ЩЕРБИНА Николай Федорович

— поэт; род. 2 декабря 1821 г., умер 10 апреля 1869 г. Не занимая особенно значительного места в русской литературе, не стоя в особенно тесной органической связи с ее идейным историческим ходом, Щ. принадлежит к ее dii minores, но среди них он является одним из первых. Не умрет память о нем как о жгучем и язвительном сатирике-поэте, стремившемся постигнуть вековые тайны бытия и цели жизни, художнике, душа которого жила среди нашего бедного красотой быта, зачарованная, убаюканная образами эллинского мира. Щ. не был великим поэтом, эпохи не сделал, но есть в нем то "надвременное", что составляет душу поэзии; весь он читаться, конечно, не будет, но кое-что из его произведений проживет еще очень долго в русской литературе. "Мало оцененный критикой при жизни, — писал о нем Г. П. Данилевский, — Щ. и после своей смерти не дождался еще вполне верной и беспристрастной оценки".

Самые главные факты, составляющие внешнюю канву его жизни, сообщены им самим в небольшой автобиографической записке, написанной незадолго до смерти. Родился Щ. 2-го декабря 1821 г. в степном поместье своей матери, Грузко-Еланинском, в Миусском округе области Войска Донского, в 60 верстах от Таганрога. Отец его был из дворян Харьковской губернии, а мать происходила тоже из дворян области Войска Донского. Когда ему минуло восемь лет, родители его поселились в Таганроге. В этом городе, населенном греками, совсем почти не обрусевшими (таким он оставался долго, как можно судить по воспоминаниям М. П. Чехова — "Исторический Вестник", 1904 г., — который рисует Таганрог 60—70-х годов прошлого века), маленький Щ. ознакомился с греческим языком и, может быть, некоторыми греческими традициями. Греческому влиянию нетрудно было воздействовать на Щ., благодаря текшей в его собственных жилах доле греческой крови: родная бабка его, со стороны матери, была природная гречанка, переселившаяся в Таганрог из Мореи еще в царствование Екатерины II. Щ. недаром называли впоследствии в известной злобной эпиграмме на него: "полухохол и полугрек"; свой "Альбом ипохондрика" он приписал "греку Николаки Омега". Правда, меркантильная греческая среда, близ которой рос в Таганроге Щ., обучавшийся в тамошних училище и гимназии, не была вполне той средой, в которой могли образоваться душа и ум ребенка. Щ. писал о таганрогских греках в 1843 г.: "Вы не узнаете в них грека, который чувством красоты, сознаньем гордым человека взрастил нетленные цветы... Нет! В этих пасынках Эллады Терсит презренный оживлен, они за рубль продать вам рады свой вековечный Парфенон..." В 1855 г. Щ. писал Ольге N. (см. ее статью в "Заре", 1870 г., № 5) длинное автобиографическое письмо. В нем он превосходно изобразил ту мелочную грубую торговую и малочиновную среду, среди которой протекло его серое, безрадостное детство. Однако можно думать, что и в Таганроге были в обширной колонии греческих изгнанников люди, которые помнили и, может быть, сами переживали годы героической борьбы с турецким гнетом, рассказывали впечатлительному мальчику о безумных подвигах клефтов; пели ему песни далекой родины, и в душе ребенка зрело то "чувство красоты", которое создало роскошные "нетленные цветы" эллинской культуры, росла готовность всего себя отдать на "тревожное служение пред идеалом красоты", как выразился Ф. И. Тютчев в посвященном Щ. стихотворении. В гимназии Щ. прилежно занимался греческим языком и, не довольствуясь гимназическим курсом, брал частные уроки, желая изучать греческих классиков в подлинниках. Первое его произведение — поэма "Сафо", которую он написал тринадцати лет и впоследствии уничтожил, носила на себе печать влечения к эллинскому миру. Щ. был еще гимназистом, когда появилось в первый раз в печати его стихотворение "К морю" ("Сын Отечества", 1838 г., т. III, ч. 2, стр. 99). Стихотворение это, не перепечатывавшееся более Щ., довольно слабо; модная тогда (оно помечено 1837 г.) бенедиктовщина оставила на нем свой след: море "облака волнами подпирает", его "буйное плесканье и жемчугом и думою кипит", сам поэт "небесною мечтою воскрылен". Подписался Щ. под ним "Щербининым", как видно, считая свою фамилию, очень часто встречающуюся на юге, тривиальной и, пожалуй, не поэтической. "В шестнадцатилетнем возрасте, — рассказывает о себе Щ., — поехал учиться, частным образом, в Москву, а оттуда в Харьков, где через четыре года поступил в университет". В Харьковском университете O/ был всего полгода; нищета не дала ему возможности продолжать слушание лекций. "По тяжелым, — продолжает он, — житейским обстоятельствам, в которые впали мои родители, я вынужден был выдержать экзамен на учителя и преподавать в деревнях у помещиков", где ему часто приходилось жить среди грубых, чуждых ему по духу людей и учить уму-pазуму "молодых осленков" ("Заря", 1870 г., № 5, воспоминания Ольги N). "По временам возвращался в Харьков и занимался преподаванием в женских пансионах. В это время я печатал свои стихотворения в местных литературных сборниках и в некоторых столичных журналах, а также и статьи в прозе". Щ. печатался в "Отечественных Записках" (1841 г.) и в "Москвитянине" (1845 г.). В харьковском альманахе "Молодик", издававшемся И. Ю. Бецким в 1843 и 1844 гг., мы находим целый ряд стихотворений Щ., подписанных фамилией или псевдонимом (Фата-Моргана, ***, С. Будимирович). Среди этих стихотворений немало плохих; особенно не удавались Щ. стихи в народном вкусе, подражания народным песням. Лучшие из юношеских стихотворений Щ. те, которые навеяны югом, духом Греции; в Щ. уже определялся поэт антологических мелодий. Часть этих стихотворений, конечно лучшая, была потом внесена Щ. в собрание его стихов. К этому же времени (1843 г.) относится его большая статья "Новогреческие песни", напечатанная в "Маяке" 1844 г., — прекрасное исследование о народной песне новых греков, показывающее, как хорошо был знаком Щ. с греческой литературой и как глубоко проникся духом эллинизма. Г. П. Данилевский рассказывает, что Щ. в бытность студентом Харьковского университета терпел горькую нужду, писал за гроши проекты проповедей для семинаристов, искавших священнические места, и спал под таким изодранным одеялом, что его ноги выглядывали сквозь прорехи. Когда он приходил к одному знакомому, нищенски одетый, закутанный в какие-то невозможные шарфы, слуга не мог распознать по внешности его пола и докладывал о нем своему барину: "Щербина пришла", очевидно, принимая его за женщину ("Исторический Вестник", 1891 г., январь, 305). Мы не знаем проповедей, которые заказывали Щ. семинаристы, но, судя по дошедшим до нас его "Аттестатам студиозусам семинарии", он великолепно знал славянский язык и духовный быт, и ему были очень близко знакомы такие тонкости семинарской науки, как "лепоречивые периоды, казусные синекдохи и хрии, како порядочные, тако автонианские и превращенные, велелепная ораторская конклюзия, яже на конце орации полагается, сочетаваясь с витиеватою интродукцией", и тому подобные плоды "вертограда словесности" семинарской. Окончить университетский курс Щ. не удалось. В 1849 г. он переехал из Харькова в Одессу. Здесь он издал сборник своих стихов, положивший начало его известности: "Греческие стихотворения Николая Щербины. Одесса. В типографии Л. Нитче. 