Зонтаг Анна Петровна

урожденная Юшкова — друг В. А. Жуковского, известная детская писательница (род. 6 июля 1786 г., скончалась 18 марта 1864 года). А. П. происходила по матери из рода Буниных. Мать ее Варвара Афанасьевна (была замужем за П. Н. Юшковым) имела четырех дочерей — Анну (замужем за Е. В. Зонтагом), Марию (за А. М. Офросимовым), Авдотью (за В. И. Киреевским, затем за A. A. Елагиным) и Екатерину (за В. А. Азбукиным). В. А. Жуковский был братом по крови Варвары Афанасьевны (ее мать — урожденная М. Г. Безобразова, а мать В. А. Жуковского Сальха — Елизавета Дементьевна). Таким образом, А. П. была племянницей В. А. Жуковского. Бунины были в родстве с Вельяминовыми, Юшковыми и Протасовыми.

Богатый материал для обрисовки личности А. П. Зонтаг дают: 1) "Воспоминания о первых годах детства Василия Андреевича Жуковского", написанные самою А. П., и 2) письма Жуковского, Протасовых, Зонтаг, Елагиных, Плетнева и других лиц, состоявших в дружеских и деловых отношениях с Жуковским и с потомками А. И. Бунина (отца Жуковского).

История происхождения "Воспоминаний" о Жуковском такова. Пятидесятилетие писательской деятельности Василия Андреевича, парадно отпразднованное в доме князя П. А. Вяземского, побудило редактора "Москвитянина" М. П. Погодина со своей стороны принести дань своего уважения Жуковскому. Он обратился к Авдотье Петровне Елагиной с просьбой написать о Жуковском в "Москвитянине". Елагина передала это предложение Анне Петровне Зонтаг. Последнею в форме писем к князю Петру Андреевичу Вяземскому были даны воспоминания о первых годах детства Василия Андреевича Жуковского. Это источник исключительной важности для биографии поэта. Им пользовались и К. К. Зейдлиц, и Н. С. Тихонравов, и Загарин, и А. Н. Веселовский, и В. И. Резанов в своих разыскания о сочинениях В. А. Жуковского. Воспоминания А. П., напечатанные в "Москвитянине" (1849 г., № 9) под названием: "Несколько слов о детстве В. А. Жуковского", перепечатаны были после смерти Жуковского в "Москвитянине" (1852 г., № 5) со многими новыми подробностями, сообщенными в 1849 году редактору "Москвитянина" их автором, но не напечатанными своевременно вследствие разных соображений. В "Русской Мысли" (1883 г., кн. 2) по случаю исполнившегося столетнего юбилея дня рождения поэта профессор Висковатый перепечатал в полной редакции воспоминания Зонтаг, указав, что письма эти по существу никогда не доходили до князя Вяземского; письмо же с воспоминаниями списано с чернового наброска Анны Петровны самим К. К. Зейдлицем. Сама А. П. в следующих словах оценивала достоинства сообщенных ею о Жуковском сведений: "Если вы, писала она Погодину, найдете их достойными быть помещенными в "Москвитянине", то прошу вас исправить слог, выражения и все, что вам покажется нужным, кроме фактов, совершенно справедливых; их признает такими и сам Василий Андреевич". Иную оценку этим воспоминаниям дала А. П. Елагина, женщина вообще резкая в своих отзывах.

"Статью о Жуковском, пишет она, прислала не я, а знаменитая писательница для детей Анна Зонтаг, которая и обладает Мишенским. Досадно мне, что вы приняли это за мой слог, я писала бы серьезнее; Жуковский стоит того"... Исследователи разным образом относились к сообщениям А. П., но новейший из них, Резанов, с достаточной убедительностью окончательно доказывает их вполне авторитетную ценность. Воспоминания проникнуты прежде всего сердечностью и глубокою любовью к поэту. "Все, пишет А. П., что о нем ни скажешь, годится для всех. Такая возвышенная, благородная душа, такая чистая добродетельная жизнь, такое горячее, исполненное любовью сердце необходимо должны примерами добродетели наставить на добро всех, кто узнает их".

