пути. Казаки, оставшиеся под Москвой, послали в Ростов атамана с выборными казаками, просить кн. П. поспешить приходом, и вместе с тем велели разведать, "нет ли над ними за их воровство какого умышления". Кн. П. и Минин дали им денег и сукна и отпустили с миром, а сами пошли в Переяславль и далее в Троице-Сергиев монастырь, где 14-го августа были с радостью встречены воеводами и духовенством. Кн. П. намеревался пробыть некоторое время в Троице-Сергиевой обители и "утвердиться с казаками", чтобы не было никакой розни между ними и нижегородским ополчением; но этого не удалось исполнить, потому что три дня спустя кн. Трубецкой дал знать, что гетман Ходкевич подвигается к Москве и что казаки хотят уйти "скудости ради". По словам Авраамия Палицына, в войске кн. П. было "нестроение великое", так как одни хотели идти к Москве, другие отговаривали, опасаясь, чтобы казаки не убили кн. П., как убили Прокопия Ляпунова. Палицын опять приписывает решающее значение своим увещаниям, которые будто бы так подействовали на кн. П., "яко умилитися ему, и оставив вся своя размышления, и страх ни во что же вменив, но все упование возложив на всесильного в Троицы славимого Бога и на великих чудотворцев Сергия и Никона". Насколько верно изображено в этих словах тогдашнее настроение рати кн. П. и ее воевод, можно судить по ответной грамоте, которую кн. П. с товарищами послали в августе 1612 г. из Троице-Сергиева монастыря в Гамбург английским и голландским офицерам и французскому капитану Маржерету, желавшим поступить вместе со своими солдатами на русскую службу. Если бы кн. П. с товарищами выказывали колебание и были бы не уверены в силах своего ополчения, то, вероятно, с радостью приняли бы на службу иноземцев, как более опытных и искусных в ратном деле людей. Однако они не только отклонили наем иноземцев, как совершенно бесполезный, а еще выставили на вид, что польские люди были опасны лишь до тех пор, пока не было единодушия в Российском государстве, но что теперь все те, которые были в "воровстве" с польскими и литовскими людьми, отстали от них и соединились с земским ополчением, во главе которого, по "всенародному избранию", поставлен кн. П. "за разум, и за правду, и за дородство, и за храбрость". Английским и голландским офицерам выражается благодарность за их готовность вступить в службу; что же касается до французского капитана Жака Маржерета, служившего в Московском государстве и царю Борису, и первому Лжедимитрию, и Тушинскому вору, и полякам и составившего впоследствии о Смутном времени хотя не беспристрастную, но весьма интересную книгу: "Etat présent de l´empire Moscovite", то кн. П. с товарищами выразили удивление, что он, Маржерет, осмеливается предлагать русским свои услуги против поляков. Они склонны были думать, что Маржерет желает попасть в Московское государство по умышлению польского короля, чтобы сделать какое-нибудь зло, и просят сообщить, по какому случаю Маржерет очутился в Гамбурге. "А мы чаяли — заканчивают они грамоту, — что за его неправду... ни в которой земле ему, опричь Польши, места не будет".

