Сенковский Осип Иванович

(род. 19 марта 1800 г., ум. 4 марта 1858 г.) — один из замечательнейших для своего времени русских лингвистов, ориенталистов, критиков и журналистов; пользовался при жизни (главным образом с 1822 по 1844 г.) на всех этих поприщах первенствующей репутацией. По национальности поляк, происходивший от древней, великопольской шляхетской фамилии, отличавшейся в целом ряде поколений смешанными браками (поляков с иностранцами) и известными в свое время писателями и учеными, — С. был сыном промотавшего свое богатое состояние польского помещика-аристократа и образованной белоруски, урожденной Буйковой, находившейся в родстве с немцами. Отсюда, может быть, по закону наследственности, в духовной природе С. отличительными качествами являлись; с одной стороны, полное отсутствие узкосословных, национальных и религиозных предубеждений, широкий политический космополитизм и выдающийся критический и литературный талант и, с другой стороны, — ширь славянской натуры и безрассудная расточительность своих выдающихся дарований, которые он растратил столь же легкомысленно, как его отец растратил свое состояние.

Наделенный от природы выдающимся умом, положительным, скептическим и аналитическим, с громадным запасом юмора и веселости, С. обязан первоначальным умственным развитием и образованием своему родственнику со стороны матери, профессору классической филологии в Виленском университете Гроддеку, руководившему его учением сначала дома (в имении матери, в Виленской губ.), а затем в Минском коллегиуме, основанном и управляемом знающими педагогами-монахами пиарами на прочной и разумной классической основе. После непродолжительного учения в этом коллегиуме, С. поступил в Виленский университет, отличавшийся в начале XIX в. серьезной научной организацией. В 1819 г., на 20-м году от роду, кончил он здесь курс, снискав у членов университета и публики заслуженную репутацию даровитого ориенталиста. Кроме специальной подготовки по этой отрасли знания, С. в Виленском университете находился под сильным влиянием двух тогдашних корифеев, занимавших кафедры в Виленском университете: филологии и истории, знаменитого Иоахима Лелевеля и физиологии — Андрея Снядецкого. Первый своим широким историческим кругозором указал ему на великое всемирное значение востока, и мысль о путешествии на восток, благодаря Лелевелю, стала любимой мечтой С. Снядецкий повлиял на С, в двух отношениях: во-первых, вселил в него любовь к природе и воспитал в его положительном уме метод реального, естественно-исторического исследования и, во-вторых, развил в нем еще более его природный юмор, сам обладая таковым и стоя во главе кружка молодых людей, издававшего юмористический листок. Это двойное влияние ученого натуралиста, чуждого пошлого научного педантизма и на деле умевшего соединят дело с шуткой — отразилось всецело на С., который является впоследствии, как в своих ученых, так и в беллетристических и литературно-критических статьях наполовину ученым и наполовину сатириком-юмористом. По окончании курса в Виленском университете, 19-летнего юношу С. влекло на восток; у него не было средств для такого далекого путешествия, но скоро они были найдены. Мать собрала для этого свои последние крохи, а остальная сумма, хотя далеко не вполне, была предложена С. виленскими литературными и учеными обществами, в счет гонорара за статьи, которые юный ученый, по собственному своему желанию, обещался высылать из путешествия. 1 сентября 1819 г. С. покинул Вильну, а с декабря 1819 г. по исход июля 1821 г. посетил: европейскую Турцию, Сирию, где учился у ориенталиста А. Арыды, основавшего семинарию для изучения восточных языков в Айан-Туре, и Египет. Несмотря на такое короткое время, С. усовершенствовал себя в языках арабском и турецком, на которых превосходно говорил и писал прозой и стихами, выучился языкам персидскому, сирскому, новогреческому и итальянскому и всесторонне изучил посещенные им страны, "Сенковский, — говорит о его путешествии его ученик, ориенталист П. С. Савельев, — изучил мусульманский восток в его рукописях и живом быте, его религию, законы, литературу, предания, суеверия, нравы и обычаи. Он приобрел все, что только можно приобрести из знаний на востоке, чтобы быть первостепенным ориенталистом; поэтому неудивительно, что знатоки предмета, еще прежде чем он произвел что-либо замечательное, уже считали его своею знаменитостью". Обласканный нашим послом в Константинополе, бароном Гр. А. Строгоновым, а в Петербурге известным меценатом канцлером гр. Н. П. Румянцевым, — С. был определен на службу в Иностранную коллегию; перед ним могло открыться блестящее дипломатическое поприще, но он предпочел скромную университетскую