Описывая первые годы поэта, А. П. дает и обстоятельный автобиографический материал о себе. "Мне бы не следовало говорить так много о себе; но все, пишет она князю Вяземскому, что случилось в первые годы моего детства, так тесно связано с воспоминанием о Жуковском, что непременно приходится говорить и о себе. Вы, любезный князь, делая извлечение из моих писем, выгородите меня, елико возможно".

Родилась А. П. в 1786 году при следующих исключительных обстоятельствах. Пятого июля все семейство Буниных, вместе с Петром Николаевичем Юшковым и Варварой Афанасьевной, третьей дочерью Афанасия Ивановича, отправилось в Москву для первых родов Варвары Афанасьевны. Поехали на Тулу на своих лошадях и с огромным обозом, как тогда водилось. Но, отъехав только 30 верст, принуждены были остановиться по причине болезни Варвары Афанасьевны. Она задолго до срока, 6 июля родила маленькую девочку, возле большой дороги, в плетневом сарае. Эта девочка, слабая, хилая, не могла доставить никакой радости родителям, — ежеминутно ожидали ее смерти. Однако вышло не так. "Бедная, слабая малютка пережила всех. Эта девочка была — я! Марья Григорьевна взяла на свое попечение жалкую внучку. Об этом я упоминаю для того, чтобы сказать вам, почему я сделалась товарищем детства нашего Жуковского". Жуковский в одном из своих писем незадолго до своей кончины называл А. П. своею одноколыбельницею. "Я осталась, пишет Зонтаг, бабушкиной дочкой, товарищем Жуковского, который очень любил меня, часто приходил ко мне в горницу и, когда меня укачивали (потому что тогда маленьких детей еще укачивали), просил, чтобы его положили ко мне в колыбель, и засыпал возле меня. По утрам же меня приносили в его горницу, чтобы разбудить его, и так же клали в его кроватку". Привязанность детей была прямо трогательна. Привили А. П. натуральную оспу (тогда еще не была известна вакцина) одновременно с Жуковским, у которого оспа не привилась. У А. П. привилась она очень сильно. Во все время болезни Жуковские очень часто приходил к больной и трогал ее. Бабушка из всех внуков больше всего любила Анюту и Васю. "Анюту, говаривала она, все считают моей любимицей, и не диковинка, что я люблю ее больше прочих детей, — она с минуты своего рождения на моих руках; но я не решу, кого люблю больше — Васю или ее? Если бы мой сын, Иван Афанасьевич, был жив, и того я не могла бы любить больше Васи". Всякое воскресенье бабушка давала Васе и Анюте по 10 копеек медью. Он отдавал свои деньги на сохранение и приказывал, чтобы без его позволения она не тратила и своих. Она не смела ослушаться, да, правду сказать еще, и не умела тратить. На эти деньги по затее Жуковского дети устраивали по воскресеньям самодельную иллюминацию, которая пользовалась среди местных ребят громкой славой.