18-го августа, выслушав молебен, ополчение двинулось из Троицкого монастыря к Москве. Кн. П. взял с собой в Москву Авраамия Палицына, по-видимому, для сношений с кн. Трубецким и с казаками, с которыми тот был близок. Вечером 18-го августа ополчение остановилось на p. Яузе, в пяти верстах от Москвы, и там переночевало. Кн. Трубецкой присылал просить кн. П. и Минина стать в таборы вместе с ним у Яузских ворот, но получил отказ, так как земские ратные люди опасались, что казаки начнут враждовать с ними. На другое утро кн. Трубецкой с полком встретил кн. П. и снова звал его в свои укрепления, но кн. П. не принял его приглашения и стал со всем ополчением у Арбатских ворот, откуда ожидали нападения Ходкевича. Кн. Трубецкой, с казаками, по свидетельству "Нового Летописца", начали иметь злобу на кн. П., на Минина и на всю рать. Ходкевич был уже под Москвой на Поклонной горе, а 21 августа переправился через Москву-реку у Новодевичьего монастыря; с ним пришли не только поляки и литовцы, но венгерцы и гетман Наливайко с малороссийскими казаками Кн. П. вышел против него со своими ратными людьми, а кн. Трубецкой стал по другую сторону Москвы-реки, за Крымским бродом, чтобы заградить Ходкевичу путь в Кремль и не допустить туда привезенных запасов. По просьбе кн. Трубецкого, к нему были посланы кн. Пожарским на подмогу пять конных сотен, причем в состав этих сотен вошли самые лучшие люди. Битва с Ходкевичем продолжалась от первого часа до восьмого, но в ней участвовало только нижегородское ополчение, а из полков кн. Трубецкого никто не вышел на помощь. Казаки же, по выражению летописи, как псы лаяли и поносили их, говоря: "Богаты пришли из Ярославля и одни могут отбиться от гетмана". Сражались только конные, потому что у Ходкевича было исключительно конное войско, а кн. Трубецкой не только сам не помогал, но не пустил сражаться и людей, присланных ему кн. П., очевидно, намереваясь обессилить нижегородское ополчение. Кн. П. и прочие начальники, видя, что Ходкевич сильно наступает, велели своим людям сойти с коней и сражаться в рукопашную. Тогда головы конных сотен, присланных кн. П. князю Трубецкому, не вытерпели и, несмотря на запрещение кн. Трубецкого, поехали со своими сотнями; к ним присоединились и многие атаманы с казаками кн. Трубецкого, к которому они обратились с укоризненными словами: "Отчего не помогаешь погибающим? Из-за вашей вражды творится пагуба и Московскому государству, и ратным людям". Благодаря подоспевшей помощи, кн. П. отбил нападение Ходкевича, и он должен был отступить сначала на Поклонную гору, заняв свою прежнюю позицию, а потом к Донскому монастырю. 23-го августа ополчение кн. П. опять сражалось с Ходкевичем, князь же Трубецкой ушел с казаками в свои таборы, вследствие чего поляки взяли Климентовский острожек и пленили бывших там казаков. Воеводы нижегородского ополчения посылали в таборы, чтобы заодно сразиться с Ходкевичем, но казаки не хотели идти. Тогда Авраамий Палицын отправился в стан к казакам, обещал им монастырскую казну я тем побудил вместе с полком кн. Ц. двинуться на поляков. Окончательную помощь оказал Козьма Минин, которому удалось с небольшим количеством людей обратить в бегство Ходкевича; всю ночь гетман простоял у Донского монастыря, а на рассвете 24-го августа совсем покинул Москву. Только после ухода Ходкевича кн. П. мог заняться прибывшим из Новгорода посольством, принесшим важные вести. Это посольство состояло из игумена Дионисия и дворян Новокщенова, Лутохина и Секерина и вручило кн. П. от митрополита Исидора и боярина кн. Одоевского грамоту, в которой изложено следующее: 9-го июля шведский королевич Карл-Филипп прибыл в Выборг, а 6-го августа явился оттуда в Новгород один из дворян (посланных, вероятно, для предварительной встречи королевича) с письмом от архимандрита Никандра и дьяка Копнина, что королевич ожидает послов от Новгородского, Владимирского и Московского государств. Вследствие этого из Новгородского государства послали Спасо-Хутынского монастыря архимандрита Киприана, дьяка Томилу Сергеева и дворян из пятин. "И от Московского бы государства и ото всех государств Российского царства прислали бы полномочных послов в Выборг для заключения договора", писали новгородцы. О шведском королевиче читаем в грамоте такой отзыв: "А он Государь, Богом дарованный, избранный Государь наш, пресветлейший и высокорожденный королевич и великий князь Карлус-Филипп Карлусович от такого благочестивого корене от велеможных родителей рожен, и в страсе Божии возращен, и в такой молодости ко всякой храбрости и смирению навычен, также он Государь и прироженьем милосерд и смирен, и по своей младости от Бога великим разумом одарован, его же державой и обороной, по милости всещедрого Бога, чаем Российскому государству оборонну быти, и православной христианской вере греческого закона сохранене быти, и покой и тишины дожити". Далее митрополит Исидор и кн. Одоевский просят не задержать их посланных и отписать с ними относительно своего решения, "чтоб ему Великому Государю их раденье, или нераденье вестно было". Они советуют не выбирать на царство никого иного, кроме королевича Карла-Филиппа, и остерегают от тех новгородских клятвопреступников, которые целовали ему крест, а потом изменили. Если желают, то пусть пошлют выборных от Московского государства в Выборг, чтобы они сами увидали королевича: задержки им не будет ни в Выборге, ни в Новгороде.