1850" (цензурное дозволение от 3 августа 1849 г.). "Греческие стихотворения" произвели огромное впечатление. На них с большой похвалой отозвались А. Д. Дружинин в "Современнике", А. Майков в "Отечественных Записках", О. И. Сенковский в "Библиотеке для чтения"; появились рецензии и в "Сыне Отечества" и в "Москвитянине". Щ. сразу стал знаменит как поэт светлых пластических образов, завещанных эллинским миром, и известность его с тех пор уже не возрастала, а только утверждалась, потому что в "Греческих стихотворениях" он проявил свой талант во всей его красе и зрелости. Философские раздумья Щ. и его отклики на современные ему политические события стоят в отношении поэтической высоты не ниже его антологических стихотворений. К "Греческим стихотворениям" Щ. присоединил небольшое послесловие (op. cit., 91—98), помеченное: "Одесса, января 10 дня 1850". В нем Щ. объясняет, почему назвал свой сборник "Греческими стихотворениями", и открывает, что именно привлекло его к греческому миру. "Греция, — говорит он, — как представительница молодости человечества, во всех возрастах его найдет к себе сочувствие... Мотивы, взятые из древнегреческого мира, никогда не могут быть анахронизмами... Все частное, временное, случайное умерло с Грецией; истинное же, вечное, общечеловеческое передано нам и живет у нас или под другими формами, или в дальнейшем развитии. Вот источник, из которого появляются в новом искусстве подражания искусству древнему или воспроизведения, созданные из стихий этого мира. Они будут всегда интересными и новыми, если на них увидят печать самобытной личности поэта, если они согреты будут его пафосом и огнем таланта, питаемого елеем науки и поставленного уже по своей природе на точку эллинского воззрения на мир... В антологическом роде поэзии мы привыкли, большей частью, видеть скульптурное или живописное начало, перенесенное в средства слова, где не только созерцание, но и самая мысль становится изваянием, картиной — разумеется, мысль, по содержанию своему способная воплотиться в такую форму..." "Греческие стихотворения" действительно отмечены "самобытной личностью поэта", свежестью и неподдельной искренностью чувства красоты. Книжка снабжена двумя эпиграфами; словами Шиллера Щ. взывает к эллинской древности: "Где ты, прекрасный мир? Воскресни вновь...", словами Мишлэ скорбит о невозвратном прошлом, которое человечество всегда будет вспоминать, как "первую любовь". Щ. выступил после довольно долгого затишья в поэзии, в которой царила бенедиктовщина с ее ложным напускным пафосом, надуманными эпитетами, насильственно пристегиваемыми к словам, со всем ее трескучим фейерверком. От "Греческих стихотворений" пахнуло на читателя настоящим талантом, сильным, молодым, искренним. В России явился свой Андрэ Шенье. Та же жгучая, пламенная привязанность к древнему миру, та же пластика, та же картинность. Правда, Шенье изящнее, нежнее Щербины, образованнее его; в стихах Шенье описательная сторона богаче; древность была ему если не так понятна духовно, как Щ., зато более знакома, и внешняя обстановка у него ярче, но зато у Щ. крепче внутренняя связь с древним миром, больше проникновения духом эллинизма, несмотря на то что у него кое-где врывается в спокойный строгий пластицизм антологии иной запрос человека XIX столетия, образуя своего рода анахронизм. В оборванном харьковском студенте жила душа афинского эвпатрида; это понял Ф. И. Тютчев, когда писал о Щ: "Так узник эллинский порою, забывшись сном среди степей, под скифской вьюгой снеговою, свободой бредил золотою и небом Греции своей". Критика не только расхвалила Щ. за его "Греческие стихотворения", что бывает очень часто, но хорошенько разобрала книжку. Отметив целый ряд недостатков и анахронизмов в чувстве и мировоззрении, Дружинин говорит: "Мы смело причисляем Щ. к числу замечательных русских поэтов и даем ему одно из первых мест между теми из них, которые еще пишут в наше время. Уступая некоторым из них в многосторонности, автор Греческих стихотворений далеко их превосходит своим познанием древней жизни и горячим, живым сочувствием к ее поэзии. Что у них носит печать одной начитанности и раздражения где-то захваченной мысли, у Щ. становится элементом понятным и существенным... Автор умеет ценить идею красоты и даже прилепился всей душою к этой возвышенной идее, которую никакие бури не способны изгладить из души правильно развитого человека... Особенность поэта состоит в независимости от древних форм..." Впоследствии Дружинин полусерьезно-полушутя гордился тем, что сумел по достоинству оценить Щ., гордился тем, что "первый приветствовал аттическую музу Щ., будто взросшую под ясным небом Греции, убаюканную всплесками зеленоводного Эгейского моря" ("Сочинения" Дружинина, VI, 465). Сухой О. И. Сенковский, хваля поэта, все же не нашел в его антологических стихотворениях особенно сильного развития эллинского элемента и следов эллинского миросозерцания, т. е., собственно говоря, отказал музе Щ. в ее главном и притом неоспоримом достоинстве, которое так верно и справедливо отметил Дружинин. Рецензент "Сына Отечества" посвятил "Греческим стихотворениям" тоже хвалебную, но неглубокую статью, отказывая музе Щ. в глубине мысли и в современном интересе. Анонимная рецензия "Москвитянина" вполне разделяет мнение Щ., что у греков "первым искусством сделалась пластика, — отсюда и преобладание пластической точки зрения во всех проявлениях жизни народа; пластицизм религии греков, пластицизм во всех искусствах, в живописи, в поэзии... В каждом из этих видов искусства был разгул пластицизма, этому стремлению всякую вещь, всякую мысль, изображаемую краской ли, словом ли, передать осязаемо, т. е. представить ее как бы выпуклой, как бы изваянной резцом... В области поэзии более всего поражают своей пластичностью стихотворения антологические... Таковы и все стихотворения Щербины". Рецензент обратил внимание на даты под стихотворениями: 1843, 1844, 1845, 1846, 1847, 1848 годы, а так как всех стихотворений в книжке тридцоть шесть, справедливо заключил, что это служит доказательством строгости поэта к себе самому. Действительно, из напечатанных в "Молодике" стихотворений Щ. вошли в его сборник очень немногие; остальные поэт забраковал как слабые, имея в виду не количество пьес, а качество их. "Греческие стихотворения" очень изящная небольшая книжечка, в 98 страниц, стоила она полтора рубля сер. и разошлась очень быстро. 29 ноября 1850 г. Щ. писал ("Исторический Вестник", 1891 г., январь, 40): "Греческие стихотворения все у меня раскуплены книгопродавцами, я не имею их ни одного экземпляра, требуется второе издание". Интересно заметить, что суровая рука тогдашней строгой цензуры коснулась даже безмятежно-спокойных антологических мотивов Щ. Из стихотворения "Невольная вера" одесский цензор К. П. Лелепецкий, профессор Ришельевского лицея, исключил два показавшихся ему "опасными" стиха: "Только слышишь": "свобода, свобода!" "пролепечет листок с ветерком", хотя поэт говорит тут не о той политической свободе, которая всегда пугала цензоров, а о чувстве духовной свободы, оторванности от мелочного и пошлого, которое овладевает душой человека на лоне природы. Пред богиней любви, которую Щ. воспел в стихотворении "Афродите-Урании" цензор не позволил ему повергнуться ниц, "как грешник пред святыней", и "вольное" сравнение пришлось заменить точками. Пластичность стиха, изящество формы обратили на себя внимание читателей. "Уединение", "Греческая ночь", "Туника и пояс", "Герой", "Сказки", "Эллада" принадлежат к лучшим в сборнике, да и вообще лучшим у Щ. С необыкновенной силой выражена любовь Щ. к античному миру в "Элладе": "Окружена широкими морями, в тени олив покоится она, развалина, покрытая гробами, в ничтожестве великая страна. Я с корабля сошел при блеске ночи, при ропоте таинственном валов... Горела грудь, в слезах кипели очи: я чувствовал присутствие богов..." Эту связь с древностью он выразил и в стихотворении "Воспоминание" (1853 г.): "Все, что меня с младенчества пленяло, в чем видел я родство с моей душой, где сердце после бурь житейских отдыхало, — о, Греция, все связано с тобой!.. Прими же мой привет от любящего сына!". В "Путешествии в Грецию" (того же года) поэт восторженно говорит" о возлюбленной стране: "Исток живой и колыбель искусства, откуда свет познания возник, где облеклось в прекрасный образ чувство, и истина нашла себе язык". И тут же поэт жалуется, предчувствуя, что не суждено ему увидеть Грецию: "В слезах любви на жребий свой ропщу я: мне не сойти в Пирее с корабля... Нет, никогда тебя не посещу я, любимая мечты моей земля!".