Очень интересен небольшой эпизод, записанный А. П. в своих воспоминаниях: маленький Жуковский является в качестве рыцаря без страха и упрека, защищающего от насилия свою маленькую подругу. Приехали в гости на иллюминацию соседи мальчики Игнатьевы, большой руки шалуны и буяны. "Подняли ужасный крик, шум, стук, беготню, возню.... Один из них зацепился за меня, смотревшую на них, разиня рот, и закричал... “зачем здесь эта девчонка? вон ее! мы ее прибьем!” — и сунулись ко мне, грозя мне кулаками. Я бросилась к Жуковскому, крича: “Васенька, не давайте меня!” — я всегда говорила ему “вы”. Он оттолкнул забияк и грозно им сказал: “Я не допущу бить Анюту!”. Потом, взяв меня на руки, посадил на бабушкину кровать и закрыл завесом, подоткнув его под пуховик. Я дрожала и плакала, шалуны хохотали; но Жуковский был очень серьезен. “Так вот что! — сказал один из Игнатьевых, — пусть она будет крепость, мы станем брать ее приступом”. — “А я буду защищать ее”, — сказал Жуковский и, взяв линейку, стал с нею, как с ружьем возле крепости. Гарнизон был вдвое малочисленнее, но лучше вооружен. Нападающие не имели другого оружия, кроме своих кулачишек, которыми они совались к крепости, и были всякий раз отражаемы энергическими ударами линейки. Мальчики орали во все горло, я пищала: “Васенька, они и вас прибьют! Прогоните их, не давайте меня!”. Молчал один Жуковский, chevalier sans peur et sans reprocher. Наконец этот шум был услышан Елизаветой Дементьевной и моей мамушкой. Они взошли, и появление взрослых особ в одно мгновение прекратило бой. Игнатьевых не только не пригласили на вечер, но прогнали из дома. С тех пор я никогда не встречала и даже ничего о них не слыхала. Живы ли они, бывшие тогда шалуны-ребятишки, а теперь дряхлые старики?.."

У детей все было общее: и горе, и радости, и развлечения, и работа. Первый учитель Тульского училища Феофилакт Гаврилович Покровский учил и Жуковского и А. П. С переездом в Тулу в доме Буниных образовался настоящий пансион. Было множество детей: 4 сестры Бунины, Жуковский, две маленькие девочки Павлова и Голубкова, дочь тульского полицеймейстера, посторонний мальчик однолетка, приходивший учиться, Риккер, сын доктора, и еще три совершенно взрослых девушки, лет по 17, родственница Бунина, воспитанница гувернантки и бедная дворянка Сергеева. В этой обстановке и атмосфере накоплялись первые знания, образовывался характер, создавались литературные вкусы. Центральную роль играл Жуковский, а его правой рукой всегда была Анюта. Здесь-то Жуковский впервые выступил в роли драматурга. Он сочинил трагедию "Камилл, или Освобожденный Рим". Соорудили сцену и разыграли трагедию. А. П. выступила в роли Люция Мнестора.

До 1815 года продолжалась совместная жизнь друзей-сверстников. В этом году Жуковский переехал в Петроград. Обрываются и записки-воспоминания А. П. о детстве Василия Андреевича.

Какою теплотою звучат следующие слова А. П., посвященные Мишенскому, с которым соединены были в дальнейшей жизни лучшие воспоминания и у Жуковского и у Зонтаг. "Тогда Мишенское было не таково, как теперь (1849 год). Тогда был огромный дом с флигелями, оранжереи, теплицы, сажалки, пруды; и хотя строение все было деревянное, но при тогдашнем неразделенном имении содержалось в порядке. Теперь все это исчезло. Строение сгнило и развалилось; пруды, сорвав плотины, ушли; сажалки поросли камышом. При моем маленьком состоянии я не могу исправить всего этого — и на что, для кого? Я живу совершенно одна, под скромною соломенною кровлей, близ родных моих, готовая скоро соединиться с милыми сердцу. Мишенское все еще прекрасно своим местоположением, а для меня имеет двойную прелесть своими воспоминаниями. Здесь все напоминает Жуковского. Церковь, где мы вместе молились; роща и сад, где мы гуляли вместе, любимый его ключ Гремячий и, наконец, холм, на котором было переведено первое его стихотворение: “Сельское кладбище”, вышедшее в свет. Этот холм сохранил название: “Греева Элегия”". На всю дальнейшую жизнь самые близкие тесные дружеские отношения остались между поэтом и его подругой детских игр и забав. Правда, Жуковский давал, а Зонтаг принимала: давал он и материальные средства, и духовную заботу. Все начинания А. П. связаны всегда с Жуковским. Она советуется с ним о своих личных и семейных делах, он дает ей темы для ее беллетристических произведений, он направляет ее литературные вкусы и интересы, он же проводит ее произведения в печать, оказывая свою протекцию среди издателей и книгопродавцев. Картину их духовных взаимоотношений рисуют многочисленные письма самого Жуковского к Зонтаг и их общим родственникам, письма А. П. к сестрам, переписка Василия Андреевича с лицами, близко стоявшими к семье Буниных. Обильный материал в этом отношении дают "Русский Архив" и "Русская Старина". Видное место занимает "Уткинский сборник", изданный в 1904 году под редакцией А. Е. Грузинского и содержащий в себе письма В. А. Жуковского, M. A. Мойер и Е. А. Протасовой. Значительная часть личной переписки А. П. напечатана в отчете Императорской Публичной библиотеки за 1893 год: здесь 23 письма ее (в высшей степени ценные в автобиографическом отношении) к Анне Михайловне Павловой, урожденной Соковниной. "Уткинский сборник" заключает в себе письма, принадлежавшие М. В. Беэр, урожденной Елагиной, и составляющие часть семейного архива, хранящегося в селе Уткине, Белевского уезда Тульской губ. Из этого архива в "Уткинском сборнике" напечатаны: 1) все неизданные дотоле (1904 г.) письма Жуковского, 2) письма M. A. Протасовой-Мойер и 3) несколько писем Екатерины Афанасьевны Протасовой. По указанным первоисточникам можно установить основные фактические данные в жизни А. П. и проследить главнейшие моменты ее духовных переживаний.