Первое время после ухода Ходкевича кн. Трубецкой стал величаться своим боярством и требовал, чтобы к нему, как "честнейшему", приезжали на совет; но кн. П. и Минин не ездили к нему, опасаясь убийства от казаков. Вероятно, к этому времени относится послание троицких властей, на обороте которого написано: "Послание двема князем Димитрием о соединении и о любви". Послание это отличается высокопарным слогом и наполнено ссылками на Новый и Ветхий Завет, но без какого бы то ни было упоминания о текущих событиях, его вызвавших. Может быть, это послание повлияло отчасти на умиротворение отношений между князьями Пожарским и Трубецким. Они поставили разряд и всякие приказы на Неглинной, все дела стали делать заодно и разослали потом по городам уведомление, что все грамоты должны подписываться кн. Трубецким и кн. Пожарским вместе, а которые грамоты "учнут приходить от кого-нибудь от одного — тем грамотам не верить".

Зная, что осажденные терпят в Кремле страшный голод и великую нужду, кн. П. отправил в конце сентября письмо, в котором предлагал польскому рыцарству сдаться. Он советовал не полагаться на ободрения польского полковника Струся и не думать, что Ходкевич вернется, потому что после поражения он ушел к Смоленску, покинутый по. дороге малороссийскими казаками; что гетман Жолкевский побит турками в Валахии, а войска Сапеги и Зборовского в Польше и в Литве, следовательно, помощи ждать ни откуда нельзя и лучше сдаться. Напрасно верят Струсю и московским изменникам, что в полках рознь с казаками, и что многие уходят; напротив, число ратных людей все увеличивается; а если бы и была рознь с казаками, то и против них есть достаточно силы. "Ваши головы и жизнь будут сохранены вам — писал кн. П., — я возьму это на свою душу и упрошу согласиться на это всех ратных людей". Далее он обещает отпустить без всякой задержки тех, кто хочет вернуться в Польшу, а желающих служить московскому государю, пожалуют по достоинству. Если найдутся поляки, которые так изнемогли от голода, что не в состоянии выйти из Кремля, а ехать не на чем, — за теми вышлют подводы. На это письмо, тон которого нисколько не оскорбителен, последовал от полковников Будилы и Стравинского, от ротмистров, поручиков и всего рыцарства, находившегося в Москве, высокомерный и хвастливый ответ, который заканчивался словами, обращающимися уже лично к кн. Пожарскому: "Мы не закрываем от вас стен; добывайте их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите; лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам твоих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, — царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства", и т. д.

22-го октября Китай-город был взят русскими приступом, но поляки и русские изменники заперлись в Кремле. Голод до такой степени усилился, что мало-помалу стали выпроваживать из Кремля бесполезных там людей. Когда поляки заявили "сидевшим" с ними боярам, чтобы они выпустили своих жен и детей, бояре испугались, чтобы не было оскорбления их женам со стороны казаков, и послали просить кн. П. и Козьму Минина защитить их. Кн. П. обещал исполнить эту просьбу и во время выхода боярынь из города выехал навстречу к ним, принял их "честно" и проводил к знакомым, распорядившись относительно продовольствия. Казаки рассердились на кн. П. и хотели убить его за то, что он не допустил их ограбить боярынь.

