17.11.1817 - 11.03.1903), русский драматург. Принадлежал к старинному дворянскому роду. Получил философское образование. В 1850 был обвинен в убийстве своей гражданской жены и в течение семи лет находился под следствием (дважды его заключали в тюрьму), сполна испытав произвол и лихоимство космополитизированного чиновничества.
Классиком русской литературы Сухово-Кобылин стал как автор трилогии "Картины прошедшего" (опубл. 1869): комедии "Свадьба Кречинского" (1854), драмы "Дело" (1861) и комедии-шутки "Смерть Тарелкина" (1869). В свете драматизма личной судьбы писателя трилогия рисует сатирическую картину чиновничьей жизни: нравственное падение космополитизированного дворянства, разложение судебной власти, нравственная гибель личности и драка мелких хищников между собой. По точному определению А.А. Блока, Сухово-Кобылин соединил в себе Островского с Лермонтовым.
СУХОВО-КОБЫЛИН Александр Васильевич
СУХОВО-КОБЫЛИН Александр Васильевич
Сухово-Кобылин Александр Васильевич
Сухово-Кобылин (Александр Васильевич) - известный драматург, принадлежащий к тому немногочисленному разряду писателей, которых можно назвать "авторами одного произведения". Эти писатели сразу развертывают все свое дарование, дают произведение, которое обеспечивает им имя в истории литературы и потом либо совершенно замолкают, либо пишут вещи, не идущие ни в какое сравнение с первым проявлением их таланта. Таков из русских писателей Грибоедов с поразительным контрастом между "Горе от ума" и позднейшими пьесами. Таков Чаадаев , занявший своим "Философическим письмом" одно из первых мест в истории русской общественной мысли и затем проживший еще 20 лет в полном обладании блестящего ума, но не написавший более почти ни одной строки. Таков из второстепенных талантов Гирс , возбудивший началом романа "Старая и новая Россия" очень большие надежды и ничем их не оправдавшие. Таков, наконец, Сухово-Кобылин, автор неувядаемой "Свадьбы Кречинского", созданной пятьдесят лет тому назад, в течение которых даровитый автор не написал ничего кроме двух пьес совершенно второстепенного значения ("Дело" и "Смерть Тарелкина"). До известной степени столь редкая в истории истинных талантов непродуктивность Сухово-Кобылина может быть объяснена обстоятельствами личной его жизни; все три пьесы написаны по случайным мотивам, чуждым чисто литературных побуждений. Сам автор в предисловии к драме "Дело" говорит о себе, что "класс литераторов также мне чужд, как и остальные четырнадцать", и тут же спешит заявить, что его пьеса "не есть, как некогда говорилось, плод досуга, ниже, как ныне делается, поделка литературного ремесла, а есть в полной действительности сущее и из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело". Эти слова являются отголоском очень тяжелого испытания, которое Сухово-Кобылину пришлось перенести в молодости, когда он несчастным стечением обстоятельств был вовлечен в дело об убийстве француженки Диманш. Корыстолюбие судебных и полицейских властей, почуявших, что тут можно хорошо поживиться, привело к тому, что и сам Сухово-Кобылин, и пятеро его крепостных, у которых пыткой вырвали признание в мнимом совершении преступления, были накануне каторги. Только огромные связи и еще больше огромные денежные "дачи" освободили молодого помещика и его слуг от незаслуженного наказания. Ужасы лично им вынесенных дореформенных порядков Сухово-Кобылин и старался изобразить во второй из своих пьес - "Деле". Отсюда слишком мрачная окраска пьесы; не лишенная кое-где колоритности и силы, она в общем производит впечатление недостаточно художественного и крайне озлобленного шаржа. Гораздо счастливее связан с печальными испытаниями молодости автора литературный первенец Сухово-Кобылина - "Свадьба Кречинского". Сидя в тюрьме, он от скуки и чтобы немного отвлечься от мрачных мыслей, разработал в драматической форме ходивший в московском обществе рассказ об известном тогда светском шулере, который получил у ростовщика большую сумму под залог фальшивого солитера. Как бы сами собой создались у Сухово-Кобылина такие яркие фигуры, которые сделали ничтожный анекдот основанием одной из самых сценичных пьес русского репертуара. "Свадьба Кречинского" не выдерживает критики, если ее рассматривать с точки зрения правдоподобия. Она написана почти по правилам ложноклассического триединства; все совершается в течение одного дня и все концентрируется так, что результаты поступков действующих лиц немедленно обнаруживаются перед зрителем. Но в этих нереальных рамках автор достиг полной правды психологической, дав в замечательно сжатой и сгущенной форме полный душевный очерк своих героев. Таков прежде всего Кречинский, несомненно даровитая натура, которого увлекает не столько корыстолюбие, сколько самая артистичность проделки, а также широкие перспективы будущих шулерских подвигов. Не просто мелкий мошенник и Расплюев, "работающий" для того, чтобы "таскать пищу в гнездо", т. е. кормить своих детей. Ни Кречинского, ни Расплюева нельзя назвать типами; это по преимуществу характеры, т. е. лица, мало связанные с условиями быта - что, между прочим, обеспечивает пьесе долгую жизнь. Чрезвычайный интерес придает Кречинскому и Расплюеву также яркая колоритность их речи; многие словечки пьесы вошли в обиходную речь ("была игра", "сорвалось", "это настоящий маг и волшебник", "он перед ним мальчишка и щенок" и др.). Драматическая сила "Свадьбы Кречинского" особенно ясно выступает при сравнении ее с "Делом" и "Смертью Тарелкина", в которых автор неудачно старался развить некоторые положения и характеры, в основной пьесе только намеченные, но зато с большой яркостью. В результате получился какой-то драматический комментарий, где первое место занимают пояснения, рассуждения и подчеркивания. "Дело" с его мрачным колоритом в общем гораздо выше "Смерти Тарелкина", где есть претензии на веселость. Постановка на сцене "Дела" долго встречала цензурные препятствия; "Смерть Тарелкина" была допущена к представлению только осенью 1899 г. (под измененным заглавием "Расплюевские веселые дни" и с переделками), но успеха не имела. Сухово-Кобылин родился в богатой дворянской семье Московской губернии, около 1820 г. В доме отца, ветерана войны 1812 г., постоянно бывали молодые профессора Московского университета - Надеждин , Погодин , Максимович , Морошкин и др., дававшие уроки его сестре, известной впоследствии писательнице Евгении Тур (графиня Сальяс) . В сороковых годах Сухово-Кобылин учился в Московском университете и пристрастился к философии, которой усердно занимается по настоящее время; позднее много путешествовал и во время пребывания в Париже свел роковое для него знакомство с Диманш. "Свадьба Кречинского", написанная в начале 50-х гг., возбудила всеобщий восторг при чтении в московских литературных кружках, в 1856 г. была поставлена на сцене в бенефис Шумского и стала одной из самых репертуарных пьес русского театра. Все три пьесы трилогии изданы в 1869 г. под заглавием "Картины прошлого". С. Венгеров.