кафедру. Отзыв о его выдающихся способностях и познаниях по востоковедению академика Френа привел к тому, что С. в июле 1822 г., на 23-м году от роду, был назначен в Петербургский университет прямо ординарным профессором по кафедре арабской и турецкой словесности. Профессура С. продолжалась двадцать пять лет — до 1847 года, и первые четырнадцать ее лет отличалась необыкновенным блеском; с 1836 г. С. всецело отдался журналистике и ему уже не доставало времени на правильное преподавание: он стал плохо готовиться к лекциям, манкировал ими и год от году все более и более терял свой научный, академический авторитет. Вот как отзывается о блестящей поре его академической деятельности его биограф, известный ориенталист П. С. Савельев: "лекции его не ограничивались языком и литературою, а были живою энциклопедиею науки о Востоке: по поводу слов он объяснял понятия и идеи; вводил слушателя в местный быт; знакомил с историею и топографиею; выходил нередко из пределов Востока, чтобы показать параллельные явления в Греции, Риме, или Европе; разбирал критически европейские сочинения о Востоке, и указывал путь к самостоятельным изысканиям. Случалось, что в целую лекцию слушателю его удавалось перевести не более двух-трех стихов, или одной фразы прозы; потому что переводимые слова, мысли или картины требовали комментария со стороны профессора, и комментарий этот принимал размеры диссертации или ученого трактата о том или о другом предмете. Таким образом, слушатель выносил из его лекций массу разнородных и живых знаний о Востоке, которые возбуждали и питали его любознательность и заставляли пополнять запас своих сведений чтением лучших авторов. Профессор упражнял своих студентов и в переводе на арабский язык. На лекциях турецкого языка он заставлял переводить с русского на турецкий. Текстом для этих переводов служила иногда "Сказка о Францыле Венециане", со знаменитым ее "королем Брамбеусом" — будущим псевдонимом ученого профессора, — склад которой удобно перелагался на турецкий язык. Сенковский был звездою первой величины между преподавателями-ориенталистами. Он не только с увлекательностью и глубокою основательностью объяснял свой предмет; но и вообще побуждал слушателя к ученым занятиям, развивал в нем жажду знаний и содействовал его умственному развитию. Поэтому заслуга его, как профессора, двойная. Как преподаватель восточных языков и словесностей он основательно и глубоко знакомил слушателя со своим предметом, и в этом отношении заслуги его России стоят на одном ряду с заслугами, оказанными Франции знаменитейшим из ее арабистов, Де Саси, который, также как и он, умел в привлекательном виде распространять с кафедры массу живых сведений о Востоке и образовать достойных ориенталистов. Другая заслуга Сенковского, как русского профессора, состояла в значительном влиянии на слушателей в отношении умственного развития и возбуждения любви к науке вообще, — а в этом они очень нуждались: большая часть профессоров того времени держались притупляющей схоластической методы, состоявшей в том, чтобы студенты заучивали наизусть пройденные ими лекции и дальше их ничего не знали; тогда как Сенковский требовал от своего слушателя знания отчетливого, живого и основанного на источниках, а не на авторитетах, которых он никогда не признавал... Слушатели Сенковского одушевлены были искренним энтузиазмом к чтениям своего профессора; за то и он готов был заботливо помогать каждому из них своим советом, книгами, рекомендацией". (Собр. Сочинений Сенковского, т. I, "О жизни и трудах Сенковского", стр. ХLII—XLIV.).

К этому же времени относятся и все капитальные труды С. по филологии, истории и этнографии Востока, как-то: отдельно изданные им книги: 1) Collectanea z dziejopisόw tareckych rzeczy do historyi polskiej służących, z dodatkiem objasnień potrzebnych i krytycznych uwag. Warszawa, два тома in 8°, 1824 и 1825 гг., 2) Supplément à l´histoire générale des Huns, des Turks et des Mogols, contenant un abrégé de l´histoire de la domination des Uzbeks dans la grande Bukharie, depuis leur établissement dans ce pays jusqu´à l´an 1709, et une continuation de l´histoire de Kharèzm, depuis la mort d´Aboul-Ghazi-khan jusquà la même époque. СПб., 1824 г. 3) Exemplum papyri Aegyptici. Краков. 1827 г. 4) Lettre de Tutundju-Oglou-Moustafa-Aga, véritable philosophe turc, à М. Thaddée Bulgarin, rédacteur de l´Abeille du Nord; traduite du russe et publiée avec un savant commentaire par Koutlouk-Fouladi, ci-devant ambassadeur de la cour de Boukhara à Khiva actuellement marchand d´abricots confits de Samarkande et littérateur, СПб., 1828 г. Но С. по натуре своей не был только кабинетным ученым. Его влекло в публицистику, в литературу.