В 1817 году А. П. вышла замуж за Е. В. Зонтага, капитана над Одесским портом: с этого времени наступила новая пора ее жизни, связанная преимущественно с Одессой. Семейные заботы, личная жизнь и необходимость приспособиться к реальной жизни отрывают ее от Жуковского: друзья исключительно обмениваются письмами, мечтая свидеться. Но жизнь делает свое дело: в прошлом воспоминания, романтические настроения, в настоящем — заботы, проза жизни. А. П. была безусловно натура романтическая. Князь И. М. Долгорукий в "Капище моего сердца или словаре всех тех лиц, с коими я был в разных отношениях в течение моей жизни" дает такую характеристику А. П., тогда еще Юшковой: "Проезжая через деревню ее из Киева домой, я у ней был очень приятно угощаем, и с удовольствием провел там сутки, занимаясь стихотворством и прозою. Так, я написал стихи под названием “Мишенская долина”; они напечатаны; из них видно, что я еще способен был к минутным восторгам. Юшкова одарена разными талантами, между прочим искусно рисовала и, написав красками Мадонну, подарила одну мне: за сей подарок я благодарил ее в стихах, и они напечатаны. В них я обещался не расставаться с Мадонной, но французы посетили мой дом, ограбили его и унесли картинку. Что в свете устоит против коловратности случаев? Но, потеряв образ, я не потерял памяти той, которая мне его из приязни подарила, и Мишенскую долину всегда вспоминаю, как точку земли, на которой я провел несколько часов приятно, беззаботно и свободно". Приспособление к реальной жизни, видимо, нелегко давалось молодой женщине. "Как жаль теперь того времени, — пишет М. А. Мойер, — которое потеряно за пюпитрами и фортепиано! лучше бы было варить мыло и стряпать паштет". А. П. одолела хозяйскую премудрость. Уже в 1820 году М. А. Мойер обращается к ней с рядом практических вопросов. "Слыша, что ты купила землю в Крыму, я чрезвычайно бы желала знать возможные подробности о тамошних местах, не только о роде жизни, жителях и домашней экономии, но и о внешнем хозяйстве. Генеральша Тучкова желала бы купить там что-нибудь и просит описать величину, положение и род обрабатывания твоей плантации. Имеешь ли ты своих мужиков, или работают дворовые люди на лифляндский манер? Можно ли нанимать жителей, и что это стоит? Если ты перевезла своих мужиков, что стоила тебе перевозка? Меряют ли землю десятинами или как дорого приходится наша десятина? Уроженцы татары ли, и очень ли ленивы? Где можно продавать продукты и можно ли надеяться на 6 проц. с капитада? Не лучше ли поселиться в степях Одессы, если климат равно хорош? Чем насажен твой сад, и какой хлеб лучше сеять? Можно ли надеяться на приятное общество? Вот, милый друг, какая куча вопросов".

