ШЕВЫРЕВ Степан Петрович

— профессор, историк русской словесности, критик, поэт. Родился в Саратове 18-го октября 1806 года в образованном дворянском семействе. Первоначальное воспитание получил в доме отца. Рано научился читать по-русски, по-церковнославянски, по-французски, по-немецки; ребенком увлекся чтением произведений Сумарокова, Хераскова и особенно повестей Карамзина. В 1818 году двенадцатилетний Шевырев привезен был матерью в Москву и отдан в университетский благородный пансион, во главе которого стоял талантливый педагог А. А. Прокопович-Антонский, а в числе преподавателей старших классов были профессора университета И. И. Давыдов, А. Ф. Мерзляков, П. С. Щепкин, Н. Н. Сандунов, А. Т. Соколов, Д. М. Перевощиков, М. Г. Павлов, М. П. Погодин. Кроме наук гимназического курса, в программу пансиона входили: нравственная философия, естественное право, римское право, государственное хозяйство, основание права частного, гражданского и уголовных законов, практическое российское законоведение, фортификация и артиллерия. Воспитанникам дозволялось, по их выбору, сосредоточивать свои занятия на некоторых из этих предметов, экзаменационные ответы по которым принимались преимущественно во внимание при решении вопроса о переводе в следующие классы. Среди воспитанников пансиона господствовало увлечение произведениями романтической школы и были развиты любовь и интерес к литературным занятиям. Этот дух благотворно отразился на Шевыреве. Еще в пятом классе он явился основателем ученического литературного общества и затем был избран в члены литературного общества, основанного в пансионе еще Жуковским, сохранявшего его традиций и взгляды. Религиозные вопросы, к которым чувствовали тяготение романтики, рано стали интересовать Шевырева; еще в пансионе он читал Массильона и написал в подражание ему рассуждение о бессмертии души. В 1822 году Шевырев первым окончил курс в пансионе, получил золотую медаль и право на чин десятого класса.

По окончании курса Шевырев, желая подготовиться к экзамену на звание кандидата университета, продолжал жить в пансионе и посещал лекции в университете, особенно профессоров Давыдова, Перевощикова, Каченовского и Мерзлякова. Он старался пополнить свои знания по математике, занимался чтением греческих и латинских авторов, перечел в историческом порядке русских писателей, внимательно изучил Историю Государства Российского, читал славянскую библию. Любимым предметом занятий Шевырева в этот период была немецкая философия и чтение произведений немецкой словесности, немецких эстетиков и критиков. Особенно увлекался Шевырев философией Шеллинга, которую занесли в благородный пансион И. И. Давыдов, впрочем не вполне верно ее понимавший, и М. Г. Павлов.

Сдать в университете экзамен на степень кандидата Шевыреву не разрешали. Тогда он поступил в московский архив государственной коллегии иностранных дел, во главе которого стоял А. Ф. Малиновский. Здесь Шевырев приобрел навык к чтению рукописей, познакомился с библиотекой архива, богатой старинными книгами, вошел в общение К. Ф. Калайдовичем и в кружок увековеченных Пушкиным "архивных юношей". В то же время Шевырев вступил в кружок Е. С. Раича. "У нас, писал об этом кружке Погодин 11-го марта 1823 года князю Голицыну, составилось общество друзей. Собираемся раза два в неделю и читаем свои сочинения и переводы. У нас положено, между прочим, перевести всех греческих и римских классиков и перевести со всех языков лучшие книги о воспитании, и уже начаты Платон, Демосфен и Тит Ливий" (Барсуков. Жизнь и труды Погодина. Кн. I, стр. 212). От кружка Раича отделилось меньшинство и составило особое общество, в которое вошли братья Киреевские, Веневитиновы, кн. Одоевский, Кошелев, Соболевский, Мельгунов, Рожалин, Максимович, Шевырев. Главой кружка был Д. Веневитинов. В этом кружке занимались изучением Канта, Фихте, Окена, Герреса и особенно Шеллинга. Члены кружка читали свои сочинения и вели беседы о прочитанных произведениях немецких философов. В то же время Шевырев не порывал связей с Мерзляковым, Калайдовичем и Погодиным, с которым он особенно сблизился. Этим объясняется некоторая двойственность Шевырева этого периода — с одной стороны, он начал печатать в альманахах и журналах беллетристические произведения, стихи переводные и оригинальные, с другой — произведения более или менее научного характера: переводы с французского, немецкого и древних языков. В 1825 году Шевырев вместе с Титовым и Мельгуновым перевел с немецкого книгу Тика, почти отожествлявшего творческое вдохновение с откровением и религиозным экстазом. В следующем же году она была напечатана под заглавием "Об искусстве и художниках, размышление отшельника, любителя изящного, изданные Л. Тиком". В 1826 году Шевырев, за отъездом Погодина, заканчивал редактирование издаваемого последним альманаха "Урания". Напечатанные в этом альманахе стихотворения Шевырева, особенно его оригинальное стихотворение "Я есмь", обратили на него внимание А. С. Пушкина, знакомство с которым имело громадное значение для Шевырева. "Беседы с Пушкиным о поэзии и русских песнях, говорил впоследствии Шевырев, чтение Пушкиным этих песен наизусть принадлежит к числу тех плодотворных впечатлений, которые содействовали образованию моего вкуса и развитию во мне истинных понятий о поэзии". Весной того же года Шевырев, вместе с Погодиным, перевел с латинского грамматику церковнославянского языка Добровского и для задуманного кружком Д. Веневитинова альманаха "Гермес" начал переводить в стихах "Валленштейнов лагерь".

Члены кружка Раича давно лелеяли мысль об издании журнала, потребность в котором глубоко сознавалась в литературных сферах. Сильный толчок к осуществлению этой мысли дал приезд в Москву А. C. Пушкина, который выразил желание принять живое участие в издании журнала. Издание журнала, получившего название "Московский Вестник", началось в 1827 году. Редактором был избран Погодин, его помощником скоро сделался Шевырев. На характер нового журнала много повлиял Д. Веневитинов. В своей статье "Несколько мыслей в план журнала" Веневитинов, между прочим, так намечает задачи журнала: "Философия и применение оной ко всем эпохам наук и искусств — вот предметы, заслуживающие особенное наше внимание; предметы тем более необходимые для России, что она еще нуждается в твердом основании изящных наук, и найдет сие основание, сей залог своей самобытности и, следственно, своей нравственной свободы, в литературе, в одной философии, которая заставит ее развить свои силы и образовать систему мышления". Д. Веневитинов умер в самом начале издания, журнала но члены редакций стремились осуществлять его заветы. Оригинальные и переводные статьи философского и эстетического содержания занимали видное место в "Московском Вестнике". Значительное число их (в том числе много без подписи) принадлежало перу Шевырева, проводившего здесь основные положения немецкой романтической эстетики. Отдел критики был в полном распоряжении Шевырева, который также помещал в журнале свои стихотворения и переводы в стихах и прозе. Явления русской литературы, по преимуществу отрицательные, живо и не без остроумия отмечались молодым критиком, что приобрело ему врагов, особенно в лице издателей "Телеграфа" и "Северной Пчелы". В 1828 году Шевырев написал разбор только что вышедшей "Елены" Гете. Гете прислал ему благодарственное письмо, которое было напечатано в "Московском Вестнике". Пушкин писал по этому поводу Погодину: "Честь и слава милому нашему Шевыреву! Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо германского патриарха. Оно, надеюсь, даст Шевыреву более весу в мнении общем, а того-то нам и надобно. Пора уму и знаниям вытеснить Булгарина с братией".