Источник: Биографический словарь. 2008
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СУХОВО-КОБЫЛИН
1817—1903) Русский драматург, почетный академик АН (1902). Автор драматической трилогии «Свадьба Кречинского» (поставлена 1855), «Дело» (1861) и «Смерть Тарелкина» (1869). Занимался философией, переводил Гегеля, писал собственную «философию Всемира». Вознамерившись на склоне лет написать краткую автобиографию, Александр Васильевич Сухово-Кобылин начал ее с утверждения, что «принадлежит к одному из древнейших родов русского дворянства». Кобылины вели свое происхождение от боярина Андрея Кобылы, родоначальника царской династии Романовых. В имени Сухово-Кобылиных – Кобылинке, Мценского уезда, Тульской губернии, сберегались семейные реликвии, свидетельствовавшие о том, что предки писателя по отцовской линии играли значительную роль еще при дворе Ивана Грозного. Четырнадцати лет, как явствует из набросков плана задуманных, но так и не написанных Сухово-Кобылиным воспоминаний, он пробовал свои силы в области поэзии и в переводах с французского. Позднее, в Германии, «было написано несколько стихотворений по-немецки, из которых одно было положено на музыку одним товарищем по университету Гефштетером и напечатано было с музыкой в Гейдельберге». Александр Сухово-Кобылин в отрочестве и юности не избежал и общего для всей семьи увлечения театром. В набросках плана мемуаров упомянуты «посещения оперы в Москве», в детские годы. Когда Александр, подростком и юношей, мог уже посещать московские театры, на сцене Малого театра часто шли комедии Мольера, состоялись премьеры «Горе от ума» и «Ревизора», «Игроков» и «Женитьбы». Будущий русский комедиограф рано приобщился к драматическому искусству. Окончив Московский университет, А.В. Сухово-Кобылин «по желанию родителей выехал в Германию в Гейдельбергский университет для дальнейших занятий по философии». Четыре года (1838—1842) провел в Гейдельберге и Берлине, где «увлекся гегелевской философией». Занятия философией всецело поглощали тогда юного Сухово-Кобылина, и впоследствии он вспоминал, что вел «совершенно уединенную и аскетическую жизнь» в Берлине. Он оказался в числе тех «наших соотечественников», которые, по выражению А.И. Герцена, «стояли в умилении… даже перед Вердером и Руге, этими великими бездарностями гегелизма». Кстати, именно Карл Вердер читал в те годы лекции в Берлине и, видимо, прямо был повинен в том увлечении гегельянством, которое сопутствовало Сухово-Кобылину до последних лет его жизни. В годы юности среди друзей Сухово-Кобылина были светские повесы князья Лев и Сергей Гагарины, авантюрист, игрок и кутила Николай Голохвастов, граф Строганов, князь Лобанов, князь Львов-Зембулатов, братья Черкасские и другие отпрыски известных дворянских семейств, на разный манер прожигавшие жизнь. Вместе с ними «блистал» в свете и Александр Сухово-Кобылин. Сохранились сведения, что в 1834 году Сухово-Кобылин занял первое место в скачках на приз охотников, что он посвящал много времени светским балам, любовным похождениям. Он был очень красив; в его облике находили что-то восточное: смуглый, с большими карими удлиненными глазами, высокого роста, с горделивой осанкой. Не случайно Александр имел репутацию светского льва. В одной из записей дневника, посвященных этой поре, прямо говорится: «Мое волокитство…» Правда, Александр Сухово-Кобылин выделялся из круга «золотой молодежи», с одной стороны, сравнительно меньшей обеспеченностью и родовитостью, а с другой – склонностью к занятиям более серьезным. Время от времени он заставлял себя «бороться против соблазна суеты сует», считал свои научные занятия «собственным сокровищем», всерьез увлекался не только «волокитством», но и математикой, физикой и философией, в то время как интересы остальных сводились к любовным связям, бретерству, лошадям и нарядам. В его письмах проскальзывают такие, например, замечания: «Если вы хотите судить о вещах по существу, то прежде всего надо проститься с обществом, которое поставило себе за правило все судить вкривь». У Сухово-Кобылина до конца его дней висела над кроватью бледная пастель французской работы в золоченой рамке. По свидетельству одного из его собеседников, хорошенькая женщина в светло-русых локонах и с цветком в руке глядела оттуда задумчиво и улыбалась загадочно-грустно. В 1841 году в Париже Сухово-Кобылин познакомился с молодой француженкой Луизой Симон-Деманш. Ей было немногим больше двадцати лет и отличалась она замечательной красотой. Через 60 лет сам Сухово-Кобылин рассказал об этой встрече В.М. Дорошевичу, который тогда же изложил это воспоминание в печати. «…Дело происходило при крепостном праве. В одном из парижских ресторанов сидел молодой человек, богатый русский помещик А.В. Сухово-Кобылин, и допивал, быть может, не первую бутылку шампанского. Он был в первый раз в Париже, не имел никого знакомых, скучал. Вблизи сидели две француженки, старуха и молодая, удивительной красоты, по-видимому, родственницы. Молодому скучающему помещику пришла в голову мысль завязать знакомство. Он подошел с бокалом к их столу, представился и после тысячи извинений предложил тост: "Позвольте мне, чужестранцу, в вашем лице предложить тост за французских женщин". В то "отжитое время" "русские бояре" имели репутацию. Тост был принят благосклонно, француженки выразили желание чокнуться, было спрошено вино, Сухово-Кобылин присел к их столу, и завязался разговор. Молодая француженка жаловалась, что она не может найти занятий. "Поезжайте для этого в Россию. Вы найдете себе отличное место. Хотите, я вам дам даже рекомендацию. Я знаю в Петербурге лучшую портниху Андрие, первую – у нее всегда шьет моя родня. Она меня знает отлично. Хотите, я вам напишу к ней рекомендательное письмо?" – Сухово-Кобылин тут же в ресторане написал рекомендацию молодой женщине…» Через год они встретились в России. Завязался роман. Близкий к семье Сухово-Кобылиных Е.