Молодой талантливый профессор в 1822 г. сходится с тогдашними петербургскими литераторами, в особенности со своим земляком Булгариным, а через него с Гречем и Ал. Бестужевым (Марлинским) и с кружком последнего. С. участвует в журналах Булгарина и Греча: "Северном Архиве", "Сыне Отечества" и "Северной Пчеле" и в сборнике "Полярной Звезде", издававшемся А. Бестужевым и Рылеевым. С Булгариным С. скоро, впрочем, разрывает сношения, а к началу 30-х годов сам становится во главе русской журналистики. Но быть блестящим профессором и сотрудником журналов мало для деятельной натуры С. Он расширяет свои сведения лингвистические, изучая из семьи индоевропейских языков языки исландский и баскский, прежде ему совершенно неизвестные; языки: греческий, латинский, немецкий, французский, английский и литовский были ему известны раньше; если припомнить основательное знакомство С. со многими восточными языками, и прибавить к этому языки польский и русский, то придем к заключению, что запас лингвистических знаний у С. был весьма значителен, и потому не удивительно, что при пытливом уме изучение такой массы языков навело его на такие вопросы, которые в то время не возникали в науке об языке и лишь ставятся ею в наше время. Во главе таких вопросов стоял вопрос о фонетическом изучении языков и, предавшись страстно этой области, С. естественно приходит к изучению акустики, теории и истории музыки; впоследствии он изобретает особый музыкальный оркестрион и модель искусственного горла, над которым производит акустические и фонетические опыты. Изучение скандинавских саг приводит С. к занятиям русской историей, в области которой он высказывает позднее целый ряд очень важных соображений. Укажем также, что разыскания С. в области истории и этнографии Востока нередко освещают весьма оригинально и ярко многие из вопросов по русской истории — но об этом мы ниже будем говорить подробнее. С 1828 по 1833 г. С., кроме профессуры, занимает должность цензора, которая его окончательно вводит в курс тогдашней русской литературы и журналистики. В 1829 г. он предполагает издавать в Петербурге "Всеобщею Газету", политическую, торговую, ученую и литературную (3 раза в неделю) на началах акционерных; но проекту С. не суждено было осуществиться. До нас дошла только написанная им программа газеты, поражающая полнотой и систематичностью.

1833 год — знаменательный год как в личной жизни С., так и в истории русской журналистики XIX в. В этом году, по инициативе С., петербургский книгопродавец А. Ф. Смирдин издает, по случаю открытия нового помещения своего книжного магазина, литературный сборник под названием "Новоселье"; сборник этот является прототипом для последующих больших русских литературных сборников 30-х, 40-х и 50-х годов, заменивших собою тощие альманахи 20-х и 30-х годов. В "Новоселье", в котором приняли участие все лучшие тогдашние литературные силы Петербурга, впервые встречаются две беллетристические статьи, исполненные блестящим остроумием, смелою сатирою, бойким рассказом и совершенно новой в русской литературе манерою изложения; эти статьи — "Незнакомка" и "Большой выход у сатаны" — были подписаны впервые псевдонимом профессора Барон Брамбеус, ставшим потом столь известным в русской литературе. Фабулы обеих статей заимствованы у французских писателей, но обработаны совершенно самостоятельно, применительно к России. "Незнакомка" — подражение "Асмодею" Жюль Жанена, представляет судьбу сатиры в русской жизни и литературе; в основу "Выхода у сатаны" положена Бальзаковская "La comédie du diable", представляя общую сатиру на события и нравы 1830 года. В том же 1833 г. появляются отдельным изданием "Фантастические путешествия барона Брамбеуса", одно из остроумнейших сатирических произведений в русской литературе, написанное под влиянием двух величайших сатириков нового мира — Рабле и Свифта. Но "Новоселье" и "Фантастические путешествия" были только прологом к небывалому в русской литературе событию. Осенью 1833 года появилось объявление от имени книгопродавца А. Ф. Смирдина о начале издания в С.-Петербурге с 1834 г. грандиозного ежемесячного толстого энциклопедического, учено-литературного журнала под названием: "Библиотека для Чтения, журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод". Объявление было подписано Сенковским и Гречем, как редакторами нового журнала, который должен был соединить в себе все русские литературные силы. Программа его была обширна и, также как и внешний вид журнала, послужила образцом для всех последующих русских ежемесячных учено-литературных журналов до 60-х годов включительно. В каждой книжке журнала, от 25-ти до 30-ти печатных листов, заключались следующие семь отделов: 1) русская словесность, 2) иностранная словесность, 3) науки и художества, 4) промышленность