В 1829 году Шевырев отправился за границу, в качестве учителя сына кн. З. А. Волконской, в доме которой собирался цвет тогдашней литературы. Три года, проведенные в Италии, оказали громадное влияние на Шевырева. Он успел прекрасно изучить Рим и все замечательное в других городах Италии, опять стал заниматься классической философией, изучать латинских и греческих писателей, историю древнего и нового искусства, историю Италии средних веков, языки итальянский, испанский, английский и их литературы. Изучение художественных сокровищ Италии, чтение Винкельмана и Лессинга привели Шевырева к убеждению в бесплодности одних теоретических эстетических воззрений и к сознанию необходимости ставить эстетику на прочную историческую основу. Музыкальные вечера у кн. Волконской, в которых принимали участие знаменитые артисты, способствовали развитию эстетического вкуса Шевырева. Отличная библиотека княгини давала возможность не прерывать занятий по русской словесности. К этому времени относится начало сильного увлечения Шевырева личностью и деятельностью Петра Великого. "Всякий вечер непременно, а иногда и утро, — пишет он в своем дневнике, ныне хранящемся в Императорской Публичной Библиотеке в Петербурге, — поставляю себе непременной обязанностью читать жизнь Петра и все до него относящееся" (Дневн. кн. I. Л. 16) и даже слагает пословицу: "Будь человеком по Христу, будь русским по Петру" (там же). О разносторонности интересов и занятий Шевырева в это время свидетельствует его дневник, в котором заметки о России, русском языке, буквах ять и е, русском стихосложении чередуются с мыслями об октаве, стихотворным переводом отрывка из "Освобожденного Иерусалима", заметками о прочитанных древних и новых авторах, о различии между трагедией древней и новой, краткими, довольно меткими характеристиками современных ему русских писателей и ученых, замечаниями о представительном сенате, французской конституций и т. д. Во время пребывания за границей Шевырев надумал планы нескольких исторических драм и написал два действия малоудачной трагедии "Ромул". Статьи о путевых впечатлениях Шевырева и стихотворения помещались в "Московском Вестнике", "Северных Цветах", "Литературной Газете", "Галатее", "Деннице" и "Телескопе". Между прочим, в это время были напечатаны: "План учреждения скульптурной исторической галереи для Московского университета" и статья "О возможности ввести итальянскую октаву в русское стихосложение". Для доказательства правильности своего взгляда Шевырев приложил к последней статье сделанный им перевод VII-й песни "Освобожденного Иерусалима", который навлек на него много насмешек. Увлечение романтизмом у Шевырева все усиливалось. Он всюду находил в это время следы романтизма. В его дневнике, под 1-м июля 1830 г., напр., записано: "До сих пор классически переводили Гомера; надо бы теперь перевести его романтически, чтобы показать, что он брат всем романтикам по поэзии". Между тем в московском университете со смертью Мерзлякова и вступлением на его кафедру Давыдова освободилось место адъюнкта словесности. Погодин стал в письмах убеждать Шевырева готовиться к занятию этого места и чрез влиятельных знакомых подготовлял почву для назначения Шевырева. Шевырев в ответных письмах колебался, какую дорогу ему избрать — ученого или драматурга. Колебания окончились, когда предложение занять вакансию адъюнкта последовало со стороны министра народного просвещения С. С. Уварова. Шевырев не имел ученой степени, которая давала бы ему право на звание адъюнкта, но в университетском уставе 1804 года было сказано: "ежели между природными Россиянами найдутся молодые люди, в какой-либо науке толико успевшие, что представленными печатными или рукописными сочинениями и чтением о заданном предмете лекций удостоверят, что с пользой Университета могут занять место адъюнкта, в таком случае, приобщить их в Университет дозволяется". Совет университета, впрочем, не удовлетворился представленным Шевыревым рассуждением "О возможности внести итальянскую октаву в русское стихосложение" и потребовал представления особой диссертации. Шевырев заперся в своей комнате и через 6 месяцев представил исследование: "Дант и его век", напечатанное потом в "Ученых записках Московского Университета". Диссертация и пробная лекция (Об изящных искусствах в XVI веке) были признаны вполне удачными, и 15-го января 1834 года Шевырев приступил к чтению в университете лекций по истории всеобщей словесности, предметом которых он избрал историю изящной литературы. В 1835 году этот курс был напечатан под заглавием: "История поэзии. Том первый, содержащий историю поэзии индейцев и евреев, с присовокуплением двух вступительных чтений о характере, образовании и поэзии у главных народов Западной Европы". (Подлинные лекции, написанные рукой Шевырева, хранятся в Публичной Библиотеке в Петербурге). Шевырев вступил на кафедру в то время, когда у нас господствовали отвлеченные эстетические теории и еще продолжали сказываться следы ложно-классических взглядов. Лекции Шевырева представляли значительный шаг вперед сравнительно с его предшественниками — Давыдовым и особенно Мерзляковым, пробавлявшимся, главным образом, заимствованиями из сочинений немецкого эстетика Эшенбурга. Молодой профессор не ограничился только эстетическим разбором писателей: к изучению литературных произведений он, первый в Московском университете, приложил выдвинутый в это время на Западе исторический метод. Еще в 1831 г. Шевырев писал в своем дневнике, что русские должны "воплотить философию, скелет, приготовленный немцами, в живое тело истории. Кому, как не русским, преимущественно должно заниматься историей и избрать во всем методу историческую? Русские, как последние, имеют опыт всех народов". (Дневн. кн. I, л. 52). Эту задачу Шевырев стремился осуществить в своем университетском курсе. "Наука должна иметь душой философию, а телом историю" (Ист. поэзии. М. 1835. стр. 3) — вот точка зрения, которую Шевырев высказал во вступительной лекции и настойчиво проводил во всем курсе. В изложении истории всеобщей поэзии Шевырев более всего следовал Шлегелю, вполне разделяя его нерасположение к современным теориям поэзии. "Поэзия, по словам Шевырева, гораздо лучше, многостороннее определяется в истории своей, нежели в эстетике". (Ист. поэзии, стр. 87). Не отвергая теории поэзии как науки, Шевырев не считал возможным признать, что основанием ее могут служить отвлеченные философские умозрения, на каких, напр., построена эстетика Гегеля. Истинная теория нового искусства, по мнению Шевырева, должна быть основана на глубоком сравнительном изучении образцов древних и новых.

Начиная с 1834 года на Шевырева было возложено преподавание правил русского слога студентам всех факультетов, которое он повел путем практическим. Впоследствии Шевырев решился сообщить практическим занятиям более ученый характер, сосредоточив их на разработке источников русской истории и литературы. В 1836 г. Шевырев начал читать историю русского языка по памятникам, положив в основу сравнительное изучение грамматики языков церковнославянского и русского, курс — впервые появившийся в Московском университете. В 1837 году Шевырев получил степень доктора философии за сочинение "Теория поэзии в историческом ее развитии у древних и новых народов". Здесь излагались все главные эстетические теории, начиная от греков до новейшего времени. Это был труд по преимуществу компилятивный, основанный, между прочим, на массе рукописного материала, добросовестно изученного и впервые использованного. Для русской науки высказываемые здесь взгляды были новыми и выгодно рекомендовали молодого ученого. Основной идеей книги является положение, что искусство было прежде теории. Величайшие поэты всех времен действовали без теории. Теория, явившись слишком рано, стесняет художественную деятельность, влияет на нее самым вредным образом, как это и было, напр., во Франции. "Греция, говорит Шевырев, представила нам образцы поэзии, потом теорию, отсюда не ясно ли следует, что и в науке знание образцов, история поэзии должна предшествовать ее теории; что настоящая теория может быть создана только вследствие исторического изучения поэзии, которому мы можем предпослать предчувствие теории в том же роде, как мы нашли оное в поэтических мифах Греции. Как было на деле, так должно быть и в науке" (Теория поэзии. М. 1836. стр. 368). Шевырев распространил свой вывод на современные ему философские эстетики, доказывая, что задачей эстетики должен быть всеобъемлющий опыт и собирание. Защитой только той эстетики, которая вытекает из исторического изучения художественных произведений, Шевырев опередил Белинского, первого периода его деятельности.