М. Феоктистов, впоследствии начальник цензурного управления, в то время студент, служивший учителем у сестры Сухово-Кобылина графини Сальянс, сообщил в своих воспоминаниях следующие сведения об этом романе драматурга. «Еще за несколько лет до того, как познакомился я с ним, он привез из Парижа француженку m-lle Симон, которая страстно его любила. Мне случалось встречаться с ней довольно часто. Она была женщиной уже не первой молодости, но сохранила следы замечательной красоты, не глупая и умевшая держать себя весьма прилично. О такте ее свидетельствует то, что ей удалось снискать расположение всех родственников Кобылина, которые убедились, что ею руководит искреннее чувство, а не какие-нибудь корыстные расчеты. Вполне довольной своей судьбою она не могла быть, потому что Кобылин часто изменял ей, но так как каждые его увлечения длились недолго и он все-таки возвращался к ней, то после более или менее бурных сцен наступало примирение». В семье Кобылиных Симон-Деманш была действительно принята. Мать Александра Васильевича и другие родственники свидетельствовали официально, что они питали к m-lle Симон искреннюю симпатию и уважение, убедившись в ее бескорыстном чувстве к Александру Васильевичу. Сам Сухово-Кобылин сообщал, что его подруга питала «глубокое уважение и привязанность» к его матери и сестре и была с ними в «близком дружестве». Ровно восемь лет прожила Луиза Деманш в России. Положение ее было неопределенное, двойственное и странное. Принятая в семье Сухово-Кобылиных, она не считалась его женою и в обществе не могла с ним появляться. «Писала себя вдовою, но была девица». Сухово-Кобылин дал ей капитал на заведение винно-торгового магазина – около 60 тысяч рублей ассигнациями. И вот блистательная парижанка получила тяжеловесное звание «московской купчихи». Мало склонная к коммерческой деятельности, она вела дело без особенного успеха и «по скудости доходов» прекратила его в 1849 году. Винную торговлю заменяет другая лавка на Неглинной, где изящная куртизанка ведала продажей патоки и муки из наследственных вотчин Кобылиных. «Образ ее жизни, – вспоминал Сухово-Кобылин, – был самый скромный, уединенный, наполненный домашними занятиями, довольно правильный, при самом малом числе знакомых». Сухово-Кобылин обедал обычно у Деманш, она вела общее хозяйство, закупала провизию, приобретала столовое вино, «разливкою которого она и занималась даже перед последним днем своей жизни…» Общий фон налаженного полусупружеского существования часто омрачался бурными вспышками ревности. Горячая натура Сухово-Кобылина беспрерывно бросала его в новые увлечения, сильно тревожившие его подругу. С годами все реже становились минуты спокойствия и счастья. Один из таких моментов уже в конце сороковых годов запомнился писателю. В дневнике его 16 сентября 1857 года было занесено живое воспоминание о далеком и неоцененном прошлом. «Один только раз в жизни случилось мне вдохнуть в себя эту живую, живящую и полевым ароматом благоухающую атмосферу. Живо и глубоко залегло в глубине воспоминание. Это было в 1848—1849 годах (т е. мне было или 31 или 32 года), мы были с Луизой в Воскресенском. Был летний день, и начался покос в Пулькове, в Мокром овраге. Мы поехали с нею туда в тележке. Я ходил по покосу, она пошла за грибами. Наступил вечер, парило в воздухе, было мягко, тепло и пахло кошеной травой. Мерно и тихо шуркали косы. Я начал искать ее и невдалеке между двух простых березовых кустов нашел ее на ковре у самовара в хлопотах, чтобы приготовить мне чай и добыть отличных сливок. Солнце было уже низко, прямо против нас. Я сел, поцеловал ее за милые хлопоты и за мысль устроить мне чай. По ее белокурому лицу пробежало вольное ясное выражение, которое говорит, что на сердце страх как хорошо. Я вдохнул в себя и воздух и тишину этой мирной картины и подумал – вот оно где мелькает и вьется, как вечерний туман, это счастье, которое иной едет искать в Москву, другой – в Петербург, третий – в Калифорнию. А оно вот здесь, подле нас вьется каждый вечер, когда заходит и восходит солнце, и вечерний пар оседает на цветы и зелень луговую». Но в то время Сухово-Кобылин недостаточно ощущал и мало ценил свое счастье. В конце сороковых годов он уже охладел к своей верной спутнице. В 1850 году Сухово-Кобылин начал явно тяготиться своей долголетней связью. Новый роман с блистательной красавицей московского высшего света торопил его ликвидировать затянувшиеся отношения с француженкой. Ему удалось убедить Луизу вернуться во Францию. Поняв всю безнадежность дальнейшей борьбы, молодая женщина, видимо, уступила и готовилась к отъезду. Приближавшийся разрыв она переживала крайне болезненно и мучительно. К этому времени, по-видимому, относится ряд писем Симон к Кобылину, полных тяжелых упреков и резких обвинений, о которых писатель говорил впоследствии следователям: «Симон-Деманш вообще отличалась живым и вспыльчивым характером и в выражениях своих всегда преувеличивала действительность, но вскоре потом, приходя в себя, примирялась с ней и просила забыть сказанные слова или писанные письма». Летом и осенью 1850 года происходили бурные сцены, тяжелые объяснения. По свидетельству одной из горничных Деманш Пелагеи Алексеевой, «иногда случалось, что она с Кобылиным что-то крупно говорила, и Кобылин, как бы с сердцем, хлопнет дверью и уйдет». Они все чаще