и сельское хозяйство, 5) критика, 6) литературная летопись (библиография), 7) смесь. Две книжки журнала составляли том; годовое издание стоило 15 руб., с пересылкой 16 руб. 50 коп. сер. Авторы статей, вопреки существовавшему прежде обычаю, получали гонорар, и весьма хороший — Смирдин не жалел денег. Первая книжка "Библиотеки для Чтения" на 1834 год вышла в свет и разослана петербургским подписчикам накануне нового года. Успех журнала был колоссальный, и в течение шести лет, с 1834 по 1840 г., Библиотека для Чтения была в буквальном смысле слова законодательницей в области русской литературы, а ее редактор, в котором публика узнала фантастического "Барона Брамбеуса", достиг небывалого до него значения журнального редактора. Первый удар ее авторитету был нанесен Белинским в "Отечественных Записках", начавших издаваться с 1839 г. А. А. Краевским, и с 1840 г. начинается постепенное, т. сказать, увядание Библиотеки для Чтения. С этого года С. продолжал стоять во главе редакции Б.д.Ч. до 1847 года, но уже прежней лихорадочной его энергии в деле руководительства журналом мы не видим; с августа 1848 г., вследствие сильной болезни (холеры), его постигшей, он должен был совсем оставить журнал, хотя на обложках имя его, как редактора, появлялось постоянно до 1856 г. включительно. Фактически редакция еще с 1847 г. перешла в другие руки — к постоянному сотруднику С., А. В. Старчевскому, который и вел ее до 1857 г., когда редактором ее стал А. В. Дружинин. Главенство "Отечественных Записок" в русской журналистике было непродолжительно и сменилось в 1847 г. "Современником". Пришли новые люди, запели новые песни, и С. должен был уступить им свое место. С 1848 г. история Б.д.Ч. есть история ее падения. Дальнейшая судьба Б.д.Ч., прекратившейся в 1865 г., не имеет ничего общего с С., так как она относится к тому времени, когда его не было уже в живых. Б.д.Ч. под редакцией С. имела весьма серьезное значение, как в истории русской образованности вообще, так и в истории русской журналистики в частности. Кроме уже указанного выше, значение это кратко может быть формулировано в следующих чертах: 1) Б.д.Ч. действительно соединила в себе всю тогдашнюю русскую литературу, начиная ее заслуженными корифеями и кончая дебютантами прозаиками и поэтами; 2) она воспитала охоту к чтению в русской публике, преимущественно провинциальной; 3) она распространяла среди нее массу самых разнообразных сведений по всем отраслям знаний, теоретических и прикладных, популяризируя их в общедоступном, легком и нередко даже в фельетонном изложении; 4) она впервые поставила литературную критику на подобающую ей высоту. Критический отдел вел почти исключительно сам С. за все время своего редакторства Б.д.Ч. 5) Б.д.Ч. в статьях С. много способствовала к дальнейшему, после Карамзина и Пушкина, усовершенствованию нашего литературного языка, который ученый редактор журнала постоянно стремился приблизить к разговорной, народной речи, изгнав из него архаизмы, обломки церковнославянской книжности и неологизмы, преимущественно французские. Такое значение Б.д.Ч. могла приобрести только благодаря энциклопедически образованному и неутомимому работнику — С.

Указывая на достоинства журнала и его редактора, нельзя обойти недостатков того и другого. С., начав Библиотеку для Чтения, имел очень мало сотрудников — они явились у него в обилии лишь впоследствии, и он был, в силу обстоятельств, совершенным хозяином своего журнала; его ум, широкое образование и природная властность натуры вели к тому, что при таком положении он не только не стеснялся поправлять статьи своих сотрудников, но прямо изменял их по своему произволу. Такому изменению подвергались и статьи ученые, и романы, и повести, в которых С. бесцеремонно переменял не только расположение частей, но и саму сущность романа или повести, так наз. "интригу", "завязку" и "развязку". Конечно такое отношение к чужому ученому и литературному творчеству поселяло вражду между сотрудниками Б.д.Ч. и их редактором, и более независимые из них, естественно, уходили из журнала при первой же возможности. Сарказм С. находил обильную для себя пищу в неприглядной массе выходивших тогда русских книг, и он беспощадно бичевал в своей "Литературной летописи" бездарных писателей и ограниченных quasi-ученых. Тема, которую независимо от С. провел Белинский в своей талантливой статье "Литературные мечтания", появившейся одновременно с Б.д.Чт. (1834 г.), — что у нас нет литературы, а есть только словесность, постоянно выражалась в критических и библиографических статьях С. Но нередко сарказм С. увлекал его в крайность и он даже позволял себе печатно просто шутовские выходки, что дало повод молодым литераторам "Отечественных Записок" и "Современника" обвинять его в гаерстве и литературном неприличии.