Во второе полугодие 1837/1838 г. учебн. года Шевырев приступил к чтению лекций по истории русской словесности, приступил при самых неблагоприятных для него условиях. История русской словесности до этого времени не считалась в числе предметов университетского преподавания, трудов по ней не было, памятники древнерусской литературы оставались в большинстве случаев не изданными, а современное направление литературы и науки в России стремилось порвать связь с стариной, относилось к ней презрительно, выдвигало на первый план социальные запросы и требования. Пламенный патриот, Шевырев вдался в противоположную крайность — излишнее увлечение древнерусской литературой. "При современном направлении нашего пишущего мира, говорил он в 1838 году, история русской словесности принадлежит к числу необходимых потребностей, к числу важнейших вопросов нашего учено-литературного мира. Дух неуважения к произведениям отечественным и дух сомнения во всем том, что славного завещала нам древность, должны же когда-либо прекратиться, и мы можем противодействовать ему только глубоким и терпеливым изучением того, что составляет литературную собственность нашего народа". Приступая к чтению лекций по истории русской словесности, Шевырев не ставил себе никаких рамок. "В истории словесности отечественной все занимательно, поучительно и необходимо. Наше патриотическое участие не полегает границ между великим и малым. Мы даже иногда охотнее останавливаемся на какой-нибудь мелочи, не столько нам известной, нежели на произведении великом, которое с детских лет есть уже собственность нашей памяти". Чрезмерные патриотизм и религиозность Шевырева шли в ущерб научным достоинствам лекций и придавали его курсам полемический характер. Целью своих лекций Шевырев ставил "содействовать разрешению первого вопроса в современном нам образовании: как бы породнить Россию древнюю с Россией новой, как в этих блестящих формах этой новой России воскресить дух ее древней жизни и вызвать все заветные предания наших предков, одним словом, как в современной жизни нашей и в словесности, ее отражении, примирить навсегда нашу чистую коренную народность с европейским образованием". Характерной чертой нашей древней словесности, в отличие от западных, Шевырев указывал (во вступительной лекции) то, что "мы совершенно чужды памятников языческих; отсюда истекает чисто религиозный характер нашей древней словесности". В 1845 г. Шевырев издал первый том своей "Истории русской словесности" (II том был издан в 1846 г., III ― 1858 г., IV ― 1860 г.), в основу которой легли публичные лекции Шевырева, читанные в 1844/5 уч. году. Этот труд является ценным, как первый опыт систематического, основанного на изучении памятников, изложения истории древней русской литературы. Значение этого труда обусловливалось обилием положительных сведений, какие здесь сообщались, и тем толчком, какой он дал к усилению научной разработки древнего периода русской словесности. Слабой стороной этого произведения Шевырева является его излюбленные тенденциозные взгляды, которые он проводил здесь так же настойчиво, как и на лекциях, частое неуменье отделить исторический факт от народного предания о факте и вытекавшее отсюда искаженное изображение древнерусской жизни; увлечение гипотезами, которые Шевырев плохо разграничивал от фактов, в результате чего получалась, как несомненное, установление генетической связи между философией Гегеля и мыслями послания Никифора к Мономаху, между возвышением Москвы и личностью Даниила Заточника.

На первых порах университетские лекции Шевырева пользовались большим успехом у студентов, которых подкупали богатство содержания лекции, искренность и любовь к науке молодого профессора. Но уже на второй год профессорской деятельности Шевырева отношения студентов изменились. Друг Шевырева, Погодин, объяснил это напыщенностью и цветистостью лекций Шевырева, тяготением его к аристократическому кругу, куда он получил доступ чрез женитьбу на воспитаннице кн. Б. В. Голицына, Софии Борисовне Зеленской. Неприятное впечатление производило искательство Шевырева пред сильными, доходившее до описывания в газетах великосветских балов. Но были и более глубокие причины нерасположения студентов к Шевыреву. Это были — патриотически-полемический тон его лекций, отрешение от политических и общественных вопросов, отрицательное отношение к входившей тогда в моду системе Гегеля, враждебные отношения к "западникам", в том числе и к популярному среди студентов Т. Н. Грановскому. Своих взглядов на Грановского Шевырев не скрывал и проводил их настолько энергично, что Грановский, во время своих публичных лекций, принужден был оправдываться в взводимых на него Шевыревым обвинениях (Барсуков, т. VII, стр. 116). Сам Шевырев к студентам относился очень внимательно: усердно руководил их занятиями, помогал указаниями, книгами и даже деньгами и заступничеством. Он рано обратил внимание и начал выдвигать своих даровитых учеников Тихонравова и Буслаева, которые, впрочем, мало заимствовали у Шевырева и могут быть названы его учениками скорее только по имени.

В 1888 году Шевырев снова уехал за границу и пробыл там более двух лет. За границей в этот раз он посещал лекции археологического института в Риме, слушал лекции в Берлине, Мюнхене, Париже и Лондоне, изучал постановку образования в средних и низших учебных заведениях Веймара, Мюнхена, Лозанны и Парижа; работал в библиотеках, сближался с западноевропейскими учеными. В это время Шевырев познакомился с Баадером, беседы с которым имели сильное влияние на Шевырева, нашедшего в них подтверждение и дальнейшее развитие своих воззрений. Баадер был последователем мистика Иакова Бема, влияние взглядов которого испытали на себе Тик, Шлегель и Шеллинг. В своих беседах с Шевыревым Баадер опровергал положение философской системы Гегеля. Шевырев вполне соглашался с Баадером и, следуя Шлегелю, признавал, что начало истинной философии в подчинении знания вере. Беседам с Баадером Шевырев посвятил статью в "Москвитянине" за 1841 год и много страниц в своем дневнике. Из заграничного путешествия Шевырев вывез еще более увеличившееся нерасположение к философии Гегеля, отвращение к современному Западу, зараженному "развратом мысли", и убеждение, что русские люди должны поневоле ограничиться только богатым прошлым Запада и искать своего в нашей древней истории. С такими взглядами приступил Шевырев к дальнейшим чтениям по истории русской словесности. В 1844/5 уч. году Шевырев прочитал публичный курс лекций по истории русской словесности. Лекции имели успех в обществе и среди славянофилов, особенно ценный для Шевырева ввиду того, что за год пред тем Москва увлекалась лекциями Грановского. В следующем году Шевырев читал новый публичный курс об истории всеобщей поэзии. Успех был несравненно меньше. Летом 1847 года Шевырев предпринял поездку в Кирилло-Белозерский монастырь и нашел в его библиотеке несколько неизвестных дотоле памятников. Результатом явилась книга — "Путешествие в Кирилло-Белозерский монастырь". Труд этот представляет из себя отрывочные путевые заметки, проникнутые обычными тенденциями Шевырева; научный интерес представляли немногие главы.