Скоро сдались и поляки, причем поставили условием, чтобы даровали жизнь как им, так и боярам, и чтобы их приняли в полк кн. П., а в полк кн. Трубецкого они не хотели идти, боясь казаков.

Кн. П. стал со своим полком в Москве на Каменном мосту, у Троицких ворот Кремля, чтобы встретить беззащитных бояр. Как только казаки увидали выходящих из Кремля бояр, так тоже явились к Троицким воротам, вооруженные и с распущенными знаменами, надеясь получить какую-нибудь добычу и намереваясь вступить в сражение с людьми кн. П. С трудом удалось кн. П-му убедить казаков разойтись по таборам, после чего он принял бояр с почетом и проводил их в свои полки. На другой день польские войска покинули Кремль. Струся и его полк взял к себе кн. Трубецкой, но казаки. по свидетельству "Нового Летописца", истребили весь полк; полковник Будило, который, как мы видели, столь горделиво и даже дерзко отвечал на письмо кн. П., попал к нему вместе со своим полком — и все остались живы. Шесть недель спустя Будило вместе с товарищами были отосланы в Нижний Новгород, где их посадили в съезжую избу, а слуг в тюрьму. Всех поляков нижегородцы намерены были ночью перетопить, но мать кн. П. упросила "холопство", как сказано в "Дневнике событий, относящихся к смутному времени", — "чтобы имели уважение к присяге и службе ее сына", вследствие чего жизнь Будилы и его отряда была пощажена.

На другой день после сдачи Кремля был назначен торжественный вход туда русских ополчений. Шествие открылось с двух сторон: кн. Трубецкой со своими полками шел от церкви Казанской, что у Покровских ворот, а кн. П. — от церкви Иоанна Милостивого, что на Арбате. Когда войска собрались у Лобного места, архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий совершил молебствие, и победители, в сопровождении народа, вступили в Кремль с крестами и хоругвями, встреченные архиепископом Елассонским, Арсением. По взятии Кремля, кн. П. возобновил, а может быть и вновь выстроил, церковь Введения Пречистыя Богородицы на Лубянке. Эта церковь была его приходской церковью и, по всему вероятию, пострадала от огня в памятный для кн. П. день 20 марта 1611 г., когда он, сражаясь в Введенском острожке, упал, изнемогая от ран. Освятив церковь Введения, кн. П. поставил там Казанскую икону Богоматери, сопутствовавшую ополчению из Ярославля в Москву.

Так совершился главный и славнейший подвиг кн. П. — очищение Москвы от поляков. Но ему предстоял еще более трудный подвиг — восстановить "осиротелое Московское царство", избрав на его престол достойного преемника великих князей из дома Калиты, неустанных "собирателей земли Русской". Посоветовавшись с кн. Трубецким, с остальными "товарищи" и со всех "чинов людьми" московских ополчений, кн. П., естественно, остановился на мысли, что столь важный, коренной вопрос, как "обиранье", т. е. избрание на царство, нельзя решить иначе, как "советом всей земли". Вследствие этого немедленно разослали по всем городам "Российского царствия" нарочных с приглашением на Великий Земский Собор для избрания царя. Лично кн. П., сознавая очень хорошо, на основании неудачных опытов Годунова и Шуйского, неудобство иметь царем кого-либо из своей братьи бояр, стоял за кандидатуру иностранного королевича, склоняясь, на сторону шведского королевича Карла-Филиппа; но непременными условиями этой кандидатуры являлись те же, какие были предложены Московской Боярской Думой польскому королевичу Владиславу, т. е. 1) принятие иностранным принцем православия и 2) выдача им записи об участии в правлении государством всей земли, т. е. Земского Собора.