Что касается до так называемого направления Б.д.Ч., то оно всегда было строго консервативно, и в политическом, и в научно-литературном отношении. В воззрениях политических С. постоянно являлся сторонником трех тогдашних основ русского statu quo: православия, самодержавия и народности, но, вместе с тем его консерватизм никогда не отличался пошлостью и общественным цинизмом консерватизма Булгарина. И тот и другой были поляки, но какая громадная между ними разница! "Предатель" Булгарин, по выражению Пушкина, и Сенковский — ученый и скептик. К политическому консерватизму приводил С. именно его скептицизм; он убежденно высказывался за существующий в России порядок, как за единственно у нас возможный по особенностям русского народа, в котором он не признавал тех самобытных и туманных "начал", в которые веровали славянофилы и тогдашние народники. Не признавал особых начал С. и в Польше, также сознательно исповедуя права на нее Русского государства, вследствие чего и не дружил с польскими патриотами, а в особенности с Мицкевичем. Поляки считали за это С. ренегатом, а некоторые русские шовинисты наших дней, наоборот, весь сарказм С. по отношению к русской литературе готовы были объяснить "польской интригой" с его стороны. Это положительно клевета на С. Его ум, твердый и положительный, не мог примириться ни с чем туманным, неопределенным, и будучи космополитом, вследствие своих разнообразных знаний и отчасти наследственности, он не мог быть мелким политическим интриганом в польском деле. В научно-литературном отношении консерватизм С. определялся также его скептицизмом. Он слишком высоко понимал науку и слишком много знал, чтобы, при своем реальном уме, увлекаться утопиями французских социалистов или туманными отвлеченностями немецкой идеалистической философии Шеллинга и Гегеля, в особенности в их тогдашней русской переделке. Вот причина, почему он не мог быть сторонником наших западников того времени. Он упорно стоял на основах реального знания, опытной науки и, изучивши в корень Восток, не увлекался безотчетным поклонением Западу. Вследствие этого он не мог понять возникновения новых в его время теорий и воззрений ни в науке, ни в литературе. Точно также как он не понял новой сравнительной лингвистической школы и трудов братьев Гримм в области изучения германской народности, он не понимал ни наших славянофилов, ни наших западников, не понимал и новых явлений в русской науке и литературе. Так он отрицательно отнесся к Гоголю и к порожденной им "натуральной школе", и в своих литературных воззрениях до конца жизни был сторонником так называемого "русского классицизма", поклоняясь чистому искусству, без приложения его к действительности. — Вот как, на наш взгляд, совершенно справедливо, определяет все достоинства и недостатки С. как критика, уже не раз цитированный нами П. С. Савельев. "В нем следует различать критика сочинений ученых от критика изящных произведений. Ученые критики по всем почти отраслям наук принадлежат к замечательнейшим его статьям. Кроме блестящего изложения, они отличаются тем ясным и проницательным анализом, который составляет существенное качество истинного критика. Никто лучше его не умел схватить главную идею сочинения, выставить ее в истинном свете, заметить хорошие и слабые части книги и показать новые стороны предмета и новые на него точки воззрения. Весьма нередко рецензии его выходили несравненно дельнее и важнее книги, которая подала к ним повод. Иногда это были целые трактаты о предмете сочинения, а не о самой книге. Кроме критического значения, они, своим всегда ясным и занимательным изложением, способствовали к распространению в публике сведений более или менее специальных, которые иначе остались бы недоступными для нее в догматической форме книги. Нигде так не выразилась многосторонность знаний С., как в этих его критических статьях. Он первый у нас разъяснил ученые заслуги Иакинфа, Френа, Пирогова и других достойных деятелей науки по разным частям; с другой стороны, он же ниспровергнул многие незаслуженные авторитеты, показав их неспособность или отсталость в деле науки. История, древности, этнография, философия, естествознание, медицина — всего касалась его светлая мысль и везде умела находить новые стороны. Кто бы подумал, что одни из замечательнейших его критик, приводившие в восторг специалистов — писаны на медицинские сочинения? Эти медицинские статьи С. возбуждали ученую полемику даже в Германии (см. сочинение доктора Штюрмера). Иногда, впрочем, ученая фантазия и привычка отыскивать всегда новые стороны в предмете увлекали его за пределы осторожных наведений, и он подкреплял смелые свои гипотезы доводами не строго-учеными, но этот упрек может относиться почти исключительно к критическим статьям последних годов его деятельности. И при всем том, сколько светлых взглядов и новых мыслей даже в этих статьях, написанных им уже утомленною рукою! Не странно ли, что писатель, отличавшийся таким критическим даром в деле науки, отрицал критику эстетическую и допускал полный произвол и самоуправство в суждениях о произведениях воображения и искусства? Он сам чувствовал несостоятельность такого воззрения на искусство, и вскоре перестал заниматься литературною критикою, продолжая шутить над нею, как и над самими