С уходом И. И. Давыдова Шевырев остался старшим профессором русской словесности и был утвержден деканом первого отделения философского факультета. Тяжелый характер Шевырева явился причиной постоянных столкновений с профессорами и студентами. Отношения с профессорами особенно обострились, начиная с 1851 года, когда профессора забаллотировали Шевырева и избрали деканом Грановского, но министр не утвердил выборов, и Шевырев имел неосторожность согласиться сохранить за собой звание декана. В этом же году Шевыреву была поручена кафедра педагогики, а в следующем — он был избран ординарным академиком Императорской Академии Наук. Еще ранее Шевырев был удостоен степени доктора философии Королевским Пражским университетом и избран членом художественного общества в Афинах, общества северных антиквариев, филологического общества в Аграме. Ko дню юбилея Московского университета Шевырев написал историю университета, несколько биографий профессоров, издал биографический словарь профессоров, написал для акта речь и стихи. В 1857 году неожиданно прервалась служебная деятельность Шевырева. В заседании совета Московского художественного общества гр. Бобринский энергично обрушился на некоторые русские порядки. Шевырев увидел в этом стремление опозорить Россию, стал горячо заступаться. Возгорелся спор, перешедший на личную почву и закончившийся дракой. В результате Шевырев был уволен от службы и ему было предписано ехать в Ярославль, затем позволено остаться в Москве, но Шевырев, усиленно поработав в синодальной и Волоколамской библиотеках и издав 3 и 4 части своей Истории словесности, уехал за границу. Помимо ученой деятельности, Шевырев известен и как критик. Начавшись в "Московском Вестнике", продолжаясь в "Телескопе", "Молве" и "Московском Наблюдателе", критическая деятельность Шевырева достигла особенного развития в "Москвитянине", журнале, основанном в 1841 году Погодиным. По той горячей полемике, которую Шевырев вел с "западниками", многие считали его славянофилом. Этот взгляд разделял и сам Шевырев. Поводом к этому послужило также и то обстоятельство, что в своих критических статьях Шевырев имел обыкновение взять одну или несколько идей славянофильства и выразить их в красноречивой, резкой форме. Такой излюбленной идеей Шевырева была напр. мысль о гниении Запада, которую он доводил до крайности. "В наших искренних дружеских тесных сношениях с Западом мы имеем дело с человеком, носящим в себе злой, заразительный недуг, окруженным атмосферой опасного дыхания. Мы целуемся с ним, обнимаемся, делим трапезу мысли, пьем чашу чувства — и не замечаем скрытого яда в беспечном общении нашем, не чуем в потехе пира будущего трупа, которым уже пахнет" ("Москвитянин" 1841. № 1, стр. 247). Вот образец критического красноречия "славянофила" Шевырева. При более внимательном сопоставлении взглядов Шевырева с учением славянофилов оказывается, что Шевырев расходился с славянофилами в самых кардинальных пунктах, начиная с их излюбленной идеи о подчинении личного произвола общественной воле, и его взгляды не идут дальше выражения идей официальной народности. Причисление Шевырева к славянофилам являлось в то время вполне понятным: в печати тогда учение славянофилов почти не появлялось, и даже Белинский смешивал идеи славянофилов с идеями "Москвитянина".

Как критик, Шевырев часто заблуждался и слишком далеко проводил свои излюбленные взгляды. Смело и резко высказывая свои мнения, он вел ожесточенную борьбу с литературными деятелями других направлений. Особенно интересной представляется его война с Белинским, которому Погодин и он "не могли простить дерзких и невежественных выходок против Словен, против Древней Русской Истории, против Русских писателей прошедшего века, против начал Русской жизни" (Восп. о Шевыр., стр. 26). Нужно заметить, что активную борьбу с "западниками" в "Москвитянине" вел один Шевырев; Погодин уклонялся от нее и во многом не одобрял действий Шевырева. В своей борьбе с Белинским Шевырев доходил до крайностей, до изображения его в виде рыцаря без шляпы, на щите у которого громадными буквами написано: "убеждение", и обличений в отсутствии убеждений, в переменчивости, в наглости и т. п. (Москвит. 1842 г. № 1, стр. XXVIII). Шевырев до некоторой степени страдал литературным дальтонизмом. Восхваляя за хороший "Карамзинский" слог Жуковского, Пушкина, Лермонтова, наряду с ними Шевырев отмечал, как выдающиеся явления русской литературы, произведения Ф. Глинки, г-жи Зенеиды P., г-жи Шишкиной, Зражевской, Жуковой и упрекал за недостатки слога Полевого и Кукольника ("Москвит." 1842 г. № 3). Отмечая, как выдающиеся по талантливости, произведения Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Шевырев в то же время высказывал очень своеобразные суждения об этих писателях. Он утверждал напр., что главной чертой произведений Пушкина является эскизность. "Произведения Пушкина, рассматриваемые в их совокупности, — чудные массы, готовые колонны, или стоящие на месте, или ждущие руки воздвигающей, доконченные архитравы, выделанные резцом украшения, и при этом богатый запас готового дивного материала. Да, да, вся поэзия Пушкина представляет чудный, богатый эскиз недовершенного здания, которое русскому народу и многим векам (то жизни предназначено долго, еще долго строить и славно докончить". ("Москв." 1841 года № 9). Лермонтова Шевырев упрекал в неправильности слога, отсутствии определенности, считал его лишь подражателем Пушкина, Жуковского и Бенедиктова; грустные стихотворения Лермонтова, по мнению Шевырева, плоды хандры, иногда посещающей поэта, и лучше было бы, если бы поэт их не печатал. Гоголь, по словам Шевырева, за очень малыми исключениями, лишь рисовал карикатуры провинциальных типов да подражал Тику и Гофману. Шевырев рекомендовал ему перейти к изображению высшего светского общества. Не в силах оказался Шевырев установить отчетливый, определенный и правильный взгляд на "Переписку". Шевырев не всегда был доволен слогом Гоголя и даже при втором издании "Мертвых Душ" исправлял стиль предисловия (Письма Шевыр. к Гоголю. "Отч. Имп. Публ. Библ." 1893 г. Прил. стр. 29). В первых произведениях Григоровича и Тургенева Шевырев видел признаки упадка русской литературы — отсутствие художественной совести, отрицание коренных начал народной жизни ("Москвит." 1848 г. № 1); зато Шевырев не знал границ, восхваляя Бенедиктова, и считал его главой нового периода русской литературы. Довольно метко определил особенности Шевырева, как критика, Самарин. "В Шевыреве нет той простоты и смирения, писал он Аксакову, без которых не может быть доступна тайна художественного произведения. Я считаю его неспособным забыть себя в присутствии высокого создания, забыть, что он критик, что он изучал искусство, что он был в Италии и потому должен понимать и видеть больше, лучше и прежде других, которые не были в Италии и не изучали искусства... Ему будет совестно пред собой, если он увидит в художественном произведении только то, что может видеть всякий. Нет, он придумает что-нибудь помудренее и поставит свою выдумку между читателем и произведением". (Барсук. VI, стр. 296—297). В заслугу Шевыреву, как критику, можно поставить то, что в основу своих суждений он полагал данные науки и добросовестное изучение и искренно стремился к беспристрастной оценке литературных произведений. Шевырев всю свою жизнь вращался в литературных кружках и был в сношениях со многими писателями и учеными. Из писателей Шевырев был особенно близок с Гоголем, которому оказывал много услуг: держал корректуру его сочинений, возился с книгопродавцами, ведал его финансовые дела. После смерти Гоголя Шевырев принимал деятельное участие в разборе его бумаг и хлопотах о посмертном издании его сочинений. Среди хранящихся в Императорской Публичной Библиотеке бумаг Шевырева есть целая пачка, озаглавленная: "Бумаги, касающиеся Гоголя и издания его сочинений". Насколько Гоголь ценил Шевырева, можно судить из его письма к Смирновой, "Если вы, писал Гоголь, будете когда в Москве, не позабудьте познакомиться с Шевыревым. Человек этот стоит на точке разумения высшей, чем все другие в Москве, и в нем зреет много добра для России" ("Барсуков", VIII, стр. 558). Памятником сношений Шевырева с писателями и учеными осталась обширная переписка, представляющая значительный интерес для историка литературы. Сохранившиеся письма хранятся в Публичной Библиотеке в Петербурге. Издана из них незначительная часть (некоторые с пропусками) в "Русском Архиве", приложениях к отчетам Императорской Публичной Библиотеки, "Русской Мысли", "Вестнике Европы", "Русском Обозрении"; письма Гоголя ― в некоторых изданиях собрания его сочинений.