Недолго пробыл Щ. в Одессе, где ему пришлось горько бедствовать. Благодаря своим стихотворениям он познакомился и стал часто бывать у Льва Сергеевича Пушкина, родного брата великого поэта; Л. С. служил членом одесской таможни, и его гостеприимная, радушная семья считалась одним из лучших домов в Одессе. Ему Щ. посвятил стихотворение "Счастье". Б. М. Маркевич рассказал, как однажды Лев Сергеевич показывал Щ. рукописи своего брага, и с каким благоговением смотрел Щ. на дорогие реликвии великого поэта ("Русский Вестник", 1888 г., № 9, стр. 427—430). Лев Сергеевич представил Щ. другу своего покойного брата, поэту князю П. A. Вяземскому, и это знакомство потом очень пригодилось Щ. В Одессе же Щ. познакомился в сентябре 1850 г., в театре, с Г. П. Данилевским и Я. П. Полонским, который, как и Щ., недавно сделался известным благодаря своему сборнику "Гаммы". Г. П. Данилевский ("Исторический Вестник", 1891 г., январь, 33—35) рассказывал об остроумии Щ., его находчивости и желчности, с которой он насмехался над собравшимся в театре разношерстным одесским обществом. Данилевский описывает и наружность Щ. "Это был ниже среднего роста человек, смуглый, с большими черными выразительными глазами и в черных длинных тщательно причесанных кудрях. Ему было лет под тридцать, он несколько заикался. На его лице, на снурке, висела золотая лорнетка". В то же время Щ. тесно сблизился с одесским талантливым писателем О. А. Рабиновичем; познакомились они еще в Харькове, когда оба были 20-летними юношами. Рабинович помогал изданию "Греческих стихотворений", из-за которого Щ. пришлось немало поволноваться ("День", орган русских евреев, Одесса, 1869 г., № 7; "Сочинения О. А. Рабиновича", т. III, изд. общества "Труд", Одесса, 1888, стр. 417—420). В одном из действующих лиц романа Рабиновича "Калейдоскоп" нетрудно узнать Щ. В том же году Щ. поместил несколько своих стихотворений в "Современнике" (продолжал Щ. печататься в этом журнале и впредь, в 1851, 1856, 1859 и 1860 гг.) и переехал в Москву, где определился на службу — в губернское правление, помощником редактора "Московских Губернских Ведомостей". Этому скромному месту Щ. был очень рад после тех горьких мытарств, которые перенес он в поисках куска хлеба. В ноябре 1850 г. он писал Г. П. Данилевскому: "Я очень доволен, что наконец-таки добился до исполнения своего желания — вступить в казенную службу, которая одна только дает человеку постоянное и верное обеспечение в жизни, а частные занятия так непостоянны и непрочны. Это я испытал на себе..." Состоя на службе, Щ. в то же время давал уроки девицам из высшего московского общества, участвовал в "Москвитянине" и печатал стихи в разных столичных журналах. В "Москвитянине" (1852 г., январь) появилось двенадцать "Новых греческих стихотворений" его. По поводу их А. В. Дружинин сделал вполне верное замечание: "Было легко заметить, что в последние два года Щ. почти не изучал древних писателей, не знакомился с подробностями того мира, который один, при постоянном изучении, может дать обильный материал поэту и подвинуть его вперед... Потому вымысел его будто обеднел, и поэт из богатого рудника извлекает одни мелкие крупинки золота, и как часто к этому золоту примешаны посторонние минералы!". Критик советовал Щ. работать над развитием своего таланта: изучать науку и сосредоточиваться в себе самом. "И если б всем из нас, трудящихся людей, наука могла улыбаться так, как она улыбается автору Греческих стихотворений! Для него древний мир не есть полинявшая рукопись, в которой каждую букву надо угадывать с напряжением, — он может угадывать эту жизнь сердцем, брать из нее только лучшие и блистательнейшие стороны и понимать Грецию в трудах ее лучших сынов!". Действительно, нужно признать, что Щ., словно опьяненный успехом своего одесского сборника, забросил изучение древности, забывая, что талант необходимо шлифовать трудом, что способность проникаться духом древности надо поддерживать и питать изучением этой древности. Впоследствии, по смерти Щ., Т. И. Филиппов даже утверждал, что Щ. никогда не изучал в подлиннике греческих авторов ("Первые 15 лет существования С.-Петербургского Славянского Общества", СПб., 1888 г., стр. 11—14; "Сборник Т. Филиппова", СПб., 1896, стр. 282—293). Это, конечно, неверно, но, во всяком случае, если бы Щ. знал древность так, как ему следовало бы ее знать, это отразилось бы в его произведениях, и такие мнения, как мнение Т. Филиппова, не могли бы даже возникнуть ни в чьей голове. Несколько стихотворений Щ. находим в "Отечественных Записках" 1851, 1854, 1855 ("Песни о природе") и 1856 гг. ("Ямбы и элегии"). Целый ряд стихотворений напечатал Щ. в "Москвитянине". А. В. Дружинин ("Сочинения", VI, 741) писал в 1853 г. о стихах Щ., напечатанных в январе того года в "Москвитянине": "К сожалению, Щ. до сих нор не мог избавиться от некоторой шероховатости стиха". Под влиянием славянофильского кружка, группировавшегося около редакции "Москвитянина", Щ. стал внимательно изучать русскую народность, собирать и записывать из уст самого народа русские песни и полюбил народную музыку. Впоследствии, путешествуя за границей, Щ. пропагандировал русскую национальную песню. 22 февраля 1855 г., собираясь переехать из Москвы в Петербург, Щ. пишет Г. П. Данилевскому: "В Петербурге буду собирать книги по части русской истории, русской старины, русской археологии, народности и русской филологии..." В марте 1855 г. Щ. действительно переехал в северную столицу и вновь поступил на службу чиновником особых поручений при товарище министра народного просвещения, князе П. А. Вяземском. Судя по напечатанному Г. П. Данилевским ("Исторический Вестник", 1891 г., январь, 56) письму кн. П. А. Вяземского к П. В. Зиновьеву, Щ. в конце того же года подумывал об обратном переезде в Москву и хотел поступить на службу в Московский университет — либо при университетской библиотеке, либо при редакции "Московских Ведомостей". Перевод этот не состоялся, и Щ. остался в Петербурге. Здесь Щ. издал "Полное собрание" своих стихотворений в двух томах (1857 г.), и "Сборник лучших произведений русской поэзии" (1858 г.) Подъем общественного самосознания в России заставил русского читателя обратить внимание на Щ. как на автора проникнутых гражданской скорбью и благородным негодованием "Ямбов и элегий". Вся читающая Россия говорила о Щ. уже не только как об антологическом поэте, но и как о певце-гражданине и повторяла его стихотворения: "К поэту", "Женщине", "Признание пророка", "Солнцу", "Ямб", "Ирония", "Песня века". Когда появилось "Собрание стихотворений" его, оно было встречено восторженными отзывами критики. Следует отметить рецензии "Современника" (1857 г., март), "Московских Ведомостей" (В. Ф. Корша), "Сына Отечества" (В. Р. Зотова) и "Библиотеки для чтения". Рецензент "Современника" указал на то, что Щ. сам замкнул себя в античные одежды, в которых слишком тесно современному человеку, и только тогда и бывает искренен, прост и хорош, когда освобождается от сковывающих его талант цепей теории. Действительно, "греческие" мотивы были у Щ. естественны и прекрасны в первую пору развития его таланта; потом он перерос их, и возвращение к ним только вредило ему. "Нам случалось, — говорит критик, — слышать сомнение в том, сохранилась ли и свежесть этого таланта после Греческих стихотворений". Критик устраняет это сомнение, выписывая три стихотворения Щ. и говоря: "такие вещи может писать только человек с истинным и сильным талантом", предсказывает, что Щ., "занимающий и ныне почетное место между поэтами, должен стать гораздо выше, когда решится дать простор своим живым влечениям"; критик видит "развитие человека в поэте": "он не может не быть гуманен, не может не сочувствовать живым вопросам современности". Это же сочувствие "живым вопросам современности" звучит в предисловии "От издателя", которое предпослал Щ. своему "Сборнику лучших произведений русской словесности": издатель "убежден, что эстетическое развитие большинства личностей есть одна из важнейших сторон развития общества, а в особенности по отношению его к народной нравственности и самосознанию... И прав оратор, сказавший в своей речи о Торвальдсене, что прекрасное такая же чудная и высокая сила, как истина и правосудие". "Сборник" составлен довольно неразборчиво, и приходится удивляться, как наряду с прекраснейшими произведениями Пушкина Щ. мог поместить: "Ты ль это, Машенька?.." Коренева или "Я все еще стараюсь как-нибудь..." Спиглазова. В 1858 г. Щ. опять был в провинции. Он писал Г. П. Данилевскому 27 мая 1858 г.: "Все езжу изучать великую Русь на месте, в сердце ее народности. Жил в Костромской, Тверской и Московской губерниях, а теперь еду во Владимирскую губернию". 