ссорились. Деманш упрекала его увлечением Нарышкиной. По словам кучера, с которым по вечерам часто уезжала Деманш, она все кружилась около дома Нарышкиной, высматривая, не там ли Сухово-Кобылин и где сидит он. О любовной связи Кобылина с Нарышкиной нередко говорила ей и сама Деманш. Разлука, видимо, была делом решенным. «В 1850 году, – рассказывал о героях этой любовной драмы Феоктистов, – одна из любовных его интриг возбудила в ней, между прочим, сильное беспокойство. В это время в московском mondeе засияла новая звезда – Надежда Ивановна Нарышкина, урожденная Кноринг, которая многих положительно сводила с ума; поклонники этой женщины находили в ней прелесть, на мой же взгляд, она далеко не отличалась красотой: небольшого роста, рыжеватая, с неправильными чертами лица, она приковывала, главным образом, какою-то своеобразною грацией, остроумной болтовней, тою самоуверенностью и даже отвагой, которая свойственна так называемым "львицам". Нарышкина страстно влюбилась в Кобылина…» Есть основание предполагать, что эта женщина не была чужда тщеславия. Уехав через месяц после убийства Симон в Париж, Нарышкина сошлась с братом Наполеона III, герцогом Морни, бывшим одно время послом в Петербурге. Этот виднейший государственный деятель Второй империи был отчасти и драматургом. Первые чтения его водевилей происходили, по словам его биографа, в интимной обстановке, при закрытых дверях, у г-жи Нарышкиной, урожденной баронессы Кноринг. Нарышкина, по словам биографа Морни, была начитанной, образованной, красивой женщиной с замечательными «ручками и ножками ребенка», весьма ценившей людей и дела театра. Ибо после ее сотрудничества с Морни она вышла замуж за одного из первых мастеров французской сцены – Александра Дюма-сына. Французскому биографу осталось неизвестным, что в ряду поклонников Нарышкиной находился также один из первых мастеров русского театра. В то же время желание мучительно ранить соперницу было ей, видимо, весьма свойственно. Нет основания не доверять в основном рассказу Сухово-Кобылина, переданному нам Дорошевичем. Здесь имеется и такой эпизод. «Сухово-Кобылин безуспешно ухаживал в эту зиму за одной московской аристократкой. В один из вечеров у этой аристократки был бал, на котором присутствовал Сухово-Кобылин. Проходя мимо окна, хозяйка дома увидела при свете костров, которые горели по тогдашнему обыкновению для кучеров, на противоположном тротуаре кутавшуюся в богатую шубу женщину, пристально смотревшую на окна. Дама mondeа узнала в ней Симон-Деманш, сплетни о безумной ревности которой ходили тогда по Москве. Ей пришла в голову женская злая мысль. Она подозвала Сухово-Кобылина, сказала, что ушла сюда, в нишу окна, потому что ей жарко, отворила огромную форточку окна и поцеловала ничего не подозревавшего ухаживателя на глазах у несчастной Симон-Деманш. В тот вечер, вернувшись, Сухово-Кобылин не нашел Симон-Деманш дома…» Не вызывает сомнений, что Нарышкина страстно влюбилась в Кобылина, и в обществе уже ходили слухи об интимных отношениях, а вскоре эти отношения перестали быть тайной для кого бы то ни было вследствие страшного события: за одной из московских застав, недалеко от кладбища, мадемуазель Симон была найдена убитой. Труп ее нашли с перерезанным горлом и следами жестоких побоев. Следственное мнение склонялось к убийству на почве ревности. Один из современников писал: «7 ноября 1850 года Луиза, застав у Александра Васильевича Нарышкину, оскорбила ее. Вне себя от ярости Сухово-Кобылин ударил ее тяжелым подсвечником и, попав в висок, убил наповал». Споры о виновности или невиновности писателя продолжаются и по сей день. Однако причастность к трагедии Нарышкиной несомненна. Через несколько дней после убийства, в декабре 1850 года, она уехала в Париж. Правда, была еще одна причина срочного отъезда во Францию «для поправки здоровья» – Надежда Нарышкина ожидала ребенка, отцом которого был Сухово-Кобылин. В 1851 году родилась девочка, которая жила в доме своей матери под именем сироты Луизы Вебер (случайное ли совпадение имен – ведь убитую госпожу Симон тоже звали Луизой!). Кстати, под старость, когда Александра Васильевича мучило одиночество, он обратился к императору Александру III с просьбой об удочерении Луизы. Разрешение было получено. В 1889 году Луиза вышла замуж за графа Исидора Фаллетана, и от их брака родилась дочь Жанна. …Через девять лет после гибели Симон-Деманш Александр Васильевич женился на француженке Мари де Буглон. Уже через год молодая жена его умерла от туберкулеза. Еще через девять лет, в 1868 году, он женился снова, на англичанке Эмилии Смит; не прошло и года, как его жену унесло в могилу воспаление мозга. С пятидесяти лет Сухово-Кобылин жил уже бобылем, отдавая всю свою нежность единственной дочери Луизе, которую он горячо любил. По-прежнему он уделял много внимания и сил всевозможным хозяйственным заботам: построил в своем имении стеариновый завод, потом торфяной, паточный, сахарный, винокуренный, – но все эти предприятия не оправдывали его ожиданий. Занятия философией отнимали массу времени, но также не приносили настоящего удовлетворения – Сухово-Кобылин то «ссорился с Гегелем», то мирился с ним и ни разу даже не попытался издать свои философские переводы и оригинальные сочинения. Жизнь постепенно отходила в прошлое, он по-стариковски оглядывался: «Сколько событий, катастроф, забот, огорчений, планов, превратившихся в дым, и действительно существовавшего, но исчезнувшего навеки. Я погружен в свои бумаги по самое горло, переношусь в это прошлое, которое часто представляется настоящим». Эти горькие строки написаны в 1896 году, за семь лет до смерти.