Шевырев не чужд был интереса к общественным вопросам, но смотрел на них довольно своеобразно. Вопросом об освобождении крестьян он очень живо интересовался и из-за границы стихами приветствовал день 19-го февраля; но судебной реформе он не вполне сочувствовал, особенно странными казались ему институты прокуратуры и адвокатуры. "Не думаю, писал он Погодину, чтобы у нас могла приняться эта судебная комедия, разыгрываемая адвокатом власти всегонительной и адвокатом красноречия всеоправдывающего. Думаю, что русский человек адвокату своей неправды способен будет публично сказать: "Да ведь ты все лгал, а я в самом деле убийца", ("Восп. о Шевыр.", стр. 49).

За границей Шевырев не прекращал работ по своему предмету. В феврале и марте 1861 года он прочитал во Флоренции курс истории русской словесности в 12 лекциях, а в ноябре занялся приготовлением к печати своей книги Storia della litteratura Russa, в которой намеревался познакомить итальянцев с произведениями русской словесности. В начале 1862 года Шевырев читал публичные лекции в Париже, обнимавшие историю русской литературы до Пушкина, Гоголя и Лермонтова включительно. Летом 1862 года Шевырев должен был серьезно приняться за леченье. Не вполне оправившись от болезни, Шевырев возобновил свои занятия и даже начал диктовать курс истории русской словесности и готовиться к чтению нового публичного курса, предметом которого он хотел, между прочим, взять произведения Тургенева и А. Толстого. Болезнь Шевырева стала усиливаться, но он не оставлял занятий, продолжал диктовать свой курс и в январе 1864 года дошел до Карамзина и Жуковского и мечтал приступить к произведениям Пушкина. Осуществить этого Шевыреву уже не удалось — он слег в постель и 8 мая 1864 г. скончался в Париже. В России известие о смерти Шевырева было принято равнодушно: обстоятельства ухода его из университета отодвинули память о былых заслугах Шевырева, как ученого, профессора и писателя; некролог появился только в "Дне" Аксакова, да еще в "Московских Ведомостях" ученик Шевырева Тихонравов в немногих словах беспристрастно оценил деятельность своего учителя.

Произведения Шевырева. Гимн религии. М. 1821, 4°. — Гимн солнцу. 1822. 4°. — Человеколюбие. 1823. 4°. — Речь заключительная (В Унив. Благородн. Панс.). M. 1823. 4°. — Речь о влиянии поэзии и красноречия на счастие гражданских обществ, 1822. 4°. — В Бозе почиющей Благотворительницы народа. Стихотворение. М. 1828. — Сикст V. Библиот. для чтен. 1834 г. Окт. — Дант и его век. Учен. Зап. Московск. Ун. 1833, 1834 гг. — Характеристика образования и поэзии главнейших народов Западн. Европы. Учен. Зап. Московск. Ун. 1834. Сент. — История поэзии. М. 1835. т. I. (Переизд. 1887) — Теория поэзии в историческом ее развитии у древн. и нов. народов. M. 1836. (Переизд. 1887). Общее обозрение русск. словесности. M. 1837. — О славянских рукописях Ватиканск. библ. Ж. М. Н. Пр. 1839. — Об отношении семейн. воспит. к государственному. М. 1842. Разбор: "Данница", литерат. газ., посвящен. Словенским предметам, издав. П. Дубровским. M. 1842.—17, 18 и 19 мая 1844 г. в Москве. О кончине кн. Д. В. Голицына. M. 1844. — Кн. Д. В. Голицын. M. 1844. — Антиохийская церковь. М. 1844. (Из "Москвитян.". 1844, № 11). То же. 1850. (Из "Журн. Мин. Вн. Д."). — История русской словесности. М. т. I. 1845, II—1846, III—1868, IV—1860; I — II переизд. 1859—1860, I — IV—1887. — Некролог Языкова. Моск. Городок. Листок 1847. №№ 6—7. — А. А. Прокопович-Антонский. Воспоминание, посвященное воспитанникам унив. благ. панс. М. 1848. — Поездка в Кирилло-Белозерск. мон. в 1847 г. M. 1850. — Нилосорская пустынь. M. 1850. — Рафаэлевские картоны, принадлежащие А. Д. Лухманову. M. 1851. 12°. — Рафаэлевские картоны ковров ватиканских. М. 1851, 12°. — Ответ на возражение гр. С. Г. Строгонова. По вопросу о Рафаэлевских картонах. М. 1851. 12°. — Несколько слов по случаю последней статьи гр. С. Г. Строганова. М. 1851. 12°. — Учебное заведение Н. И. Цветкова. М. 1851. 4°. (То же. СПб. 1864. 4°). — Очерк ист. живописи. 4 публ. лекц. М. 1852. — О цели воспитания. СПб. 1852. — Вступление в педагогию. СПб. 1852. — О значении Жуковского в русск. жизни и поэзии. М. 1853. — Речь, произнесенная в день празднования 50 л. юбилея Ярославского Демидовского Лицея. Ярославль. 1856. — Обозрение русской словесности в XIII в. СПб. 1854. — Ист. Имп. Московск. унив. М. 1855. — Речь и стихи на 12 янв. 1855 г. Ист. зап., речи, стихи и отч. Моск. унив. чит. 12 янв. 1855 г. М. 1855. — Хоры и строфы в честь столетнего праздника Имп. Московского Университета. М. 1855. 4°. — Обозрение столетнего существования Имп. Московского Университета. Речь. M. 1855. — Влад. Ив. Назимову, Господину Попечителю Московского Учебного Округа. Строфы, читанные за обедом, данным Его Прев — ву членами Имп. Моск. Унив — та 6 февр. 1855. M. 1855. — О истине и любви. Слово по случаю торжества священного миропомазания и венчания на царство Государя Императора Александра II. М. 1856. 26-го авг. 1856 г. в Кремле. M. 1856. В лист. — Речь в память Шиллера. М. 1859. — Афонские иконы Византийского стиля в живописных снимках, привезенных в Спб-г П. И. Севастьяновым. СПб. 1859 г. — Storia della litteratura Russa. Fírenze. 1862. — Лекции по русск. яз., чит. в Париже в 1862 г. СПб. 1884. — Воспом. о Пушкине. Русск. Обозр. 1893. №№ 4, 5 (перепечат. у Майкова: Пушкин. СПб. 1899). — Вадим, либретто к оп. Верстовского. М. 1832. — Стихотворения, стихотворн. переводы и критич. статьи помещены в Московск. Вестнике, Галатее, Телескопе, Молве, Литерат. Газете, Северн. Лире, Северн. Цветах, Моск. Наблюдат., Журн. Мин. Народн. Просв., Московск. Вед. и особ. Москвитянине.