10 сентября 1858 г. Щ. пишет ему же: "Я был во Владимирской губернии, ездил по деревням, жил с народом, изучал великорусскую народность, собирал народные песни, изучал русскую историю и древности, потом был в деревнях Московской губернии, потом жил в Москве". В 1860 г. Щ. по обыкновению ездил по России. Вот записанный им краткий маршрут его поездки: "Проехал Волгу на пароходах от Твери до Астрахани... Жил в Нижнем, в Астрахани; потом из Царицына поехал землею Донских казаков, достиг Азовского моря и оттуда пароходом объехал порты Азовского моря, Крымское побережье; из Ялты до Севастополя проехал горной дорогой; из Севастополя опять на пароходе отправился в Одессу. Из Одессы поехал в Харьков и в Москву, в Нижний Новгород, откуда уж отправился домой, в Петербург". В 1861 г. Щ. отправился в заграничное путешествие. Впечатления свои он передал в "Путевых набросках русского ленивца и ипохондрика", записанных в тетради, подаренной "поэту Щ. на счастье и память" князем В. Ф. Одоевским. Щ. тогда бредил русской народностью, и в его "Путевых записках" можно найти черты самого крайнего национализма. Запад пришелся ему не по душе. "У Парижа, — говорит он, — все средства, чтоб от него были в восторге хлыщи, пустозвоны и верхогляды. Париж это красота внешней цивилизации и варварство внутреннего мира..." В Париже Щ. жил словно в России, вращаясь в русском обществе, посещая семью Кологривовых, графа Ф. П. Толстого, иллюстрировавшего греческие стихотворения Щ., и T. П. Пассека. В Париже Щ. написал статью: "Медальон графа Ф. П. Толстого в память освобождения крестьян" ("Современная Летопись", 1861 г., № 16, стр. 10—11); о той же медали Щ. поместил статью во французском журнале "Le Nord". В первой статье он радуется мирной ликвидации созданных крепостным правом отношений и высказывает надежду, что России суждено сказать миру "и свое новое слово". "Виделся с русскими художниками, распространял русские народные песни... Слава русской великой песне!" В Неаполе Щ. вовсе не восхищался великолепием южной природы: "На севере больше красоты", — писал он. Поэт античного мира остался холоден к реликвиям древности, которыми наполнена Италия; сердце певца греческих мелодий не забилось учащеннее, когда он посетил развалины Помпеи. "Убитое, позабытое античное чувство, заменившееся русским народным чувством, вновь, хоть глухо, воскресло во мне... Да здравствует Русь, полная надежд, и безнадежный, но прекрасный древний мир!" Любуясь в Ватикане статуей Аполлона, поражающего Пифона, Щ. "чувство русское больнее в крови сердца ощущал" ("Бельведер"). В Неаполе он вспоминал "наши пажити и нивы — безрубежные поля, ширь и глубь души народной", и поздравлял русского человека, который "пережил свой тяжкий рок" и сбросил крепостные цепи. "Гладиатор в Капитолии", в котором Щ. узнал "черты родные, славянские черты", посылает "славянскому народу пред смертию свой мраморный завет: — сознал свою духовную природу, о богатырь, проспавший столько лет". В Баден-Бадене Щ. замечает: "В самом безобразии русских так много кипучей жизни... Видно, что это племя еще молодое, исполненное пока диких сил... Будущее — наше... Все стараюсь о распространении русской народной песни..." Английские дожди и туманы были "отрадны" Щ., потому что напоминали ему Россию: "Лишь они мне здесь родные, лишь от них мне есть привет: я в них вижу много, много русской осени примет" ("Лето на острове Уайте"). На берегах лазурного Лаго-Маджиоре поэт тоскует по России: "О, как бы я хотел отсюда убежать и к братьям кинуться в объятья со слезами, их небом пасмурным и вьюгами дышать, глухими их страданьями страдать и петь о них со страстными стихами!" (Из этих стихотворений некоторые появились в 1862 г. в московском еженедельнике "День", который издавал И. С. Аксаков.) В том же 1861 г. Щ. напечатал в "Отечественных записках" (февраль) статью: "Опыт о книге для народа", сборник научного и нравственного характера для народного чтения. Великий знаток народа Ф. М. Достоевский ("Полное собрание сочинений", изд. А. Ф. Маркса, СПб., 1895 г., т. IX, ч. 1, "Критические статьи", IV, "Книжность и грамотность", статья вторая), не соглашаясь с некоторыми частностями, вообще одобрил проект задуманного Щ. "Читальника" для народа и высказал полное сочувствие его мыслям. Как писал он 2 октября 1862 г. Г. П. Данилевскому ("Исторический Вестник", 1891 г., январь, 51—52), "Читальник" предназначался им "как для народного чтения вообще, так и для всякого рода простонародных школ, в смысле настольной книги для всестороннего чтения; объяснительного, развивающего и сообщающего разнообразные, нужные в известном быту сведения..." "Я тянулся, — пишет Щ., — на него из своего жалованья, стеснял себя во всем, единственно имея в виду пользу страстно любимого и изучаемого мною великорусского простонародья... Платил я деньги и за некоторые специальные статьи, которых неоткуда взять, или по совершенно чуждому мне отделу знаний... Словом, много издерживался и терпел поэтому много скрытой, глухой, незнаемой никем нужды, прикрывая все это приличною, comme-il-faut´ною внешностью.. Все делаю сам — никто мне не помогает и не обращает внимания на настоятельную вопиющую потребность подобной книги в настоящее время..." По тому же вопросу народного образования Щ. напечатал в "Русском Вестнике" 1863 г. (июнь, 831—858) статью "О народной грамотности и распространении просвещения в народе"; в ней он указал будущую роль земских учреждений в деле народного просвещения. Сборник Щ. вышел в 1865 г. под названием: "Пчела, сборник для народного чтения и для употребления при народном обучении". (При жизни составителя вышли три издания; теперь их более десятка. В нем много материала богословского, исторического, беллетристического характера, немало сведений практического свойства.) Последние несколько лет своей жизни Щ. мало писал стихов. Не дремала только его сатирическая муза, и, кроме того, он писал рецензии и критические статьи в разных периодических изданиях, составлял ежедневное "Обозрение русских газет и журналов" для представления Государю Императору (на эту должность он был назначен после того, как год проходил без места, оставшись после преобразования министерства Народного Просвещения за штатом) и представлял в Имп. Академию Наук рецензии на сочинения, авторы которых добивались премий имени графа С. С. Уварова. В 1864 г. он заболел горловой болезнью; врачи советовали ему оставить Петербург, климат которого вредил его здоровью, и переехать на юг, но поэт медлил. Болезнь тем временем делала свое злое дело, и Щ. становилось все хуже и хуже. Лишь в марте 1869 г. он стал хлопотать о переводе на службу в Одессу. Князь П. А. Вяземский и министр внутренних дел А. Е. Тимашев оказали ему свое содействие: его назначили в распоряжение новороссийского генерал-губернатора графа П. Е. Коцебу и даже испросили денежное пособие на переезд в Одессу. 22 марта он писал брату и сестре ("Исторический Вестник", 1891 г., январь, 55): "Думаю года на два переселиться в Одессу, меня только и лечит теплый климат". Все было готово к выезду, но не суждено было Щ. увидеть благодатный юг. 10 апреля ему предлагали согласиться на операцию, чтобы избавиться от душившего его полипа в горле, но Щ. отказался, и в тот же день болезнь задушила его. 13 апреля прах его был из его маленькой холостой квартирки в Поварском переулке перевезен на Ново-Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры и предан земле близ могил А. С. Даргомыжского и А. Н. Серова, служивших, как и он, русской народной музыке.