Источник: 100 великих любовников. 2010
Сухово-Кобылин, Александр Васильевич
— известный драматург, принадлежащий к тому немногочисленному разряду писателей, которых можно назвать "авторами одного произведения". Эти писатели сразу развертывают все свое дарование, дают произведение, которое обеспечивает им имя в истории литературы и потом либо совершенно замолкают, либо пишут вещи, не идущие ни в какое сравнение с первым проявлением их таланта. Таков из русских писателей Грибоедов с поразительным контрастом между "Горе от ума" и позднейшими пьесами. Таков Чаадаев, занявший своим "Философическим письмом" одно из первых мест в истории русской общественной мысли и затем проживший еще 20 лет в полном обладании блестящего ума, но не написавший более почти ни одной строки. Таков из второстепенных талантов Гирс, возбудивший началом романа "Старая и новая Россия" очень большие надежды и ничем их не оправдавший. Таков, наконец, С.-Кобылин, автор неувядаемой "Свадьбы Кречинского", созданной пятьдесят лет тому назад, в течение которых даровитый автор не написал ничего, кроме двух пьес совершенно второстепенного значения ("Дело" и "Смерть Тарелкина"). До известной степени столь редкая в истории истинных талантов непродуктивность С.-Кобылина может быть объяснена обстоятельствами личной его жизни; все три его пьесы написаны по случайным мотивам, чуждым чисто литературных побуждений. Сам автор в предисловии к драме "Дело" говорит о себе, что "класс литераторов так же мне чужд, как и остальные четырнадцать", и тут же спешит заявить, что его пьеса "не есть, как некогда говорилось, плод досуга, ниже, как ныне делается, поделка литературного ремесла, а есть в полной действительности сущее и из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело". Эти слова являются отголоском очень тяжелого испытания, которое С.-Кобылину пришлось перенести в молодости, когда он несчастным стечением обстоятельств был вовлечен в дело об убийстве француженки Диманш. Корыстолюбие судебных и полицейских властей, почуявших, что тут можно хорошо поживиться, привело к тому, что и сам С.-Кобылин, и пятеро его крепостных, у которых пыткою вырвали сознание в мнимом совершении преступления, были накануне каторги. Только огромные связи и еще больше огромные денежные "дачи" освободили молодого помещика и его слуг от незаслуженного наказания. Ужасы лично им вынесенных дореформенных порядков С.-Кобылин и старался изобразить во второй из своих пьес — "Деле". Отсюда слишком мрачная окраска пьесы; не лишенная кое-где колоритности и силы, она в общем производит впечатление недостаточно художественного и крайне озлобленного шаржа. Гораздо счастливее связан с печальными испытаниями молодости автора литературный первенец Сухово-Кобылина — "Свадьба Кречинского". Сидя в тюрьме, он от скуки и чтобы немного отвлечься от мрачных мыслей, разработал в драматической форме ходивший в московском обществе рассказ об известном тогда светском шулере, который получил у ростовщика большую сумму под залог фальшивого солитера. Как бы сами собою создались у С.-Кобылина такие яркие фигуры, которые сделали ничтожный анекдот основанием одной из самых сценичных пьес русского репертуара. "Свадьба Кречинского" не выдерживает критики, если ее рассматривать с точки зрения правдоподобия. Она написана почти по правилам ложноклассического триединства; все совершается в течение одного дня, и все концентрируется так, что результаты поступков действующих лиц немедленно обнаруживаются перед зрителем. Но в этих нереальных рамках автор достиг полной правды психологической, дав в замечательно сжатой и сгущенной форме полный душевный очерк своих героев. Таков прежде всего Кречинский, несомненно даровитая натура, которого увлекает не столько корыстолюбие, сколько сама артистичность проделки а также широкие перспективы будущих шулерских подвигов. Не просто мелкий мошенник и Расплюев, "работающий" для того, чтобы "таскать пищу в гнездо", т. е. кормить своих детей. Ни Кречинского, ни Расплюева нельзя назвать типами; это по преимуществу характеры, т. е. лица, мало связанные с условиями быта, — что, между прочим, обеспечивает пьесе долгую жизнь. Чрезвычайный интерес придает Кречинскому и Расплюеву также яркая колоритность их речи; многие словечки пьесы вошли в обиходную речь ("была игра", "сорвалось", "это настоящий маг и волшебник", "он перед ним мальчишка и щенок" и др.). Драматическая сила "Свадьбы Кречинского" особенно ясно выступает при сравнении ее с "Делом" и "Смертью Тарелкина", в которых автор неудачно старался развить некоторые положения и характеры, в основной пьесе только намеченные, но зато с большою яркостью. В результате получился какой-то драматический комментарий, где первое место занимают пояснения, рассуждения и подчеркивания. "Дело" с его мрачным колоритом в общем гораздо выше "Смерти Тарелкина", где есть претензии на веселость. Постановка на сцене "Дела" долго встречала цензурные препятствия; "Смерть Тарелкина" была допущена к представлению только осенью 1899 г. (под измененным заглавием: "Расплюевские веселые дни", и с переделками), но успеха не имела. Сухово-Кобылин родился в богатой дворянской семье Московской губ. около 1820 г. В доме отца, ветерана 1812-го года, постоянно бывали молодые профессора Московского университета — Надеждин, Погодин, Максимович, Морошкин и др., дававшие уроки его сестре, известной впоследствии писательнице Евгении Тур (гр. Сальяс). В сороковых годах С.-Кобылин учился в Московском университете и пристрастился к философии, которою усердно занимается по настоящее время; позднее много путешествовал и во время пребывания в Париже свел роковое для него знакомство с Диманш. "Свадьба Кречинского", написанная в начале 50-х годов, возбудила всеобщий восторг при чтении в московских литературных кружках, в 1856 г. была поставлена на сцену в бенефис Шумского и стала одною из самых репертуарных пьес русского театра. Все три пьесы трилогии изданы в 1869 г. под заглавием: "Картины прошлого".
С. Венгеров.
{Брокгауз}
Сухово-Кобылин, Александр Васильевич (дополнение к статье)
— драматург; в 1902 г. избран в почетные академики; умер в 1903 г.
