Розмирович Е. Ф.
(1886—1953; автобиография). — Я родилась в 1886 г. Первые впечатления моей жизни связаны с землей и деревней. Первые годы жизни я провела в деревне Петропавловке Херсонской губ., где отец мой арендовал часть имения крупных южных помещиков Сухомлиновых. Насколько я помню и знаю по рассказам, отец вместе с двумя братьями начал с того, что работал в качестве механика при паровой молотилке и обрабатывал хлебу окрестных помещиков, потом перешел к аренде земли, а там и к покупке своего собственного имения.
Отец и его братья были немцами, выходцами не то из Германии, не то из Австрии. Мать моя — дочь помещика из дворян, разорившегося кутилы и самодура. Семья у нас была большая, сложившаяся в результате двух браков моей матери, поочередно вышедшей замуж за двух братьев.
Общий тон нашей жизни был необычайно суров. Мать и отец (пока он был здоров) проводили все время в постоянной заботе о земле и работали сами от зари до поздней ночи, не покладая рук. Дети не знали роскоши, не знали излишеств, часто даже были лишены необходимого. Все усилия семьи были направлены на увеличение состояния, к дальнейшему обогащению, берегли каждую копейку, часами обсуждая даже незначительные затраты на семью.
Атмосфера отягощалась еще тем, что в семье чувствовался всегда какой-то надрыв, надлом — результат какой-то скрытой драмы. И то, что она строилась из двух частей — детей от первого и второго брака, было источником тяжелого и неприкрытого неравенства, не смягчавшегося и тем, что дети от первого брака были родными племянниками своего отца.
Все это вместе тяжело отзывалось на психике детей, калечило их и было источником постоянных страданий, но вместе с тем закаляло, воспитывало и укрепляло и без того твердый, видимо переданный всем детям по наследству от отца, характер. Не все, однако, из нас равно вынесли эти тяжелые годы.
Первой жертвой царившего режима была моя старшая сестра, 19-летняя девушка, погибшая от скоротечной чахотки.
Тяготясь окружающей обстановкой, горя желанием приобщиться к какой-то другой, более осмысленной жизни, она ушла в соседний уездный город учительницей воскресных школ. Оставшись без гроша, без теплых вещей, без обуви — простудилась и сгорела в полтора месяца.
На детей в этот период времени (мне тогда было не более 8 лет) обращали мало внимания, росли как хотели. Мать мы видели только тогда, когда надо было кого-нибудь наказать за испорченную или разбитую вещь. Доставалось в такие минуты обычно всем, времени разбирать, кто именно виноват, обыкновенно не тратили. И дети росли, предоставленные самим себе, зараженные вольнодумством, протестом против окружающей обстановки, с независимыми характерами.
Характерна история старшего брата Алексея, который, будучи в николаевской гимназии, попал под гнев гимназического начальства за чтение Добролюбова и Чернышевского. Так как он был один из первых учеников и отличался большими способностями, к нему отнеслись снисходительно, предложили пообещать, что больше запрещенных книжек он читать не будет, на что брат ответил: "Обещаю, что больше не попадусь, но читать буду". Брата исключили из гимназии, и так как он вернуться домой не мог, то пошел бродяжить с одним из своих приятелей-школьников.
Позже брат "образумился", вернулся в семью и стал ближайшим помощником отца по управлению имением и затем стал и сам землевладельцем. Умер он уже после революции, в 1918 г., от разрыва сердца, не выдержав картин глумления над крестьянами его бывшего имения во время немецкой оккупации на Украине.
Второй брат — Федор, единственный оставшийся до сих пор в живых из всей семьи, кроме меня, не получая от родителей возможности учиться, пошел работать мальчиком-подмастерьем на завод, уговорил одного из родственников ему помочь, самостоятельно подготовился, продолжая работать, и сдал экзамен экстерном. Добившись диплома, уехал в Германию в политехникум и сразу же после окончания получил должность старшего инженера на известном машиностроительнол заводе Эльворти в Елисаветграде, куда он представил изобретенную им новую конструкцию какой-то машины.
Этот брат имел большое влияние на мою судьбу и мое политическое самоопределение, хотя сам в конце концов дальше обыкновенного либерально-буржуазного радикализма не пошел. Именно он, однако, дал толчок моему политическому развитию, когда после смерти отца я, получив впервые возможность поступить в среднее учебное заведение, столкнулась с иными вопросами, чем те, которыми до сих пор была наполнена моя жизнь дома, где в это время уже не скупились для меня на всякого рода гувернанток, учительниц и т. д.