книгами, которые ее вызывали, в "Литературной Летописи". Оттого-то здесь часто восхвалял он такие произведения, которые не заслуживали серьезного внимания, и наоборот, отзывался холодно о тех, которые выходили из уровня посредственности. Тут не было ни пристрастия, ни личности. Если он не ценил высоко Гоголя и трубил хвалу Тимофееву, то делал это совершенно добросовестно, повинуясь своим личным впечатлениям и своему вкусу. Разгадка всего этого лежит в свойствах его таланта. С умом ясным и проницательным, но настроенным скептически, с богатою фантазиею, но более блистательною, чем симпатическою, он все постигал, что можно постигнуть головою, и везде успевал, где преобладающею способностью был здравый ум и его анализ. Он читал великих писателей всех веков и народов, знал их сочинения и их комментаторов, изучал историю всех литератур; но он не обладал поэтическою восприимчивостью, пониманием искусства и тем эстетическим чутьем, которые составляют условия литературного критика; он не питал сочувствия к созданиям поэта и художника, не был настроен поэтически, а был прозаиком. Потому-то литературные критики его, блистательные по изложению, остроумные и живые, могли иметь только временный успех и не оставили по себе впечатления на словесности. Nemo dat quod non habet. Притом же, не будучи коренным русским, не жив никогда среди народа и не зная его — как не знают его многие коренные русские, получившие иностранное воспитание — он не питал искреннего сочувствия к юной русской литературе. Он желал ей успехов, сознавал, что у нее есть будущность; но в настоящем видел только ее незрелость, ее детское состояние. Имея возможность пользоваться в подлинниках сокровищами всех других литератур, он не требовал невозможного от словесности русской, зная, что зрелость ее придет с возрастом самого общества; но и не мог удовлетворяться одними ее зачатками, ученическими опытами и надеждами. Такое отрицательное отношение его к современной русской литературе объясняет, с одной стороны, бесцеремонное его обращение с авторами и их сочинениями в "Литературной Летописи", с другой — ту вражду, которую постоянно питала к нему большая часть наших литераторов, никогда не хотевших или не умевших отдать справедливости его заслугам. Сенковский мог сказать им с Овидием — Barbarus hic ego sum, quia non intelligor illis! Почти ту же мысль, вместо ответа на эти вражды, выразил он в греческом тексте из Ксенофонта, который избрал эпиграфом для Библиотеки для Чтения" [Собрание сочинений Сенковского, т. I, стр. LXXXVI—LXXXIX].

В небольшом по объему биографическом очерке С. нет возможности вполне определить значение его многочисленных сочинений и изданий, коих он был редактором. В списке всех его трудов, приложенных к I т. "Собрания сочинений Сенковского", находится всего 400 №№. О главнейших сочинениях по изучении Востока мы уже говорили выше. Здесь же назовем только важнейшие из изданий, кроме названных раньше, выходивших под его редакцией, и остановимся на некоторых из его монографий по русской истории. Из изданий назовем: 1) Новоселье, 2-й т., СПб. 1834 г. 2) Энциклопедический Лексикон, изд. в СПб. книгопродавцем Плюшаром с 1837 г.; С. редактировал тт. XII—VХІ, изд. в 1838 и 1839 гг. 3) Военная библиотека, вместе с бароном Н. B. Медемом, СПб., 1838—1840 г., 6 т. 4) Сын Отечества, журнал, 1841 г., 52 №№, 8° maj. 5) Весельчак, юмористический иллюстрированный ежедневный журнал, 1858 г. (редактировал только в январе и феврале, потому что † в начале марта этого года).

В ряде монографий, исследований и критических статей по русской истории С. высказал очень много дельных мыслей и заметок, могущих быть доныне руководящими, при критическом изучении источников, в особенности свидетельств иностранцев о России, а также по разным историографическим частностям, и представил немало соображений, имеющих большое значение в науке, но к сожалению, доселе мало обращающих на себя серьезное внимание. Многие из этих соображений приписываются даже некоторыми историками писателям, совершенно в них неповинным. Отметим главнейшие из этих воззрений: 1) о культурном влиянии Скандинавов на СВ. Россию; 2) о влиянии монгольского завоевания на СВ русские земли и об отсутствии этого влияния на земли ЮЗ и СЗ; 3) о русском элементе в населении Литовского великого княжества и о необходимости включения истории этого княжества в историю России; 4) о татарском элементе в первоначальном образовании казачества и объяснение этимологии этого слова из наречий тюркских и монгольских (казак = свободный, независимый); 5) объяснение взаимных отношений Иоанна IV и Стефана Батория, как двух противоположных характеров, и характеристика Иоанна IV, как тирана, порожденного средой, в которой он возрос и жил; 6) объяснение многих частных явлений в истории Смутного времени, в особенности личности первого самозванца, которого С. признавал за прирожденного Великоруса, и отношений Московского государства к Польше и полякам. Относительно новой русской истории, начиная с Петра Великого, С. не высказал ничего оригинального. Его воззрения на ХVІІІ век и на эпоху Александра І, о которых в царствование императора Николая І нельзя было свободно высказываться, не идут дальше официальных восхвалений большинства русских историков того времени.