{Брокгауз}
Сухово-Кобылин, Александр Васильевич
[1817—1903] — выдающийся русский драматург. Род. в богатой помещичьей семье, принадлежавшей к старинному дворянскому роду. Образование получил на физико-математическом отделении философского факультета. Под влиянием своего друга детства — А. И. Герцена — С.-К. увлекся философией, к-рую он впоследствии считал своим истинным призванием. По окончании ун-та С.-К. вел светскую жизнь, проводя большую часть времени за границей. В 1850 спокойное течение жизни С.-К. было прервано трагической смертью (убийством) француженки Луизы Симон-Деманш, находившейся с ним, по определению официальных документов, "в любовной связи". К следствию по делу были привлечены сам С.-К. и его крепостные, бывшие в услужении у Симон-Деманш. С.-К. был дважды арестован. В 1854 в тюрьме С.-К. написана создавшая ему славу драматурга комедия "Свадьба Кречинского", задуманная и начатая им во время одного из заграничных путешествий. "Свадьба Кречинского" впервые была поставлена в 1855 на сцене московского Малого театра, а в следующем году была напечатана в "Современнике". У публики пьеса имела большой успех. Критика же недооценила эту замечательную комедию.
В 1857 закончилось следствие по делу об убийстве Симон-Деманш, давшее С.-К. обильный материал для последующих частей его трилогии и наложившее резкий отпечаток на его творчество. Дело окончилось оправданием всех обвиняемых. Тем не менее вопрос о причастности драматурга к убийству породил обширную литературу. В настоящее время этот вопрос можно считать разрешенным в отрицательном смысле.
Вторая часть трилогии — драма "Дело" — была написана С.-К. спустя семь лет после постановки "Свадьбы Кречинского". Пьеса была запрещена к постановке из-за резко отрицательного изображения чиновничьего мира. Впервые она была напечатана за границей. В русской же печати она появилась лишь в 1869. В 1882 удалось осуществить первую постановку пьесы в значительно урезанном виде на сцене Александрийского театра.
Не менее тяжелые испытания ожидали последнюю часть трилогии — "Смерть Тарелкина". Эту пьесу С.-К. закончил после многочисленных переделок в 1868. В следующем году она была опубликована вместе с первыми двумя частями трилогии под общим названием "Картины прошедшего". Поставлена же впервые лишь в 1900 в переработанном виде и под измененным названием "Расплюевские веселые дни".
Оставшиеся лежать под спудом, лишенные доступа на сцену, "Дело" и "Смерть Тарелкина" не получили достойной оценки современной С.-К. критики. Столь различные по своему направлению и эстетическим критериям журналы, как "Вестник Европы" и "Дело", сходились в оценке этих произведений. Оба журнала отмечали несценичность "Дела", отсутствие в нем драматического действия, живых и глубоких характеров. И совсем уничтожающей была оценка "Смерти Тарелкина" — пьесы, которую сам драматург считал своим лучшим произведением. "Это довольно пустой фарс, основанный на переодевании и самом невероятном анекдоте", — писал "Вестник Европы". Аналогичной и не менее резкой была оценка "Дела".
Отсутствие заслуженного признания со стороны критики, трудности продвижения пьес на сцену сыграли не последнюю роль в отходе писателя от литературы. Вторую половину своей жизни С.-К. провел за границей, частью в своем родовом имении, где он посвятил себя хозяйству и занятиям философией. Пожар, произошедший в 1899 в имении С.-К., уничтожил его философские работы и переводы Гегеля. В 1902 литературная деятельность С.-К. получила признание: он был избран почетным членом Академии наук. В 1903 он умер за границей.
Трилогия С.-К. представляет собой одну из самых ярких и своеобразных страниц в истории русской драматургии. С огромной художественной силой и сатирической остротой С.-К. обнажил в своих пьесах язвы и уродства самодержавно-крепостнической России. Алчность и стяжательство, неограниченная и тупая власть бюрократически-полицейского аппарата, проникающего во все поры общественной жизни; взяточничество и вымогательство, охватывающие все звенья административно-судебной системы, — таковы разоблаченные С.-К. стороны русской действительности. Все эти черты запечатлены в отдельных частях трилогии с различной степенью обобщения. Творческий путь С.-К. — это путь от бытовой комедии к острой социальной сатире-памфлету, от бытового реализма к реалистическому гротеску, осложненному эксцентрикой и буффонадой.
В "Свадьбе Кречинского" действие происходит в старозаветной помещичьей семье, попавшей в столицу. Автор сочувственно относится к своим героям из дворянской среды (Муромский, Нелькин, Лида), наделяя их положительными моральными качествами. Но в то же время он подчеркивает косность, ограниченность, умственную неповоротливость Муромского. В эту патриархальную среду врываются враждебные веяния новой жизни в лице столичного авантюриста Кречинского. Кречинский ("Наполеон", как называет его Расплюев) — ловкий, изобретательный, смелый авантюрист широкого размаха, типический образ хищника-афериста, любыми средствами пробивающегося к заветному "миллиону".
Благополучный конец пьесы — разоблачение авантюры Кречинского и торжество "добра" — был признан критикой, не знавшей еще всего замысла трилогии, слишком оптимистическим, снижающим сатирическую остроту комедии. Это было в свое время замечено в статье "Современника": "Не была ли бы "Свадьба Кречинского" оригинальнее и не имела ли бы она более сильного значения, если бы автор не допустил своего героя сорваться... а окончил комедию благополучным браком, если бы Кречинский остался прав, а Нелькин виноват?.. Наказанный порок не успокоил бы его (зрителя. В. Г.), как теперь. Вот в чем заключалось бы, по нашему мнению, нравственное комедии".
По своим формальным особенностям "Свадьба Кречинского" восходит к стилю французской комедии и к сценическим традициям французских театров малых форм. "Я писал "Свадьбу Кречинского", — рассказывал С.-К., — и все время вспоминал парижские театры, водевиль, Бюффе..." Четкая конструкция пьесы, стремительность действия, острота интриги, легкий, изящный диалог — все эти качества своего мастерства С.-К. развил изучением французской комедии, в частности драматургии Скриба.
