В историографии советского коммунизма постоянно шли споры, которые не утихают и спустя пятнадцать лет после распада СССР. В этой историографии принято выделять два главных направления, вокруг которых группировались исторические исследования, посвященные СССР: концепция тоталитарного режима и так называемое ревизионистское течение. Тоталитарная модель, долгое время доминировавшая в советологических штудиях, основана на трудах Ханны Арендт и Раймона Арона. Построенная при помощи категории «тоталитаризм», она описывает коммунизм и фашизм (одной из разновидностей которого является нацизм) как один и тот же новый исторический тип режима, возникший в межвоенный период и воплотивший в себе антитезу либеральной демократии. В самом деле многочисленные черты сходства допускали такое сопоставление и отождествление: стремление создать нового человека, безграничная власть одной партии, культ харизматического лидера, принципиальное отрицание буржуазного общества и демократического плюрализма, лагеря и политика массового террора и т. д. Однако, как нам представляется, эти черты сходства имеют большее значение с позиции политических наук, нежели истории. Кроме того, следует иметь в виду, что такое отождествление таит в себе опасность отодвинуть на задний план специфику нацизма и его расовую политику. Рассматриваемое в такой перспективе, советское государство предстает всемогущим и осуществляющим абсолютный контроль над атомарным обществом, подвергшимся идеологической обработке и управляемым путем массированной и непрерывной пропаганды. По словам Мартена Малиа, «в мире, созданном Октябрьской революцией, никогда не было общества, мы здесь имеем дело лишь с режимом, причем с режимом идеократическим» (Malia M. La tragedie sovietique. P., 1995). Подобный подход нашел отражение и в книге Франсуа Фюре «Прошлое одной иллюзии» (1995; русск. перев.: 1998). Но среди сторонников подхода с позиций тоталитарной модели существует и критическое левое течение, сложившееся вокруг издателей журнала «Социализм и варварство» («Socialisme et Barbarie») Корнелиуса Касториадиса и Клода Лефора. Последние, объясняя долговечность коммунистической системы, обращают внимание не столько на идеологию, сколько на место, занимаемое в этих режимах политикой, и на способность партии «подвергнуть общество глубокой заморозке или замкнуть его на самом себе» (Клод Лефор; см.: Kott S. L'exercice du pouvoir en RDA une histoire sociale de la domination politique / / Francia. 2003. N 30/3). Между тем в противоположность историографии так называемого «тоталитарного» направления, которого придерживались, главным образом, историки, изучавшие политические структуры, в середине 1960-х гг. вокруг историка Моше Левина сложилось другое историографическое течение, названное «ревизионистским»; при том, что оно многолико, суть его, как объясняет Николя Верт (Werth N. Histoire de PUnion sovietique. P., 1990; русск. перев.: Верт Н. История советского государства. М., 1992), состоит в желании «деидеологизировать» историю СССР, прекратив переоценивать значение сферы политической власти (Государства, Партии, Идеологии) в стране и обратившись в большей мере к изучению ее социально-экономических институтов. В самом деле, если посмотреть снизу, сквозь призму социально-экономической истории, обращая внимание на субъекты и социальные группы, то перспективы заметно изменятся: «Не было Власти и Государства, которые навязывали свою волю и отдавали приказы, с одной стороны, и "управляемого" атомарного общества и "плановой" экономики, которые подчинялись, с другой. Напротив, общество, каким бы дезориентированным и деструктурированным оно ни было, то и дело устанавливало границы и неоднократно вынуждало государство менять планы и признавать свое бессилие» (Н. Верт). С точки зрения ревизионистов, термин «тоталитаризм » обладает эвристической ценностью лишь для характеристики отдельных аспектов истории сталинского периода. После смерти Сталина в 1953 г. режим, по их мнению, принял форму авторитаризма, и общество стало постепенно освобождаться, завоевывая автономию по отношению к власти. Долгое время эти две позиции оставались глубоко антагонистичными и между сторонниками двух школ не мог завязаться по-настоящему конструктивный диалог. Но развал СССР заставил историков критически переосмыслить эту полемику и попытаться преодолеть разногласия. Так, во Франции Жан-Поль Депретто выступает «за такую социально-политическую историю советского опыта, которая ставила бы своей главной целью разработку целостной концепции сталинизма. Исследование диктатуры предполагает двойную задачу: анализ социальных основ политических процессов и выявление социальных последствий решений, принимаемых властями» (Depretto J.-P. Pouvoirs et societe en Union sovietique. P., 2002). Все работы последних лет, посвященные бывшим народным демократиям в целом и ГДР в частности, показывают пределы рефлексии на основе термина «тоталитаризм », предлагая тонкий анализ социальных практик (подчас в русле истории повседневности) и намечая контуры подлинной социальной истории политических явлений (Pour une histoire sociale du pouvoir en Europe communiste / / Revue d'histoire moderne et contemporaine. 2002. N 49-2 ; Kott S. Le communisme au quotidien. Les entreprises d'Etat dans la societe est-allemande. P., 2001).
• История повседневности (Alltagsgeschichte)