Лучшее издание произведений Щ., подготовленное им самим к печати, выпущено редакцией "Русской Старины" в 1873 году. Русская критика занималась Щ. очень мало, во всяком случае гораздо менее, чем этот замечательный поэт заслуживает. Одна из причин этой непопулярности лежит в некоторой неопределенности и расплывчатости политических взглядов Щ., а также в его личном характере. В литературе, как и в жизни, мало одного таланта, нужно еще уметь "устраиваться"; этого умения у Щ. не было, у него было слишком много врагов, которых он наживал своими злыми, желчными эпиграммами. В политическом отношении Щ. не примыкал ни к какой партии. В редакции "Москвитянина" укрепилась его любовь к русской народности, Щ. стал поклоняться этому кумиру, но рядом ядовитых нападок осмеял весь славянофильский кружок: и братьев Аксаковых, и Эдельсона, и Н. Берга, и Т. И. Филиппова, и М. П. Погодина. Щ. любил русский народ и работал для него, а славянофилы не считали его своим; Ольга N. ("Из воспоминаний", "Русское Обозрение", 1890 г., № 11) рассказывает, как Т. Филиппов однажды взбесил Щ. до невероятия, спросив его, словно иностранца: "Wie befinden sie sich, Николай Феодорович?". Не примкнул Щ. и к западникам: его пугали их крайности, страшила кровавая тень революции. Все, что было соединено с насилием, было ему противно; движение шестидесятых годов, которому он сочувствовал в его великой созидательной роли, было ему не по душе благодаря некоторым своим крайним, темным сторонам и неприятным ему деятелям. Щ. словно не хотел понять естественного исторического хода вещей, и только этим упорным непониманием можно объяснить бестактные и никак не гражданские эпиграммы его на только что основанные земские учреждения, на томившуюся в Петропавловской крепости студенческую молодежь, которую он называл "дуралеями". В его "Альбоме ипохондрика", "Соннике современной русской литературы" и "Ямбах, ксениях и эпиграммах" находим наряду с ядовитыми, меткими и справедливыми нападками (на И. И. Панаева, на М. П. Погодина, на Н. В. Сушкова) немало образцов несправедливости и бестактности. Л. П. Шелгунова ("Из далекого прошлого", СПб., 1901, стр. 77—78) рассказывает, что Щ. никого не оставлял в покое своими эпиграммами. Впрочем, он сам знал за собою этот недостаток и часто сожалел о своих неосторожных выходках, объясняя их "лирической вспышкой от известного рода современных впечатлений, разговоров, взглядов, литературных кружков".