Блестящая форма комедии заслонила перед современными драматургу критиками значительность комедии в целом, глубину созданных им характеров. Между тем образы Кречинского и Расплюева по своей скульптурной законченности, типичности и оригинальности могут быть поставлены на одном художественном уровне с героями Гоголя и Грибоедова.
С лучшими образцами русской драматургии "Свадьбу Кречинского" сближает язык пьесы — сочный, меткий, афористичный. Крылатые словечки персонажей комедии прочно вошли в обиходную, разговорную речь.
Вторая часть трилогии — драма "Дело" — намечает новый этап творческого развития С.-К. От бытовой комедии-интриги драматург перешел к жанру политической пьесы. Сюжет "Дела" — история о том, как чиновники замучили дворянина, попавшего "в капкан, волчьи ямы и удилища правосудия". Мрачен колорит пьесы. Тема накопления, обогащения, знакомая нам уже по "Свадьбе Кречинского", звучит в "Деле" с необычайно возросшей силой. У Варравина и особенно Тарелкина жажда наживы приобретает характер одержимости, маниакальности, мрачного, почти аскетического фанатизма.
Основная направленность "Дела" — это страстное, негодующее обличение общественной неправды. Личное оскорбление и обиды, которые пришлось претерпеть С.-К. от чиновников в связи с делом Симон-Деманш, раздуло в ненависть прирожденную неприязнь драматурга к чиновничеству, обусловленную его социальной природой родовитого аристократа. ""Дело" — это моя месть. Я отмстил своим врагам. Я ненавижу чиновников".
Власть бюрократии, торжество ее над дворянством, бессилие дворянского "бунта" Муромского — таково содержание "Дела". Острая ненависть к бюрократии, сознательная обличительная тенденция помогли С.-К. создать произведение громадной обобщающей силы.
Вопреки идеологии автора, "Дело" выросло в грозное обличение всей императорско-бюрократической России. Однако драматургия С.-К. не только обличает феодально-бюрократический режим во всем его глубочайшем растлении, она отражает проникновение новых, капиталистических отношений в типичных для эпохи авантюристических формах. Трилогия в целом направлена против разрастающейся власти денег. Во всех трех пьесах деньги являются движущей силой сюжета; уголовщина, авантюры вырастают на почве беззастенчивого обогащения: авантюра мечтающего о миллионе Кречинского, грабительство "под сенью законов" Варравина, погоня Тарелкина за ускользающим богатством. В пьесах С.-К. появляются кредиторы, ростовщики, шулера, взяточники, аферисты.
По своим стилевым особенностям "Дело" знаменует углубление творческой манеры С.-К., переход его от жанрового показа- людей и событий к социально-обобщенной типизации образов и сценических ситуаций. Построение сюжетных линий и характеристики персонажей имеют своей целью предельна раскрыть типические стороны действительности, дать памфлетно-заостренный сгусток ее.
Родственность дарования С.-К. творческой манере Гоголя, сказавшаяся уже в "Свадьбе Кречинского", обнаруживается в "Деле" со всей полнотой. Отдельные персонажи "Дела" перекликаются с образами из "Ревизора" и "Мертвых душ". Памфлетная заостренность, сгущенность красок в изображении чиновников, давшая повод некоторым критикам говорить о недостатке в пьесе живой психологии, бесспорно восходит к художественной системе Гоголя. Наделение персонажей схожими фамилиями (Ибисов и Чибисов; Герц, Шерц и Шмерц) повторяет комический прием, использованный автором "Ревизора" (Бобчинский и Добчинский).
Вместе с тем в "Деле" в полной мере проявляется сатирическая острота дарования С.-К., приближающая его к Салтыкову-Щедрину. Наряду с этим придание в отдельных сценах комедийным ситуациям фарсового характера (напр. принятие содовой воды князем) свидетельствует об использовании С.-К. приемов французской буффонады.
В стремлении к обобщению драматург использует приемы иронической символизации, аллегорических характеристик, гротескных масок. Так, аллегорично членение действующих лиц на категории: "начальства", "силы", "подчиненности", "ничтожества" или "частные лица" и "не-лицо". Символически обобщены место действия "частью в залах и апартаментах какого ни есть ведомства" и общественно-профессиональная среда в авторской характеристике Варравина: "Правитель дел и рабочее колесо какого ни есть ведомства". Той же цели символического обобщения служит характеристика Герца, Шерца и Шмерца, как "колес, шкивов и шестерен бюрократии". Но все эти приемы у С.-К. ведут не к искажению действительности, а к ее более яркому, острому раскрытию, укрупненному сатирическому показу, остающемуся всецело на почве реальности. Характеристики действующих лиц полны глубокой и конкретной жизненной правды. Сам С.-К. подчеркивал реалистичность и типичность созданной им картины действительности. Он заверяет, что его пьеса "Дело" — "из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело". В послесловии к "Смерти Тарелкина" он пишет: "Где же это я все-таки такие картины видел?., нигде... и — везде...". Сочетание глубочайшего реализма с гротескной заостренностью сценических ситуаций, составляющее драматургический стиль "Дела", находит свое завершающее выражение в последней части трилогии — "Смерти Тарелкина".
"Смерть Тарелкина" названа С.-К. комедией-шуткой. Назначение ее — согласно авторскому предисловию — доставить публике "несколько минут простого, веселого смеха". Близость сценического стиля пьесы традициям французских театров малых форм подчеркнута самим драматургом. Из творческой практики этих театров заимствовал С.-К. элементы эксцентрики и буффонады, приемы трансформаций и переодеваний. Но сквозь эксцентрически-водевильную внешнюю форму открыто проступает полная негодования и презрения обличительная тенденция драматурга. В "Смерти Тарелкина" сатира С.-К. достигает большого напряжения. По своей бичующей силе и язвительности "комедия-шутка" С.-К. стоит на уровне крупнейших произведений русской обличительной драматургии. В "Смерти Тарелкина" нет положительных персонажей. Зловещий колорит пьесы не смягчает ни одно светлое пятно. Подобная взаимному пожиранию пауков в банке — борьба Тарелкина с Варравиным образует сюжет пьесы. В развитии сюжетной линии драматург показывает все варварские методы следственного производства в полицейском застенке. Благодаря сатирической смелости в обрисовке характеров изображаемые в пьесе события поднимаются до высокого уровня обобщений. Образ прощелыги и шулера Расплюева в новой для него роли блюстителя порядка и "спасителя отечества", подвергающего всю Россию полицейскому просмотру, — крупнейший вклад драматурга в литературную сокровищницу отрицательных образов крепостнически-самодержавной России. Не уступая по художественной законченности своему предшественнику из "Свадьбы Кречинского", он значительно превосходит его по социальному значению. Надгробное слово Тарелкина над собственным трупом — шедевр сатирического изобличения либерализма, напоминающий лучшие образцы сатиры Щедрина.