К половине ноября 1612 г. относится одна весьма любопытная грамота, отправленная кн. П-м "с товарищи" в Новгород, на имя новгородского митрополита Исидора. Вожди русских ополчений прежде всего извещали митрополита об освобождении Москвы от поляков и выражали надежду, что он порадуется их успеху и что Делагарди будет со всем Московским государством в единении и любви. "А что ты, великий господин, писал к нам бояром и воеводам и ко всей земле — говорили они в грамоте к новгородскому митрополиту, — чтоб Московскому государству быти с вами под единым кровом государя королевича Карлуса Филиппа Карлусовича, и нам ныне такого великого государственного и земского дела, не обослався и не учиня совету и договору с Казанским и с Астраханским и с Сибирским и с Нижегородским государствы, и со всеми городы Российского царствия, со всякими людми от мала и до велика, одним учинити нельзя, и мы ныне о милости Божьей, что над общими врагами нашими, над польскими и литовскими людьми... одержали победу и Москву очистили от злодеев, и о обиранье государьском, и о совете, кому быть на Московском государстве, писали в Сибирь, Астрахань, Казань, Нижний Новгород, и на Северу, и во все города Московского государства, чтобы отовсюду прислали по десяти человек в Москву, для государевых и земских дел". В конце грамоты они просят митрополита сообщить, когда шведский королевич прибудет в Новгород, чтобы иметь возможность отправить к нему послов с полным договором.

В это время в Москве было получено известие, что польский король Сигизмунд III-ий уже в Вязьме и собирается идти на Москву. Действительно, Сигизмунд направился к Волоколамску и осадил его. Передовой отряд польского короля, посланный им к Москве, был разбит русскими. От взятого в плен поляками в этом сражении русского Сигизмунд узнал, что Москва занята сильным русским войском, что русские люди не хотят уже иметь царем королевича Владислава и готовы на смерть биться с поляками за православную веру. Эти вести побудили польского короля снять осаду с Волоколамска и отступить в Польшу. Русские возрадовались, и кн. П. с кн. Трубецким разослали по городам грамоты, чтобы пели в церквах благодарственные молебны по случаю освобождения Московского государства от поляков.

Совершенно иначе посмотрели теперь и на свои переговоры с Новгородом вожди московской рати — кн. П. и кн. Трубецкой. Приехал к ним от Делагарди посланник Дубровский с уведомлением, что шведский королевич идет в Новгород. Кн. П. с товарищами ответили ему: "Того у нас и на уме нет, чтоб нам взяти иноземца на Московское государство; а что мы с вами ссылалися из Ярославля, и мы ссылались для того, чтобы нам в те поры не помешали, бояся того, чтоб не пошли в Московские города; а ныне Бог Московское государство очистил: и мы ради с вами за помощию Божиею биться и идти на очищение Новгородского государства".