Поехав после гимназии к брату за границу, я попала там с его помощью в студенческую среду и революционные кружки, в которых он вращался, считая себя тогда (1903 г.) социал-демократом. Здесь я познакомилась впервые с революционной литературой и вернулась в Россию уже с полным сознанием о предстоящей революционной работе.
Прежде чем перейти к описанию своих первых шагов на этом поприще, мне бы хотелось сказать несколько слов об остальных членах семьи, жизнь и судьба которых все же интересна с точки зрения изучения окружавшей меня среды, ее положительных и теневых сторон. Брат Александр поочередно исключался из всех земледельческих училищ, куда он был отдан. Его жизнь в доме была особенно тяжела благодаря его беспечности и склонности к излишествам. Много он прошел разных мытарств и скитаний, пока наконец не попал на военную службу в кавалерийский полк. Вскоре он был назначен чиновником особых поручений при иркутском генерал-губернаторе Бантыше, явно покровительствовавшем ему. Перед ним, казалось, открывалась блестящая карьера. Случайно он был командирован Бантышем для расследования на место ленского расстрела 1912 г. Там, увидав на месте подлинную картину дикой расправы с рабочими, он стал на сторону рабочих и принял все меры, чтобы восстановить историю событий так, как она была в действительности. Впоследствии этот материал был использован Керенским в Думе. Брат был вызван в Петроград для доклада, его ждала тяжелая кара. Страдая, что он подвел старика Бантыша, брат покончил с собой.
Наконец, последний член семьи, недавно похороненная здесь, в Москве, моя сестра — Евгения Бош. Ее революционная работа хорошо известна далеко за пределами коммунистической партии. Рано уйдя из семьи, она точно так же перенесла немало горя в личной жизни и вся ушла в партийную революционную работу, где занимала видные и ответственные посты, в особенности в первые годы революции на Украине. Ее отличительным качеством были непоколебимое мужество и смелость в самые решительные моменты нашей революции.
Такова была та среда, из которой я вышла.
Свою революционную работу я начала в Киеве немедленно после возвращения из-за границы. Сначала, в первые годы до 1906 г., моя работа ограничивалась техническими обязанностями в организации "Спилки": предоставлением квартир, хранением оружия и т. д., затем я перешла к самостоятельной работе по пропаганде в крестьянских кружках Киевской губ. С 1907 г. я начала работать в киевском железнодорожном районе, когда окончательно определилась в партийно-политическом отношении как убежденная большевичка. Одновременно на мне лежали обязанности секретаря южного областного железнодорожного бюро.
Эта работа была прервана первым недолгим моим арестом в 1907 г. Второй арест был более серьезным (1909 г.). В результате процесса в киевской Судебной палате по обвинению в принадлежности к социал-демократ. организации по 102 ст. угол. улож. я была осуждена к годичному заключению в крепость. Одновременно по этому же делу я получила административную ссылку в Нарымский край на 3 года, так как судебный приговор жандармам показался слишком мягким. Крепость я отбыла полностью; ссылка же мне была по ходатайству родных заменена высылкой на тот же срок за границу. Эти 3 года эмиграции были лучшей политической школой, которую мне удалось пройти под непосредственным руководством Владимира Ильича Ленина, Каменева, Зиновьева и др., с которыми я встретилась в Парижской группе. Из Парижа я перекочевала в Вену, где исполняла различные поручения заграничного Бюро Центрального комитета, с 1912 г. переехавшего в Краков, ближе к русской границе. В это же время я была делегирована ЦК в качестве представителя нашей партии на экстренный международный социалистический конгресс в Базеле, где в первый и последний раз в своей жизни видела старика Бебеля. Вскоре по поручению Центр. комитета я была направлена в Россию на нелегальную работу в качестве доверенного лица ЦК. После осеннего совещания руководящих работников нашей партии в Поронине в Галиции я была направлена еще раз в Россию в качестве назначенного Центр.