Остается сказать еще несколько слов о последних годах жизни С. и о его литературно-публицистической деятельности в царствование императора Александра II. С 1848 года, как сказано выше, силы С., и физические, и психические, очень ослабели и с каждым годом приходили все в больший и больший упадок. Последние десять лет его жизни, по свидетельству близких к нему людей в их интересных о нем воспоминаниях — его жены (урожденной баронессы Раль) и его соредактора по Б.д.Ч. А. В. Старчевского, — являются нравственным мартирологом. Но тем не менее С. не переставал до конца жизни жить умственными интересами. Воцарение Александра II подействовало ободряюще на него и он воспрянул духом со всею мыслящею Россиею. С 1856 г. Старчевский стал редактором "Сына Отечества", превратив этот один из старейших русских журналов в дешевую, общедоступную еженедельную газету, и предложил С. вести в ней фельетон, который и стал появляться под заглавием "Листки барона Брамбеуса", продолжаясь до начала 1858 г. Последний "Листок" был написан за несколько дней до кончины С. Редактор отдельного издания этих "Листков" совершенно справедливо говорит, что в них Сенковский-публицист в последние два года своей жизни затмил собою Сенковского-ученого и стал ближе к публике. В них он с остроумием лучших своих дней обильно касался общественных вопросов, которыми так были богаты в то время и Россия, и Западная Европа. Севастопольская война еще не закончилась, но всеми уже предчувствовалось у нас освобождение крестьян и ряд необходимых преобразований нашей внутренней жизни, как неизбежное последствие крестьянской реформы, а в Западной Европе в то время безапелляционно над политическими воззрениями царил авторитет французского императора Наполеона III. Условия цензуры стали лучше, и С. мог свободнее высказываться. В его "Листках" мы имеем, таким образом, интересный материал для более полного и верного понимания его, как публициста. Он приветствует воцарение Александра II, верно указывает на значение для нас Парижского мира, как на преддверие внутренних реформ; пылко высказывается за освобождение крестьян и за свободу печатного слова, прекрасно характеризуя значение, общественное и политическое, серьезной ежедневной прессы, и мечет перуны на Наполеона III и "ложь" созданную им во Франции.

Издания трудов С.: I. "Собрание сочинений Сенковского (барона Брамбеуса)", изд. А. А. Смирдина (сына), СПб., 1859, 9 тт. in 12°. — Здесь помещены: Повести и Романы. — Том I: 1) Антар, восточная повесть, 2) Петербургская барышня, 3) Басня в прозе: что такое люди? 4) Бедуин, арабская повесть, 5) Бедуинка, арабская повесть. 6) Большой выход у сатаны, 7) Витязь буланого коня, арабская поэма, 8) Возвратный путь из Египта, 9) Вор, арабская повесть, 10) Воспоминания о Сирии, 11) Жена моя, 12) Заколдованный круг, 13) Незнакомка, 14) Петербургские нравы, 15) Преступные любовники, 16) Путешествие по верхней Ефиопии, 17) Смерть Шапфария, арабская поэма 18) Урок неблагодарным, персидская повесть, 19) Человек. — Том II: 20) Вся женская жизнь в нескольких часах, 21) Любовь и смерть, 22) Повести, повесть, 23) Счастливец, 24) Чин-Чун, 25) Фантастические путешествия. — Том III: 26) Похождения одной ревизской души, 27) Предубеждение, 28) Турецкая цыганка, 29) Записки домового, 30) Превращение голов в книги и книг в головы, 31) Падение Ширванского царства. — Том IV: 32) Идеальная красавица. — Том V: 33) Лукий, 34) Совершеннейшая из всех женщин, 35) Микерия, Нильская лилия, 36) Висящий гость, 37) Потерянная для света повесть, 38) Теория образования беседы. — История, древности, этнография, тот же том: 1) Письмо Тютюнджу-Оглу-Мустафы-Аги в ред. Сев. Пчелы, 2) Тибет, его жители и его история, 3) Эймундова Сага. — Том VI: 4) Казаки, 5) Калмыки, 6) Литва, 7) Мнение нового путешественника по востоку, 8) Два примечания к Геродотову описанию Скифии, 9) О происхождении имени Руссов, 10) Некоторые сомнения касательно истории Грузинов, 11) Мехмед-Али, 12) Чуваши, 13) Сок достопримечательного, 14) Китай и китайцы, 15) Манифест