Остро отточенные, разящие афоризмы разбросаны по всей пьесе. Такие крылатые словечки, как "хочешь честь или хочешь есть", "у меня одно: деятельность и повиновение", "все наше. Всю Россию потребуем", "какой же черт произвол, когда моя необходимость", — могли бы обогатить разговорную речь, если бы они своевременно прозвучали со сцены.
Густые сатирические краски, положенные на облик основных персонажей, создают беспримерно-мрачную картину российской действительности. Вся Россия во власти бессмысленно-жестокого полицейского произвола, — таков объективный вывод из этой "комедии-шутки".
Разоблачающая сила творчества С.-К. значительно превосходит авторские намерения. Столкнувшись в своем личном жизненном опыте с тяжелыми явлениями современной ему жизни — бюрократизмом, произволом, взяточничеством, — он не сумел понять, что эти явления коренятся в самой природе самодержавно-крепостнического строя, и приписал их торжеству нового порядка, разрушившего патриархальную правду жизни. С большой смелостью разоблачая отрицательные стороны действительности, С.-К. не мог ничего противопоставить мрачному окружающему. Далекий от революционного движения крестьянства, драматург не видел тех положительных общественных сил, которые могли бы служить ему социальной опорой в отрицании действительности.
Отсюда — глубокий пессимизм, проникающий "Дело" и "Смерть Тарелкина", лежащая на этих пьесах печать бескрылости, отсутствие в них освежающего дыхания больших прогрессивных идей.
Но тем не менее познавательная и художественная ценность творчества Сухово-Кобылина огромна. Значение его правильно определил сам драматург. Сетуя на то, что цензура надела на него пожизненный намордник, С.-К. писал: "За что? за то, что его сатира произведет не смех, а содрогание, когда смех над пороком есть низшая потенция, а содрогание — высшая потенция нравственности".
Творчество С.-К., отобразившее с беспощадным реализмом самодержавно-крепостническую Россию, объективно служило революционно-демократическому движению.
Библиография
: I. Картины прошедшего. Писал с натуры А. Сухово-Кобылин, М., 1869; Трилогия, Гослитиздат, М., 1938.II. Гуpевич Л. Я., А. В. Сухово-Кобылин (Литературный портрет), "Вестник и библиотека самообразования", 1903, № 20; Дpизен Н. В., Драматическая цензура двух эпох (1825—1881), изд. "Прометей" Н. Н. Михайлова, без места и года изд., стр. 198—200 (первоначально в журн. "Русский библиофил", 1916, № 2, стр. 43—45); Гроссман Л., Преступление Сухово-Кобылина, 2 изд., "Прибой", Л., І928; Его же, А. В. Сухово-Кобылин (Жизнь, личность и творчество), вступ. ст. в кн.: Сухово-Кобылин A.B., Трилогия, М. — Л., 1927; Сахновский В., Театральная судьба Трилогии Сухово-Кобылина, там же; Смирнов Кр. А., Драматург-гегельянец А. В. Сухово-Кобылин, "Труды Ярославского педагогического института", т. III, вып. I — Литературно-лингвистический сбор., Ярославль, 1929.
III. Кашин Н. П., Библиограф. обзор изданий А. В. Сухово-Кобылина и литературы о нем, в кн.: Сухово-Кобылин А. В., Трилогия, 1927.
В. Гольдинер.
{Лит. энц.}
Сухово-Кобылин, Александр Васильевич
[17(29).09.1817—11(23).03.1903] — писатель, философ. Род. в Москве, в старинной дворянской семье. Окончил физ.-матем. отделение филос. ф-та Моск. ун-та (1838). Изучал филос. и право в Гейдельберге и Берлине. С 1902 — почетный акад. по разряду изящной словесности. В осн. филос. соч. "Учение Всемира" С.-К. развил представление об абсолютной идее как основе мира. "Абсолютный Всемир" есть органическое единство трех ступеней, тело к-рого — "бесконечная Вселенная", центр — бог, радиус — человечество. Универсальный закон развития Всемира — раздвоение на противоположности (экстремы). Поступательное развитие идей происходит путем эналакса (перехода) противоложностей. Идеальный эналакс связывает мир чистых сущностей с физ. миром. Др. эналакс ведет из физ. мира к дух.-человеч. История человечества триа-дична: 1) этап земного человечества; 2) этап солярного (солнечного) человечества, сопровождающийся выходом в солнечную систему; 3) этап сидерического (звездного) человечества. Вырвавшись к звездам, человечество будет расселяться в Космосе и, рано или поздно освободившись от телесности, станет всемирно воплощенным Разумом. Будущее человечества на Земле — всемирное гос-во, к-рое возглавит наиболее умная, гуманная и сильная раса, способная обеспечить всеобщий мир и братство. (См.: Г.Корхова. "ФЭ". Т.5. С. 166.)
Соч.
: Картины прошедшего. М., 1869; Из дневника А.В.Сухово-Кобылина // Русская старина. 1910. № 5; Письма А.В.Сухово-Кобылина родным // Труды публичной библиотеки им. В.И.Ленина. Вып.3. М., 1934; Отрывки из дневника. 1852—1903 // Литературное наследство. 1949. Т.51, 52; Трилогия. М., 1966. Философия духа или социология (учение Всемира) [Отрывки из рукописи, ЦГАЛИ] // Русский космизм. Антология философской мысли. М., 1993.