Семейная жизнь А. П. сложилась очень счастливо: мужа своего она любила, и смерть его вызвала у ней безмерную скорбь. "Возвратясь домой, — пишет 11 сентября 1841 года П. А. Плетнев, — написал серьезное письмо Зонтаг. Она, лишась мужа и оставшись в бедности с дочерью, для которой сочинила прелестные свои повести и священную историю, спрашивает, чем ей заняться. Советовал ей писать или биографии из всех веков и народов для чтения детского, или рассказы из гениальных творений, тоже всемирных и для такой же цели". Скорбь была сильная, но христианская настроенность и влияние Мишенской среды отлили ее в спокойное примирение с жизнью. "Господь дал нам так много хорошего в жизни, что часто счастье наше в собственных наших руках, но мы не умеем ни держать его, ни им пользоваться". Вот любопытные ее размышления на эту тему в тяжелую пору ее жизни.

"К той науке жизни, о которой вам пишет Жуковский, надобно прибавить еще и этот класс. Добрый наш Жуковский! Он все любит подводить под систему. Но какие тут классы? Кто признал бытие Божие (и кто может не признать его?), тот не может не признать и воли Его. И нам дана свободная воля, иначе бы мы не имели ответственности за дела наши; но наша воля ведет нас по большей части ко злу, а всемогущая воля Господня из самого этого зла извлекает благо. И так из этого признания благой воли Божией, воли всемогущей, истекает все: и покорность, и смирение, и покой в смирении, доверенность, благодарность и любовь. Но вот где нужно употребить все силы души, чтобы взойти на Черную Бембергскую гору. А у кого в жизни не бывает своей Черной горы? Для иного она крута, для другого отложе. Иной бодрее, другой слабее; но у всякого в жизни есть Черная Бембергская гора. Она была и для Спасителя так тягостна, что, в минуту страдания, и Он, Который все постиг, еще будучи во плоти, вскричал: Боже, Боже мой! Вскую мя оставил еси? — Но, взобравшись на верх горы, вы видите над головою небеса, а у ног ваших царство Кашемирское (La chaumière Indienne). Милый Жуковский! Для него в науке жизни и самая наука и учитель были менее строги, чем для многих. И всему этому причиною его ангельская душа, исполненная благости, кротости, смирения, не постигающая злобы даже и в других. Зато для него цветет жизнь в такую пору, когда для других остались одни терния".

Тяжело примирялась А. П. с двумя фактами: два ее самые дорогие человека — Жуковский и дочь Машенька связали свою судьбу с людьми не русского происхождения. М. Е. Зонтаг, единственная дочь А. П., вышла замуж за австрийского консула в Одессе Гумансталя. Зорко присматриваясь к укладу жизни жены Жуковского, A. П. ясно видела, что в семье великого русского писателя, гордости России, дух не русский.

"Машенька жива, и у нее родился сын, но не знаю, написала ль тебе, что он крещен католиком и назван Георгием Иоанном Баптистом. Первое имя в честь моего мужа, а второе в честь зятина вотчима, крестного отца новорожденного. Я верю от всего сердца, что во всякой христианской религии можно спастись; Евангелие, слова Иисуса Христа, одно для всех; догматы же и обряды, хотя и священны для нас, но установлены после святыми отцами. Наша церковь сохранила предания неизменными, в Римской же многое изменено папами; но все это не препятствует спасению! Спаситель сказал: Веруйте в Бога и в Мя веруйте. — A все христианские церкви веруют в Бога и во Христа! Но для меня (не знаю, как Машеньке), горько было бы видеть двух моих детей разного исповедания! Особливо, когда знаешь, как Римская церковь расположена враждебно против нашей в особенности"...