О Шевыреве u его произвед. Литерат. новости и слухи. Молва. 1832. №№ 67, 68, 79. ― Θ. Ястребцов. О признаке совершенства в изящн. иск. замеч. на мнен. С. П. Шевырева. Моск. Телегр. 1833. — Н. В. Сушков. Восп. о Моск. унив. благ. панс. M. 1858. — Отчеты Имп. Ак. Наук за первое десятилетие. СПб. 1852. — Биографич. словарь проф. Московск. унив. 1755—1855. M. 1855. ч. II. — Геннади. Литература русской библиографии. СПб. 1858. — Буслаев. Смоленск. легенда о Меркурии. Летописи русск. литер. и древност., изд. Тихонравовым. т. II. М. 1859. — Кениг. Очерки русской литературы. СПб. 1862. Отчеты Имп. Акад. Наук по отд. русск. яз. и словесн. за 1852—1865 гг. (Перепеч. в трудах Я. Грота, т. III). — Тихонравов. Некролог Шевырева. Моск. Вед. 1864. № 107. — Некролог Шевырева. День. 1864. — Речь и отчет, Имп. Московск. ун. чит. 12 янв. 1865 г. М. 1865 (Перепечат. в соч. Тихонравова. М. 1898. т. III. ч. 2). — М. Погодин. Воспоминания и известия о смерти Шевырева. Р. Арх. 1865. — Краткие сведения о русск. писат. и ученых, умерш. в 1864 г. Р. Арх. 1866. — Утро. Лит. и полит. сборн. М. 1866. ― Русский, 1867. №№ 15—16. — Н. Суворов. К ист. Вологды. Прибавл. к Вологодск. епарх. вед. 1868. №№ 4, 5. — Погодин. Воспоминание о Шевыреве. Ж. М. Н. Пр. 1869. кн. 2 (и отдельно). — Муравьев. Знакомство с русск. поэтами. Киев. 1871. — Трутовский. Рассказы о Шевыреве. Худож. журн. 1881. № 5. — Афанасьев. Восп. о Московск. универс. 1843—1844 гг. Р. Стар. 1886. Авг. — А. С. Пушкин. Об истории поэзии Шевырева. Соч. СПб. 1887. т. V. — Арсеньев. Словарь писателей средн. и нов. пер. русск. лит. СПб. 1887. — Бестужев-Рюмин. Рецензия на кн. Барсукова. Ж М. Н. Пр. 1889. Апр. — (Н. Колюпанов), Биография Кошелева. М. 1889. т. I, кн. 1 и 2. — Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русск. литер. СПб. 1893. — Белинский. Соч. М. 1898. Изд. Мошкина тт. I — III. — Языков. Шевыреву. Стихотвор. т. I. Деш. библ. Суворина. СПб. 1898. — Л. Майков. Пушкин. Биогр. материалы. СПб. 1899. — Иванов. История русск. критики. СПб. 1900. т. II. ― Барсуков. Жизнь и труды Погодина. — Кирпичников. Между славянофилами и западниками. Очерки по ист. нов. русск. лит. т. II. М. 1903. и др. — Письмо С. Т. Аксакова к Шевыреву (соч. С. Т. Аксакова т. III, стр. 433—440). Л. Н. Майков: "Воспоминания Шевырева о Пушкине ("Русск. Обозр." 1893, № 4 и 5). Письмо Шевырева о русской церкви в книге Бадера: "Sur le Catholicisme de l´Orient et d´Occident. Письмо Шевырева к H. В. Сушкову в книге Сушкова: "Моск. Университ. Благородн. пансион, приложение, стр. 75—77. Письмо Шевырева об опере Вадим ("Молва". 1822, № 83, стр. 332). М. П. Погодин: "Из воспоминаний о С. П. Шевыреве. М. 1865. (Из "Рус. Арх.", 1865, № 3). Плетнев: "История поэзии. Соч. Шевырева". (Отчет о VI-м присужд. Демидов. премии. "Вестник Евр." 1871, № XI, стр. 342—343. (Из письма Чаадаева к Плетневу) Шестаков: "Моск. Унив. в 40-х гг. ("Русск. Стар." 1887, № 9, стр. 656) И. Смельницкий: "С. П. Шевырев и его взгляды на задачи обществен. воспитания ("Филолог. Зап.". 1898, № 2). Погодин: "Открытие надгробного памятника С. П. Шевыреву ("Русский" 1867, № 15—16). Словари: Ефрона, Крайя, Толя, А. П. Добрыв: Биографий русских писателей. СПб. 1900, стр. 503—504.

Н. Ч.

{Половцов}

Шевырев, Степан Петрович

(1806—1864) — историк русской словесности, критик и поэт. Из дворян Саратовской губернии. В 1818 г. Ш. был отдан в московский университетский пансион; в это время здесь директором был Прокопович-Антонский, а инспектором — Ив. Ив. Давыдов, тогда еще шеллингианец. При пансионе было литературное общество; основанное Жуковским, оно чтило и хранило его традиции. Вообще в пансионе романтические влияния были преобладающими. Всегда необыкновенно усердный и славолюбивый, Ш. окончил первым в 1822 г. пансион, хотел перейти в университет и держать здесь кандидатский экзамен, но по формальным условиям не мог сделать этого. Все-таки он некоторое время посещал университет и слушал лекции Каченовского, Мерзлякова, Давыдова. В конце 1823 года он определился на службу в московский архив министерства иностранных дел. Здесь вошел он в кружок своих сослуживцев, "архивных юношей", деятельно занимавшихся немецким романтизмом и Шеллинговой философией (братья Киреевские, братья Веневитиновы, Титов, Мельгунов и др.). Другой кружок, в котором бывал Ш., собирался у Раича: тут занимались изящной литературой. В это же время Ш. сошелся с Погодиным; знакомство перешло в тесную дружбу до самой смерти. Ш. всегда был верным соратником Погодина, помощником в его литературных предприятиях. Главным предметом занятий Ш. в первые годы по окончании курса были немецкая литература и философия Шеллинга. Романтизм и Шеллинг повлияли существенным образом на склад мировоззрения Ш. и на его теоретические взгляды в области искусства. В 1825 г. Ш., вместе с Титовым и Мельгуновым, перевел книжку Тика и Вакенродера "Об искусстве и художниках": в этой книге искусство почти отождествлялось с религией. В это время Ш. начал печатать свои стихи, но особенный простор его литературным занятиям открылся с основанием в 1827 г. "Московского Вестника". Журнал затеяли молодые московские шеллингианцы, Пушкин принял его под свое покровительство; редакция была поручена Погодину. Ш. был его ближайшим помощником: он печатал тут свои теоретические статьи, стихотворения и многочисленные переводы. Крупнейшие из последних — переводы "Лагеря Валленштейна" и "Конрада Валленрода". Критические статьи Ш. в "Московском Вестнике" были направлены против Булгарина, "Телеграфа" и "Северной Пчелы". Несмотря на незначительное распространение журнала, статьи Ш. пользовались некоторым влиянием; его эстетические разборы, обнаруживавшие знакомство с немецкой эстетикой, были шагом вперед сравнительно с этюдами Мерзлякова. Особенную славу доставил Ш. разбор второй части "Фауста": ничего замечательного этот разбор не представлял, но он вызвал комплимент Гете. В 1829 г. Ш. принял предложение княгини Зинаиды Волконской заняться воспитанием ее сына и уехал в Италию. Здесь он пробыл до середины 1832 г.