Так, в 1858 г. Щ. просил Г. П. Данилевского ("Исторический Вестник", 1891 г., январь, 49) вычеркнуть из бывшего у него экземпляра "Сонника" место, касавшееся М. Н. Каткова: "Я написал его в сильной ипохондрии, в болезненном припадке самого черного взгляда на все". Написав злую сатиру на Аполлона Григорьева, он через несколько дней уже просил Ф. В. Миллера, которому было ее послал для "Развлечения", не печатать ее, так как она написана "в минуту ипохондрии" ("Сочинения Щ.", 1873 г., 434—437). Раздражительное самолюбие, личная неудовлетворенность, неудача, нужда и болезнь еще больше усиливали желчность склонного от природы к сарказму Щ. Не имея близких людей среди современных писателей, Щ. был ими все же уважаем и ценим. Не говоря уже о хвалебных отзывах критики, ему посвящали стихи такие поэты, как В. Н. Алмазов, Ф. И. Тютчев ("Вполне понятно мне значенье..."), Н. Кроль ("Венера Анадиамена"), Л. А. Мей (баллада "Волхв"), Я. П. Полонский ("Весталка"), А. П. Апухтин ("Греция"), Ю. В. Жадовская ("Боясь житейских бурь и смут"). Одной из основных черт творчества и личного характера Щ. является его эстетизм; вот почему при оценке современных ему политических событий он так часто терял единственно верную и пригодную нравственную мерку, как только сталкивался в великой, общей картине хотя с одной несимпатичной ему или смешной чертою. По своему мировоззрению Щ. был пантеист. Он поклонялся жизни, духу бытия и славил жизнь только за то, что она просто жизнь. В стихах его звучит восторженная, пылкая радость бытия. "Счастливы мы, что живем, что родились, друзья-человеки!.." — говорит он в стихотворении "Миг"; его "Тимон Афинский", утомленный и пресыщенный жизнью, все же восклицает: "Нет! Не твой я, могильная сень: я живу, я живу, я живу!". Самая "Мысль о смерти" приводит его к такому выводу: "Я убежден и сердцем знаю, что быть отрадней, чем не быть". Страстно любя жизнь, Щ. ставит ей сознательную цель. Он убежден, что "есть счастие одно, высокое, далекое, прямое, — вместить в себе той истины зерно, что облеклось в созданье мировое..." "Сладко жить, — заключает он, — отрадно мне страдать лишь для того, чтобы к нему стремиться" ("Счастье"). "Духа совершенство, без границ познанье: вот мое блаженство, вот мое страданье" ("Чем я больше знаю"). Душа поэта все любит, все стремится охватить: "Всюду я радостно вижу иль друга, иль брата... Чувством широким тогда обнимаю сродную жизнь и стремленье всех сущих, маленький мир их любви открываю в сердце летающих, в крошечной груди ползущих" ("Симпатии"). "Братской всемирной беседе я внемлю, все говорит предо мною..." ("Голоса ночи"). "Тайные струны природы на струнах души отзовутся: тогда я познаю глубоко, что плоть я от плоти ее, что я не живу одиноко, и вся она лоно мое!.." ("Природа"). В одном из своих писем к В. Р. Зотову, еще неизданных и хранящихся у C. H. Шубинского (сообщ. П. Е. Щеголева), Щ. говорит (письмо из Москвы, 13 сентября 1853 г.): "Я всегда через все свои стихотворения проводил одну идею пантеизма, в истину которой я верю по духу и крови, словом, по своей натуре, и убежден горячо, что только на почве пантеизма могут расти истинная наука (вспомните Германию) и истинное искусство, ибо искусство и есть-то самая плоть. Отнимите у него плоть — оно перестанет быть искусством и перейдет в область философии... Во плоти их (моих песней) — искание духа". Это искание духа заставляло Щ. ловить впечатления и предворять их в горниле своего творчества в стройные образы: "По идеалу все тоскуя, родные образы ловлю я во тьме ночей и в свете дня" — говорит он ("Идеалы"). Стремясь к "единству стройному в разнообразии красоты" (там же), Щ. старался гармонически сочетать содержание с формой"; "нет для меня, Левконоя, и тела без вечного духа, нет для меня, Левконоя, и духа без стройного тела" ("Моя богиня"). Поэтому он относился очень строго к своим стихам и долго и внимательно исправлял и обрабатывал их: "в минуты творчества блаженством не горю — пишет он ("Творчество") — с расчетом вывожу я строку за строкой". E. A. Штакеншнейдер ("Русский Вестник", 1901 г., № 7) рассказывает, что Щ. писал свои произведения прозой, а потом укладывал их в стихи; так иногда работал над своими стихами Пушкин. Недаром форма стиха у Щ. отличается безукоризненной тщательностью отделки; по его черновикам можно видеть, что она стоила ему немало труда. Стихи его словно просятся на музыку. А. Л. Гурилев написал музыку на его стихотворение "Моряк" ("Не слышно на палубах песен..."); его до сих пор поет русская провинция. П. П. Сокольский написал музыку на его текст "O, Kimembranza!". Есть в рукописи музыка А. Киреева на его "Русскую колыбельную песню" ("Литературный Вестник", 1904 г., кн. 4, стр. 36). Как истинный художник, Щ. горячо любил искусство: "Только искусство тебе никогда не изменит, только в искусстве таится прямое блаженство, только в искусстве обещанный людям Элизий" ("Жизнь и искусство"); в нем он видел "труда с наслажденьем союз", тех двух начал, для которых живет человек. "Высоко твое, о человек, призванье! — говорит он ("Человеку"): — есть все в душе твоей, чем полно мирозданье, в ней все нашло себе созвучье и ответ". Жизнь должна быть сознательна, разумна, и в жизни нам должно разумно мирить все земное с небесным" ("Ваятель и натурщица"), и стать такою ей помогает искусство: "То, что в ней неуловимо, безразлично, глубоко, что незнаемо, незримо, близко нам и далеко, — то художника рукою царству мысли отдано" ("Концерт"). При свете этой мысли "мир Божий и прост, и чудесен... утренний воздух певучий, средь свежих, здоровых созвучий, торжественной песнью плывет и к бодрому делу зовет" ("Песни мира"), и "миру эдемские розы кажет грядущего даль" ("Будущее"). Жить нужно для мысли, для труда: гордись человека названьем, ты, кто мыслил, любил и страдал..." ("Песня Прометея"). Поэт "совесть века" ("Поэту"); он призван идти "тернистою дорогой на тяжком жизненном пути, с сумою странника убогой" ("Признание пророка"), приближая то время, когда наконец человечество пойдет "дорогою блаженства в нескончанном поле совершенства" ("Битва"). Страдание не бесцельно, жертвы нужны "для блага, зло ниспослано судьбою... из холода ты можешь вынесть чувство и чувством мысль холодную согреть" ("Поэту"); "открываем ко благу мы дверь нашим горем другим поколеньям" ("После бала"); "мы к блаженству возрожденья ступеней нужною легли, чтоб мира тяжкие движенья по ней вперед от нестроенья к грядущей страдности пошли" ("Оправдание"). Демон косности и сомнения "к отцам ниспослан с колыбели, чтоб дети здравые душой прямую жизнь уразумели" ("Наш Демон"). Здесь источник неисчерпаемого оптимизма Щ. "мгновенно страданье" ("Плачущей у гробницы"); "золотые века впереди" ("После бала"); "для мира вырастут из наших терний розы" ("Поколению"). Стремление к идеалу, любовь к человеку, вера в торжество добра, поклонение красоте, глубокое поэтическое чувство, блеск и изящество стиха дают Щ. право на почетное место в истории русской литературы.