"От Машеньки исправно получаю письма всякую неделю. Она долго прожила в Вене, а по последнему вижу, что собирается в свое поместье в Карниолию, куда приедет к ней и муж из Триеста доживать лето. Он надеется получить отпуск недель на шесть. Там у нее не будет нашей православной церкви; хотя вся Карниолия населена славянами, но австрийцы обратили их в католицизм. Машенька была прошлого года в этом поместье, которое на берегу Савы, и прелестно, как она пишет. Она пошла в приходскую церковь к обедне, и в конце службы все собрание запело хором псалом на таком испорченном славянском языке, что она не могла понять ни одного слова, но едва могла удержаться от смеха, слыша, что псалом этот вдруг запели на голос русской песни: “Вот мчится тройка удалая”. Песня, которая у нас всем уже надоела, которую жиды играли на своих органчиках и которую, вероятно, таким образом перенесли в Австрию. У нас эта песня втоптана в грязь, а там она не только в чести, но поется в церквах; у нас под нее, в веселый час, иногда мужичок и запляшет; а там под нее молятся. И в самом деле, надобно или расхохотаться или рассердиться, видя, что народ молится, слушая, что тройка удалая мчится вдоль по дороге столбовой и что колокольчик, дар Валдая, гудит уныло под дугой. Это тем смешнее, что эти полунемцы не имеют ни малейшего понятия ни о Валдае с его колокольчиками, ни о наших ямщиках с тройками и дугами; а перед всем этим они молитвенно благоговеют".

"Ты хочешь знать что-нибудь о семействе Жуковского; я еще с ним не знакома, потому что не была в Москве, но из писем сестры, Екатерины Александровны Свербеевой и Парасковии Михайловны Офросимовой знаю о них многое. Дети, пишут мне, чрезвычайно милы; дочь совершенная красавица; но они ни слова не говорят по-русски, и мать плачет, когда ей станут говорить, что надобно их учить по-русски. Она наняла дом на Полянке, прекрасный дом, и убрала его великолепно и с большим вкусом всеми статуями и картинами, давно уже пересланными покойником в Россию; внизу в этом доме живет хлебник немец, дети которого приходят играть с маленькими Жуковскими; прислуга у них все немцы, кроме одного человека, который говорит по-русски и служит переводчиком для всего дома. Гувернера для детей она взяла немца, бывшего лютеранского пастора Зедергольма, перешедшего в нашу Церковь. Так что она живет совершенно в немецкой колонии. Москва ей нравится, и она стала здоровее, хотя очень худа. В этом мясоеде она вздумала говеть; выбрала себе духовником священника от Успенья на Могильцах — молодого человека, очень умного, ученого, который хорошо говорит по-французски и по-немецки, и так как она не понимает нашей службы, то не ездила перед говением в церковь, а по слабости здоровья не держала поста и, не приготовив себя ни постом, ни молитвою к приятию Святых Таин, исповедалась накануне и поехала причащаться к Успенью. Причастную молитву священник прочитал ей на немецком языке. Все это скандализировало многих; но кто знает, может статься она достойнее богомольцев и постников. Все это я знаю от других и очень желаю видеть семейство покойного нашего друга и найти его достойным покойника".

"Знакомством с матерью (жена Жуковского) я не совсем осталась довольна, не нашел в ней того, что надеялась видеть в жене драгоценного нашего друга. Она очень гордится тем, что она урожденная фон Рейтерн, когда имела бы полное право гордиться именем своего мужа. Дети прекрасные, особливо мальчик, который очень похож на отца и который кроток, добр и ласков. Девочка красавица и, кажется, уже это знает... Да впрочем как и не знать! Напиши мне, как ты найдешь это драгоценное семейство…"

Последний период своей жизни А. П. провела в своем дорогом Мишенском. Чисто христианская жизнь, заботы о крестьянах, церковь и школа, литературные работы, сосредоточенное философское созерцание и мысли о дорогом Жуковском наполняют богато ее жизнь. Следующие выбранные отрывки из ее писем к разным лицам выпукло характеризуют эту красивую цельную жизнь на склоне лет.