За границей Ш. много и усидчиво занимался западными литературами и искусством, главным образом итальянскими; в этот период он сильно увлекался опытами в драматическом роде, но из них ничего не вышло. Из Италии Ш. присылал свои стихи и путевые заметки в различные журналы ("Галатея", "Московский Вестник", "Телескоп, "Литературная Газета"). В "Телескопе" же он поместил крупнейшее свое заграничное произведение: "О возможности ввести итальянскую октаву в русское стихосложение, с приложением в качестве образца перевода этим размером VII песни "Освобожденного Иерусалима"". Ближайшее изучение памятников искусства и таких теоретиков, как Винкельман и Лессинг, заставило Ш. изменить взгляды на теорию искусства и отказаться от метода и крайностей романтической эстетики. Ш., по его словам, увидел, как бесплодны одни эстетические воззрения отвлеченных теоретиков Германии, и для него выяснилась необходимость изучения теоретических вопросов в их историческом развитии и их связи с произведениями поэзии.

Вернувшись из-за границы, Ш., по предложению С. С. Уварова, занял место адъюнкта по кафедре истории русской словесности. Так как он не имел ученой степени, то факультет, приняв во внимание его исследование об октаве, обязал его представить диссертацию: в 1833 г. Ш. написал с этой целью исследование "Данте и его век" ("Ученые Записки Московского Университета", 1833, № 5; 1834, № XI). Первые университетские курсы Ш. были посвящены всеобщей истории поэзии и теории поэзии (1834—1835). Его чтения были напечатаны в 1836 г.: "История поэзии" (том 1-й, единственный), содержащий в себе историю поэзии индийцев и евреев, с приложением двух вступительных чтений о характере образования и поэзии главных народов новой Западной Европы" и "Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов" (в 1887 г. обе эти книги вышли вторым изданием). В свое время обе эти книги, являвшиеся солидными компиляциями, стояли на уровне науки и представляли последнее слово университетской эстетики. В основу исследований Ш. были положены здравые мысли об историческом изучении поэзии, как основании всяких эстетических теорий ("поэзия лучше, многостороннее определяется в истории, нежели в эстетике"), о первенстве искусства перед теорией ("В науке знание образцов, история поэзии должна предшествовать ее теории; настоящая теория может быть создана только вследствие исторического изучения поэзии"). В изложении истории поэзии Ш. следовал главным образом Шлегелю, а образцом эстетики для него был труд Жан-Поля. Главным предметом его университетского курса была история русской словесности, преимущественно древней. С ученой точки зрения, его курс, основанный на изучении сырого материала и впервые систематически вводивший в академический обиход древнюю словесность, имел известное значение, хотя нужно признать, что лучшие ученики Ш. — Буслаев и Тихонравов, — ученики его только формально и не из лекций Ш. вынесли свой обильный результатами метод. "Чтения по истории русской словесности" были главным ученым трудом Ш. (отд. изд. ч. 1 — 1845; ч.2 — 1846; ч. 3 — 1858; ч. 4 — 1860; переиздано в 1887 г. в СПб.). В настоящее время они любопытны лишь как образец своеобразной публицистики.

Ш. принимал деятельное участие в текущей литературе и в наполнявшей журналистику того времени борьбе западников со славянофилами. Несмотря на то что Ш. был в хороших личных отношениях со славянофилами и, выступая на защиту их взглядов, искренно считал себя их приверженцем, Ш., как и его друга, Погодина, нельзя отождествлять со славянофилами. В личности Ш. совершенно не было тех замечательных достоинств, которые так отличали первых славянофилов, не было ни благородства, ни возвышенного идеализма; наоборот, он был полон житейского благоразумия, которое помогало ему устраивать свою судьбу. Это был "человек самолюбивый до мелочей, любитель почестей, искательный и готовый при случае подгадить" ("Русская Старина", 1886, август). Ш. являлся представителем теории официальной народности: ей он служил и в жизни, и в своих сочинениях. Как журналист, Ш. выступал в "Московском Наблюдателе" (первой его редакции, осн. в 1835 г.) и "Москвитянине" (осн. в 1841 г.). Крупнейшие статьи Ш. в первом журнале ("Словесность и торговля", "Брамбеус и юная словесность") были направлены против авторитетной в то время "Библиотеки для Чтения" Сенковского. Центр публицистической деятельности Ш. — в статьях "Москвитянина", в которых Ш. вел борьбу с западничеством и с такими противниками, как Белинский. Он защищал основы учения и полемизировал. Пуская в ход всевозможные риторические фигуры, Ш. доводил до утрировки положения славянофилов: одной из любимых его тем было гниение Запада; цивилизацию западную он считал ядовитой, весь Запад представлялся ему гниющим трупом. "В наших дружеских тесных сношениях с Западом мы имеем дело с человеком, носящим в себе злой, заразительный недуг, окруженным атмосферой опасного дыхания. Мы целуемся с ним, делим трапезу мысли, пьем чашу чувства" — вот образец риторических словоизвержений Ш. ("Взгляд русского на образование Европы", "Москвитянин", 1841, № 1). Такие два явления, как реформация и революция, казались Ш. просто болезнями. В своих статьях о литературных произведениях, писанных в таком же напыщенном тоне, Ш. делал сравнительные историко-литературные сопоставления и эстетическую оценку, но он положительно не обладал литературным вкусом. Высмеивая всех новых писателей, которые выдвигались в западнической литературе, Ш. писал восторженные статьи о Бенедиктове, высокомерно отзывался о поэзии Лермонтова, выставляя на первый план Масальского и Каменского и т. п. (см. обзоры словесности в "Москвитянине"). В 1844 г., в pendant к лекциям Грановского, Ш. прочел публичный курс истории русской словесности, потом изданный. "История русской словесности" посвящена была проповеди тех же идей. В древнюю Русь Ш. помещал все свои идеалы нравственного развития. Высший идеал для личности и народа видел Ш. в смирении; весь смысл прошлой истории и политика будущего заключалась в "принижении личности". Ш. доходил в своем увлечении до того, что философию Гегеля выводил из мыслей послания Никифора к Мономаху. В полемике Ш. с Белинским встречается целый лексикон ругательств по адресу последнего: "рыцарь без имени, литературный бобыль, журнальный писака навеселе от немецкой эстетики" и т. д. Немудрено, что Ш. был постоянной мишенью для Белинского, высмеивавшего его язвительно и тонко. Кроме теоретических и полемических, Ш. не пренебрегал и другими путями для своей защиты. По поводу "Похвального слова Петру Великому" Никитенко Ш. писал: "это и неприлично, и безнравственно в смысле и религиозном, и патриотическом, и исторически ложно". Белинскому эта фраза казалась доносом.