"Греческие стихотворения Н. Щербины", Одесса, 1850. — "Стихотворения Николая Щербины", два тома, СПб., 1857. — "Иово и Мара". Сербская народная поэма. Перевод Николая Щербины. Москва. В типографии Каткова и К°, 1860. —"Полное собрание сочинений Н. Ф. Щербины", СПб., 1873. — "Из литературных воспоминаний Н. Ф. Щербины" (его письма и неизданные стихотворения). — "Исторический Вестник", 1891 г., январь, 32—69. — "Рукописи Н. Ф. Щербины, принадлежащие Румянцевскому музею". — Н. Кашина, "Литературный Вестник", 1904 г., кн. 4, 35—61. — "Молодик", украинский литературный сборник, издаваемый И. Бецким, СПб., 1843 г. и 1844 г. — "Отчет Имп. Публичной Библиотеки", 1888 г., стр. 82—83, и 1898 г., стр. 63—77. — "Поэзия и жизнь Щербины" Л. Бельского ("Почин", сборник общества любителей российской словесности на 1896 г., М., 1896). — "Из воспоминаний" Ольги Ν. ("Русское Обозрение", 1890 г., № 11, стр. 85—88, 92—93, 102—105, 113). — "Два литературных периода" (критические заметки) А. ("Русский Вестник", 1874 г., май, 404—428). — Литературные и журнальные заметки Н. М. ("Отечественные Записки", 1874 г., март-апрель). — "Дилетантизм в поэзии" —ина ("Вестник Европы", 1874 г., май, 232—250). — "Сочинения" Г. П. Данилевского, т. І, СПб., изд. А. Ф. Маркса, 1901 г., стр. 43—45, 49, 56. — "Сочинения" Аполлона Григорьева, т. I, издание Н. Н. Страхова, СПб., 1876, стр. 5, 101, 104—106, 240. — "Сочинения" Ф. И. Тютчева, изд. 2-е, СПб., 1900 г., стр. 220. — "Бессарабец", пятница 14 декабря 1901 г., № 323. — Газета "Слово", 20 ноября 1905 г., № 306, прил. № 2, стр. 12. — Л. Н. Майков, "Пушкин", биографические материалы и историко-литературные очерки, СПб., 1899, стр. 27—30. — И. И. Коневской, "Мировозрение Н. Ф. Щербины", в альманахе "Северные цветы" на 1902 г., М., стр. 194—214. — "Южный Сборник", учено-литературный журнал, издаваемый Н. Максимовичем, Одесса, 1859 г., № 1, стр. 19—20. — "Стихотворения" H. A. Некрасова, посмертное издание, том IV, СПб., 1879, часть вторая, стр. XXIV. — "Сочинения" Ф. М. Достоевского, СПб., издание А. Ф. Маркса, 1894 г., т. III, часть І, стр. 327—328. — "Сочинения" А. Н. Апухтина, четвертое издание, СПб., 1900, стр. 49—50. — "Гражданские мотивы", сборник современных стихотворений, изданный под редакцией А. П. Пятковского, СПб., 1803. — "Русские поэты за сто лет", составил А. Н. Сальников, СПб., издание В. И. Губинского, 1901 г., стр. 277—281. — "Заря", 1869 г., август, 54. — "Собрание сочинений" О. И. Сенковского, т. VIII, СПб., 1859, стр. 183—199. — "Сочинения Ю. В. Жадовской, изд. 1894 г., І, 142. — "Сочинения" Б. Н. Алмазова, II, 1892, стр. 495—496. — "Литературные Вечера", Одесса, 1850. — "Новое Время", суббота, 9 апреля 1891 г., № 6506, прил. № 169, стр. 1 и 5. — "Московские Ведомости", 1894 г., № 100. — А. П. Добров, "Биографии русских писателей", СПб., 1900 г., отр. 521—522. — "Нива", 1882 г., № 2, 9 января, стр. 25—26. — "Живописное Обозрение", 1834 г., т. І, стр. 372. — "Всемирная Иллюстрация", 1894 г., № 1315. — "Журнал для детей", 1856 г., № 3, стр. 20—41. — "Отчет Имп. Публичной Библиотеки" за 1888 г., стр. 3. — И. M. Гутмахер, "Таганрогские мотивы", Харьков, 1894, стр. 214—225. — "Русский Вестник", 1901 г., № 7, стр. 126—129. — "Пчела", 1877 г., № 10. — Литературное приложение к "Ниве", 1901 г., № 11, стр. 388. — "Иллюстрация", 1858 г., № 1, 2-го января, стр. 15, заметка P. — "Альбом рисунков графа Ф. И. Толстого к стихотворениям Н. Щербины". — Статья В. Крестовского (псевдоним Н. Хвощинской) в "Голосе", 1880 г., № 356. — Ольга N., "Николай Федорович Щербина" ("Заря", 1870 г., № 5, май, стр. 67—93).