Дария, 16) Памятники Ниневии. — Том VII: 1) Историческая мифология Монголо-Турков, 2) Европейские Турки, 3) Древний Египет и Малая Азия. — Тот же том, Филология, словесность древняя и восточная; 1) Об изучении арабского языка, 2) Поэзия пустыни, или поэзия Аравитян до Магомета, 3) Эпоха упадка словесностей, 4) Древний гекзаметр, 5) Одиссея и ее переводы, 6) Сравнительная филология. Индоевропеизм. — Том VIII: Статьи по критике и русскому языку и словесности: 1) Русские исторические драмы, 2) Исторический роман, 3) Драма из эпохи самозванцев, 4) Черная женщина и животный магнетизм, 5) Восточная драма, б) Новая драма из греко-римского мира, 7) Греческие стихотворения новых поэтов, 8) Письмо трех тверских помещиков барону Брамбеусу, 9) Резолюция на челобитную "сего" и "оного" и проч. 10) Обвинительные пункты против барона Брамбеуса. Философия: 1) Сократ и Платон, 2) Декарт и Картезианизм. Естественные науки, медицина: 1) Душевные болезни, 2) Искусственные минеральные воды, 3) Ганнеман и гомеопатия, 4) Медицинская полемика, 5) Иппократ и его учение. — Том IX: 6) Мелкие статьи по физике (11 статей), 7) Мелкие статьи по геологии (12 статей). Музыка: 1) "Руслан и Людмила" Глинки, 2) Requiem Берлиоза. Статьи "Энциклопедического Лексикона" (8 статей). Бриджватерские трактаты. — Бумага. — Венгрия. — Виг и Вна. — Волга. — Гальваническая терминология Фарде. — Гербы. — Де. Литературная летопись Библиотеки для Чтения (1833—1853): 1) Ночи Пюблин-Султан-Багадура, 2) Из литературной летописи разных годов. — II. Листки барона Брамбеуса. СПб., 1858 г., 2 части, in 12°.

Библиография статей о С. Брамбеус и юная словесность. Б. Брамбеуса. Б. д. Чт., 1834, III, 33. — Брамбеус и Брамеус. Б. д. Чт., 1840 г., т. 39, VI, 2. — Письма Сенковского к Пушкину, Русский Архив, 1881 г., І, 424; письма к Фурману (1852—1855 г.) в Русской Старине, 1871, III, с. 528—529. — Белинского Сочинения, т. І, 124, 326; VI, 98; IX, 481; X, 288. — О. И. Сенковский, редактор (А. Б. Дружинина). Б. д. Чт., 1856, т. 148 (№ 4), отд. VIІ, с. 79—100. — Лепта на треножник памяти О. И. Сенковского. И. Ершева, Сын Отечества, 1858 г., № 11. — О. И. Сенковский (биография), с портретом. — Иллюстрация, 1858 г., т. І, 201. — О. И. Сенковский (некролог). Савельева. Известия Имп. Археол. Общ. т. I, вып. 4. — О. И. Сенковский (Барон Брамбеус). Биографические записки его жены. СПб., 1858 г., 12, II и 276 стр. — Некролог О. И. Сенковского. Кс. Полевого. Живоп. Русск. Библ. 1858 г., т. 3 (№ 9), с. 66—67. — То же. Сев. Пчела, 1858 г. № 91 (Характеристика Сенковского как писателя). — Суждения Северн. Пчелы о покойном Сенковском. СПб. Вед. 1858 г. № 104. — О. И. Сенковский. P. Библиогр. Записки 1858 г., т. І, № 9. — О литературной деятельности О. И. Сенковского. Статья Герсеванова. Сев. Пчела. 1858 г., №№ 190 и 196. — О литературных и ученых заслугах О. И. Сенковского, Русский Инвалид, 1858 г. № 56. — О похоронах О. И. Сенковского и его значении в истории русского просвещения (из Русского Инвалида) Виленский Вестник, 1858 г., № 23. — О жизни и трудах О. И. Сенковского. Савельева, при Собр. его соч., СПб. 1858 и 1859 г. — Некролог О. И. Сенковского. Месяцесл. на 1859 г., с. 346—348. — Разбор сочинений Сенковского: А. Григорьева, Р. Сл. 1859 г., № 3; М. Лонгинов, P. В. 1859 г., Совр. лет., т. XXII; Сын Отечества, 1859 г., стр. 16 и 357. — Сенковский дилетант русской словесности. С. Дудышкина. О. З. 1860 г., т. СХХІІІ, I, 451. — Некролог Сенковского. М. З. Сын Отечества 1858 г., 289—290. — Над гробом Сенковского, стих. В. Бенедиктова, ib. 305. — Дружинина. Об отношении критики 40-х годов к "Библ. д. Чт." соч. Дружинина, VII, с. 207—229. — Сенковский и Мицкевич. Заметка по поводу воспоминаний г-на Ципринуса, с послесловием издателя. Р. Арх. 1873 г., с. 632. — О. И. Сенковский, ученый и писатель. Знакомство с ним. Отрывок из воспоминаний. А. П. Милюкова. Ист. Вестн. 1880 г., т. I, с. 150. — К характеристике О. И. Сенковского. Статья И. Н. Корсунского, Р. Арх. 1891 г., II, 365.

Д. Корсаков.

{Половцов}