В 1837 г. Ш. был сделан экстраординарным профессором, а по уходе И. И. Давыдова, в 1847 г., занял кафедру по истории русской словесности и был назначен деканом. Кроме того, Ш. прошел все академические степени, кончая степенью ординарного академика. Энергична была деятельность Ш. перед столетним юбилеем университета: он написал историю университета, издал биографический словарь профессоров, в котором ему принадлежало несколько биографий. Из других трудов Ш. выдается "Описание поездки в Белозерский монастырь", интересное для историка древней письменности. Ш. не пользовался симпатиями ни в студенческой среде, ни в профессорской. В профессорской среде Ш. вызывал большое неудовольствие своей резкостью, придирчивостью. Даже его друг Погодин отзывается о нем следующим образом: "с возбужденными всегда нервами вследствие усиленной работы и разнообразных занятий, он делался иногда, может быть, неприятным или даже тяжелым, вследствие своей взыскательности, требовательности, запальчивости и невоздержанности на язык". В 1857 г. неожиданно завершилась служебная деятельность Ш. На заседании совета московского художественного общества Ш. затеял жестокую ссору с графом Бобринским; протест последнего против некоторых русских порядков Ш. принял за попытку опозорить и унизить Россию и счел нужным вступиться за родину. После обмена ругательств произошла свалка: граф Бобринский смял Ш. и даже повредил ему ребро. По Высочайшему повелению, Ш. был уволен от должности профессора. Первоначально ему было предписано выехать в Ярославль, и только ввиду его болезни он был оставлен в Москве для излечения. Эта катастрофа надломила силы Ш. Он занимался еще историей словесности, но уже не так напряженно. В 1860 г. он выехал за границу и уже не возвращался в Россию. В 1861 г. он прочел во Флоренции курс по истории русской литературы, изданный в 1862 г. ("Storia della litteratura russa"); в 1863 году о том же читал лекции в Париже ("Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 г.", СПб., 1884; см. также т. 33-й "Сборника отд. русского языка и словесности Академии Наук"). В Париже и умер Ш., 8 мая 1864 г.

Главным источником биографических сведений о Ш. является "Словарь профессоров Московского Университета" (т. II, автобиография); ст. Погодина, "Воспоминания о Ш." ("Журнал M. H. Пр.", 1869, кн. 2) и труд Барсукова, "Жизнь и труды Погодина". См. также ст. Тихонравова в "Сочинениях" (т. III, вып. 2); некролог в "Отчетах Имп. Академии Наук отд. русского языка и словесности за 1855—1865 г." (стр. 412—418); в "Биографии Кошелева" (т. I, вып. 2). Много данных о Ш. рассеяно по историческим журналам. Письма Ш. к Гоголю — в "Отчете Публичной Библиотеки за 1893 г.". О Ш. говорится во всех сочинениях, посвященных сороковым годам. Тонкая и верная характеристика Ш. дана H. Г. Чернышевским в "Очерках гоголевского периода" (СПб., 1892, стр. 106—155). О критических статьях Ш. см. в книге И. И. Иванова "История русской критики" (т. 2).

Щ.

{Брокгауз}

Шевырев, Степан Петрович

ординарный академик Имп. акад. наук, по отделению русск. языка и словесности; был проф. в Москов. университете; р. в Саратове, 18 окт. 1806, † в Париже 8 мая 1864 г., погребен в Москве.

{Половцов}

Шевырев, Степан Петрович

(1806—1864) — историк литературы, публицист, профессор Московского университета, академик. Был близок с М. П. Погодиным, в изданиях которого "Московский наблюдатель" и "Москвитянин" деятельно сотрудничал. Принимал активное участие в борьбе славянофилов против западников. Главные произведения Ш. ("Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов", "История русской словесности, преимущественно древней", "Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь", "Очерк истории живописи" и др.) должны быть отнесены к публицистике официально-народнического направления. Если первоначально работы Ш. имели еще кое-какое значение для развития рус. университетской науки об искусстве и литературе, то уже к началу деятельности Белинского они стали образчиками вздорной, цветистой и патетической реакционной демагогии. Ш. совершенно не понимал литературы, считая бездарным стихоплетом Лермонтова, плохими писателями Тургенева, Гончарова и высоко превознося писателей, прошедших в русской литературе бесследно.

Лит.: Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского университета, часть 2, М., 1855; Погодин М., Воспоминание о С. П. Шевыреве, "Журн. Мин. нар. проев.", СПб, 1869, кн. 2; Барсуков П., Жизнь и труды М. П. Погодина, тт. I — XXII, СПб, 1888—1910; Чернышевский Н. Г., Очерки гоголевского периода русской литературы, Соч., т. II, изд. М. Н. Чернышевского, СПб, 1906 (основная работа).

Шевырев, Степан Петрович

[18(30).10.1806—08(20).05.1864] — критик, публицист, литературовед, эстетик, поэт. Род. в Саратове, в дворянской семье. Учился в Моск. университетском благородном пансионе (1818—1822), участвовал в деятельности кружков Раича и "любомудров". Сотрудник ж. "Московский В." (1827—1829), "Московский наблюдатель" (1835—1837), вместе с М.П.Погодиным возглавлял ж. "Москвитянин" (с 1841). Проф. Моск. ун-та (с 1837), акад. (с 1852). В 1857 в результате скандала оставил ун-т и уехал за границу. Умер в Париже. Свою эстетич. и лит. деятельность Ш. начал с убеждением, что эстетич. суду подвержено любое произведение искусства и что существует единый закон для изящного. Поэзию он подразделял на ист., описывающую внешн. жизнь, и на поэзию внутр. жизни — идей и чувств. Выступил теоретиком "поэзии мысли" (раскрывающей строение и развитие идей), к к-рой относил произведения Бенедиктова, Хомякова, Языкова и свои собственные стихи. Ш. разделял представления эстетики романтизма о том, что искусство есть не подражание действительности, а творение художника, получающего вдохновение из божественного мира ("Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов". М., 1836. С.36). Использовать искусство как средство разрешения соц.-полит. вопросов — значит, по мнению Ш., губить его. С этих позиций он выступал против эстетики и литературы "критического реализма", в первую очередь,— против идей Белинского. Умозрительным эстетич. построениям нем. класс. филос. (особенно гегелевской) Ш. противопоставлял ист. метод. В работе "История поэзии" он представил свою концепцию "исторической критики", стремясь доказать, что история развития разных народов, составляющая историю поэзии человечества, и есть "полная и живая наука сего искусства" ("История поэзии". T.I. M., 1835. С. 107). Ш. подчеркивал значение народности, нац. характера для понимания поэзии и искусства вообще. Так, он считал Шекспира выразителем духа англ. практицизма. Своеобразие искусства того или иного народа для Ш. определялось прежде всего религией (ей отводилась решающая роль в нар. судьбе), а также природно-климатическими и хозяйств, условиями. Эстетика Ш. прочно сопряжена с его общефилос. воззрениями, отмеченными чертами славянофильства. Ш. соглашался с Шеллингом и Баадером в том, что только в религ. откровении филос. может обрести свет и силу. Ш. утверждал, что для России народность, неотделимая от православия, становится гл. элементом текущей истории. Он писал: "Три периода совершает человечество вообще, и каждый народ в особенности, по трем элементам, которые участвуют в его развитии: божественный, личностно-человеч. и нар. Эти три элемента, обозначающие три периода, соответствуют троичному проявлению самого Божества". Россия, по Ш., вступает в период, определяемый народностью: в отличие от загнивающего Запада, пропитанного "трупным ядом цивилизации", рус. и родственные ему народы несут миру здоровый дух истинной христ. религиозности и смирения. Не разделяя упований славянофилов на общину, Ш. возлагал надежды на самодержавие как на силу, способную развить личностное начало в рус. человеке. На этих основаниях Ш. вел борьбу с западниками и защищал триединство "самодержавия, православия, народности".

Соч.: О критике вообще и у нас в России // Московский наблюдатель. 1835. Ч. 1. Кн. 1; История поэзии в 2 т. М. —СПб., 1835—1892; Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов. М., 1836; Христианская философия. Беседы Баадера // Москвитянин. 1841. Ч.3. № 6; История русской словесности, преимущественно древней. В 4 т. М., 1846—1860; Теория смешного, с применением к рус. комедии // Москвитянин. 1851. Ч.1. № 1; Стихотворения. Л.,