Николай Лернер.

{Половцов}

Щербина, Николай Федорович

(1821—1869) — талантливый поэт. Род. в дворянской семье близ Таганрога; учился в таганрогской гимназии, затем поступил в Харьковский университет, но не кончил курса, по тяжелым семейным обстоятельствам. Выдержав экзамен на учителя, занимался преподаванием по деревням и в Харькове. В Одессе издал первый свой сборник, "Греческие стихотворения", встреченный очень сочувственно критикой. С 1850 г. жил в Москве; был помощником редактора "Моск. губ. ведомостей", писал стихи в "Москвитянине" и петербургских журналах. В СПб., куда переехал в 1854 г., был назначен чиновником особых поручений при товарище министра народного просвещения князе П. А. Вяземском. Положение его, до тех пор бедственное, теперь упрочилось. Он издал "Пчелу", сборник для народного чтения, который был одобрен министерством и поправил дела составителя. В это же время он издал полное собрание своих стихотворений в двух томах (1857) и "Сборник лучших произведений русской поэзии". Последние годы жизни Щ. служил по министерству внутренних дел при Главном управлении по делам печати. История поэтического творчества Щ. распадается на два периода, причем время с 1854 по 1860 г. является как бы переходным. В первом периоде Щ. не подвергался влияниям литературных течений и в своей поэзии был предоставлен самому себе. В это время он писал антологические стихотворения, звучные и красивые. Он никогда не был в Греции, но живо представлял себе Грецию и ее природу. Он тосковал в своих стихах о Греции, о любви к женщинам, которая у него является пластической и чувственной. Эпоха подготовки реформ отразилась и на поэзии Щ.: у него появились и гражданские мотивы, и чувство бодрости. Но это продолжалось не долго; в конце жизни Щ. перешел на сторону реакции; остроумный и желчный, он выливал свою злобу в эпиграммах, осмеивавших по большей части передовые идеи и передовых людей. Некоторые из его эпиграмм по неприличию тона не могли быть напечатаны даже после его смерти. Во всяком случае лучшими стихотворениями Щ. являются антологические и о природе. Щ. любил природу так же чувственно, как и женщин, и по своему миросозерцанию являлся пантеистом. О нем см. "Журн. Мин. нар. просв." (1869, апрель, некр. Данилевского); "Ольга Н. Щ." ("Заря", 1870, № 5); Бельский, "Поэзия и жизнь Щ." ("Почин на 1896 г. ", М., 1896); Крит. статьи Чернышевского ("Эстетика и поэзия"); —ина ("Дилетантизм в поэзии", "Вестник Европы", 1874, № 5); А. ("Два литературных периода", "Русский вестник", 1874, № 5); Ив. Коневского (в сборнике "Северные цветы" на 1902 г. ). Полное собрание сочинений Щ. вышло в СПб. в 1873 г. в 1 томе.

Щ.

{Брокгауз}

Щербина, Николай Федорович

поэт и писатель в антологическом и сатирич. родах; р. 1821 г. 2 декабря, † 1869 г. 10 апреля.

{Половцов}

Щербина, Николай Федорович

(1821—1863) — поэт. Сын небогатого разорившегося помещика. Широкую известность приобрел сборником "Греческие стихотворения" (1849). В 1857 выпустил в двух томах собрание своих стихотворений. Далекие от бурной современности, тематически уходящие в античность, стихи Щ. отличались от стихов дворянских поэтов "чистой художественности" тем, что временами содержали в себе мысли, дававшие Чернышевскому право возлагать на поэта большие надежды. Щ. этих надежд не оправдал. В "Дневнике ипохондрика" и "Сатирической летописи" наряду с либеральными памфлетами на "квасной патриотизм" и самодержавие имеется большое количество клеветнических пасквилей на передовое движение 60-х гг., глубоко возмутивших даже далеко не либеральных общественных деятелей.