комитетом секретаря большевистской думской (IV Дума) депутатской "шестерки" и секретаря русской части Центр. комитета (т. е. тех членов ЦК, которые работали в России в подполье). В это же время я принимала деятельное участие в тогдашней "Правде", журн. "Просвещение", "Работница" и др. легальных большевистских изданиях. Эти годы были годами нового подъема революционного движения рабочих масс и широкого развития легальных форм рабочего движения. Новый арест в феврале 1914 г. снова прервал мое легальное существование. После трехмесячной отсидки я была выслана из столиц на 2 года под гласный надзор полиции. Поселившись в Харькове и снова войдя в работу, через несколько месяцев я, однако, была вынуждена бежать за границу, скрываясь от очередного ареста. Последнее было тем более необходимо, что Центр. комитет срочно вызывал меня из России в связи с уходом Малиновского из Думы и слухами о его провокаторстве. В августе 1914 г., почти накануне войны, я нелегально перешла границу и участвовала в Поронине у Владимира Ильича в разборе дела Малиновского. На этот раз я пробыла за границей около года. Вспыхнувшая империалистическая война остановила развитие революции, обрушившиеся на рабочий класс жестокие полицейские репрессии и патриотический угар, охвативший либеральные слои, сделали невозможной на первое время широкую революционную работу. Обнаружившийся одновременно крах II Интернационала и поголовное предательство его вождей заставили заграничное Бюро ЦК во главе с Владимиром Ильичом направить все силы на борьбу с разложением, которое империалистическая война внесла в ряды заграничной социал-демократии. Бежав из Вены в Швейцарию и поселившись около Лозанны, мне удалось близко наблюдать лихорадочную работу Владимира Ильича по собиранию сил революционеров и социалистов, оставшихся верными старым лозунгам. Я приняла в этот момент непосредственное участие в конференции нашей партии в Берне и созванной там же международной социалист. женской конференции (весна 1915 г.).
В июле же 1915 г. по новому поручению Центр. комитета я выехала вновь в Россию для подпольной работы, чтобы связаться с русскими товарищами и успевшими оправиться от разгрома организациями. Выданная в Москве провокатором Соколовым, я была вскоре же после приезда вновь арестована и, просидев несколько месяцев в Бутырской тюрьме, выслана по этапу в Харьков как разыскиваемая по старому делу.
После 6 месяцев заключения постановлением Особого совещания при министре внутр. дел я была выслана на 5 лет в Иркутскую губ., где и пробыла до самой Февральской революции.
Во время последнего тюремного заключения я лишилась матери, бывшей моим лучшим и беззаветным помощником с первых же шагов моей революционной работы. Только благодаря ей моя маленькая дочь Галя, окруженная ее постоянными теплыми заботами, была избавлена от скитания со мной по тюрьмам и ссылкам. Со смертью отца моя мать всю свою неукротимую энергию обратила на нас с сестрой и наших детей, оставшихся на ее руках. Она стала нашим лучшим другом и помощником во всех наших житейских бедах и изредка лишь грустно вздыхала о нашей горемычной, как ей казалось, судьбе.
Февральская революция застала меня в самом Иркутске. Во время революции я была членом иркутского городского партийного комитета и делегатом от большевиков в Комитете общественных организаций вместе с Церетелли и Вайнштейном, которые входили туда же от меньшевиков.
В марте 1917 г. я уже вернулась из ссылки в Петроград. Весь период керенщины прошел для меня в лихорадочной организационной и агитационной работе среди военных частей ленинградского гарнизона, в качестве члена бюро военных организаций при ЦК. Одновременно я редактировала "Солдатскую Правду".
Знаменитые дни 3—5 июля мне пришлось провести на улице вместе с стихийно выступившими полками. Во время Октябрьской революции, как член той же военной организации, я выполняла ближайшие распоряжения Военно-революц. комитета, работая по его заданиям в частях гарнизона и на фронтах под Ленинградом при наступлении Краснова и Керенского. От военной работы отошла только к январю 1918 г., когда была избрана петроградским советом членом следственной комиссии первого Революционного трибунала.
За этот период была избрана членом Учредительного собрания от большевиков и принимала участие в его первом и последнем историческом заседании 5 января 1918 г. После переезда правительства в Москву, участвовала в IV съезде советов, ратифицировавшем Брестский мир.
В 1919 г., не оставляя работы по руководству следственной комиссией Верховного трибунала, работала в НКПС в качестве председателя Главполитпути (управление всем командным политическим составом на жел. дорогах) до весны 1922 г., когда по прямому указанию Ленина я была направлена на ответственную работу в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции. Первоначально заведовала там юридическим отделом, а с 1923 г. после XII съезда партии, реорганизации Рабкрина и слияния его с ЦКК целиком ушла в работу по изучению научной организации труда и реконструированию нашего государственного аппарата на основах НОТ.
Состоя членом коллегии наркомата, я работаю в настоящее время по вопросам научного управления и руковожу работой наркомата в этой области. По поручению наркомата стою во главе специально работающего в той же области акционерного о-ва "Оргстрой" и "Научно-Экспериментального института техники управления". Как результат своей работы в этой области выпустила недавно книгу "НОТ, РКИ и партия".
Со времени XIII съезда партии состою членом Центральной контрольной комиссии ВКП(б).
[В 1931—1933 член коллегии Наркомсвязи СССР. В 1927—30 кандидат в члены Президиума ЦКК ВКП(б). В 1935—39 директор Библиотеки им. В. И. Ленина.]
{Гранат}