В это время выборные чины стали съезжаться в Москву для "великого земского дела" — избрания царя "всей землей". Открывался Земский Собор 1612—1613 гг., знаменитый в отечественной истории. Назначили трехдневный пост, а затем уже начались совещания Собора, на котором первое место занял кн. Ив. Феод. Мстиславский по праву своего рода, но кн. П. пользовался бóльшим значением: он направлял прения и руководил ими, т. е. был в действительности председателем Собора. Кн. П., отказавшись от мысли о выборе в цари иностранного королевича, предоставил высказываться тем группам Собора, которые желали иметь царя из прирожденных русских. Группы эти были многочисленны, потому что много "княжат" и родословных людей из бояр считались достойными кандидатами в цари. Назывались кн. Мстиславский, кн. Вас. Вас. Голицын. Возникли между такими кандидатами и их сторонниками пререкания, козни и волнения, причем, как сказано в "Новом Летописце", "мнозии же от вельмож, желающи царем быти, подкупахуся, многим дающи и обещающи многие дары". Был слух, что и сам кн. П. подкупался на царство и что стоило ему это двадцать тысяч. Слух этот проявился гораздо позднее, двадцать три года спустя, и вот при каких обстоятельствах. В 1635 г., когда межевые судьи на польском рубеже, стольник кн. Ромодановский и дворянин Сумин, поссорились из-за "отеческих" мест, кн. Ромодановский назвал Сумина "страдником" и хотел схватить его за бороду, но их разняли дворяне псковичи и пусторжевцы. Разобиженный Сумин стал браниться и сказал между прочим: "А ты не государься и не воцаряйся! И брат твой кн. Димитрий Пожарский (кн. Ромодановские происходили тоже от кн. Стародубских) воцарялся и докупался государства, хотел на Москве государем быть! Стало ему тысяч в двадцать, да того ему Бог не дал, а дал нам Бог праведного государя, царя и великого князя Михаила Феодоровича вся Руси". При розыске Сумин, вопреки свидетельских показаний, говорил, что будто бы он выразился таким образом: "И в безгосударное время, как владели Московским государством бояре, Пожарский и Заруцкий, и в то время страдником они его не называли". Нельзя конечно придавать значения словам Сумина, сказанным в запальчивости, и на основании их утверждать, что кн. П. желал быть избранным, а тем более нельзя верить, что он "докупался государства". Но И. Е. Забелин в исследовании "Минин и Пожарский, прямые и кривые в смутное время", говорит следующее: "Нельзя совсем отрицать, что кн. П. вовсе был чужд мысли о выборе на царство и его, наряду с другими кандидатами. В его положении, как уже избранного всеми чинами воеводы земского ополчения, это было как нельзя более естественно и даже соблазнительно. Но пред всенародным множеством, по своему характеру, он конечно относился к этому делу кротко и скромно, точно так, как относился и к совершившемуся своему избранию в воеводы".

Долго не могли придти чины Собора к единомыслию относительно избрания кого либо в цари. Сохранилось известие, что они несколько раз расходились и даже разъезжались из Москвы, не порешив ни на чем. Разногласие и нерешительность избирателей привели, наконец, кн. П. к мысли остановиться на выборе в цари такого лица, которое находилось бы в родстве с прежней царской династией и явилось бы ее продолжателем: этим он надеялся примирить враждующие между собой княжеские и боярские кружки. На совещании Земского Собора 20-го февраля 1613 года кн. П. спросил всех присутствующих "на искус, какой ему ответ подадут", как сказано в хронографе: "Теперь у нас в Москве благодать Божия воссияла, — сказал он, — мир и тишину Господь Бог даровал: станем у Всещедрого Бога милости просить, дабы нам дал самодержателя всей России. Подайте нам совет. Есть ли у нас царское прирождение?" Все молчали. Наконец, духовные власти вымолвили: "Государь Димитрий Михайлович! Мы станем собором милости у Бога просить. Дай нам срока до утра".

На другой день, 21-го февраля, на Земском Соборе один дворянин из города Галича Костромского представил выпись о родстве с царем Феодором Ивановичем боярина Феод. Никит. Романова, которому Феодор Иванович хотел завещать царство. Так как сам Феодор Никитич пострижен, то да будет царем сын его Михаил Феодорович, двоюродный племянник царя Феодора Ивановича. Когда была прочтена эта выпись, раздались восклицания: "Кто это писание принес, кто и откуда?" Но недоброжелатели должны были замолчать, потому что казацкий атаман с Дону подал такую же выпись. Кн. П. спросил его: "Атамане! Какое вы писание предложили?" Атаман ответил: "О природном государе Михаиле Феодоровиче!" Прочитав выпись, поданную атаманом, все стали "согласны и единомысленны", и исполнилось желание кн. П., высказанное накануне на Земском Соборе, относительно царского прирождения.