"Мир Божий прелестен! Диковинна созданная Его могуществом вселенная! И в этом мире так было бы хорошо жить, если бы побольше было в человецех благоволения. В прошедший великий праздник, начало нашего спасения, сонм ангелов пел: мир на земле, в человецех благоволение! И так не мир изгнал мир, но люди за недостатком благоволения!.. Не станем клеветать на прекрасный мир, но возложим вину на виновных: на людей! Знаю, что в Евангелии сказано: мир Мой даю вам, не якоже мир дает... И опять: сии не от мира суть! — Но это язык славянский, а на нашем русском разумеем миром вселенную, а не свет".

"Ты спрашиваешь, люблю ли я нынешний век? Право на это не знаю, что сказать тебе. Мне кажется, что в нынешнем веке как между молодыми людьми, так и между молодыми женщинами и девушками очень много эгоизма. Мужчины все заняты или денежными расчетами или расчетами честолюбия, или, Бог знает, какими-то странными идеями филантропизма. Всякий хочет стать во главе какого-то огромного филантропического переворота, между тем как ленится действовать с пользою в своем маленьком кругу. Никто не думает о том, что для составления сота каждая пчела приносит по капельке меда. Хорошие люди не хотят служить, для того чтобы не быть в столкновении с дурными, и таким образом оставляют злу совершенный простор. Между тем такая гордость! Никого не хотят знать выше себя, никого не хотят уважать ни по летам, ни по заслугам, потому что считают себя умней стариков, т. е. ученей, и верить не хотят, чтобы опытность отцов часто могла быть лучше науки сыновей. Malheureusement l´experience des pères est toujours perdue pour les entants! — Молодое же поколение прекрасного пола, хотя и гораздо образованнее прежнего, но начиталось Жорж Санд с братьею и хочет быть эмансипировано. Вообще, кажется, теперь совершенно не уважают того, что мы в свое время называли долгом и против чего не смели проступиться. А всему этому причиною не дух времени, как говорят, а мы сами, родители. Мы слишком почитали младенчество детей наших, слишком много показывали радости, видя их успехи, слишком уничтожались перед ними; и дети, видя все это, привыкли считать себя важными лицами, а родителей ничтожными. Я до этого не доживу, но у нового избалованного поколения дети не будут ведены так. Папеньки и маменьки будут больше значить, и должно надеяться, что все пойдет лучше и что, наконец, узнают, как важно покоряться законной власти".

"Живу я по-прежнему очень смирно и смиренно. Почти целые дни просиживаю одна за работою, или за книгою. Петерсоны приходят ко мне к обеду и вечером к чаю, после которого мы уже сидим до половины одиннадцатого часу вместе. Я, домашний чтец, читаю им что-нибудь вслух. Я не так строга, как ты, мой друг, я позволяю себе светское чтение и следую за всею современною литературою, находя, что везде, кроме Англии, она в упадке. А у нас так искажают наш славный русский язык и нашу грамматику, что не знаешь, как и писать. Но я держусь старины. Теперь увидал, услыхал, за что бывало нас бранивали, попадаются на каждой строчке, и как по-моему неправильно, не только что неблагозвучно. Видал, слыхал показывает действие, много раз совершившееся, а к нему прибавляют у! Не больше ли логически будет прибавить это у просто к прошедшему, тогда оно лучше означит однократное: увидел, услышал. Вот и заключаю этим грамматическим рассуждением!".

"Я между тем, сидя одна одинехонька, и не в состоянии будучи употреблять в дело мою левую руку, не имею другого занятия, как только читаю да пишу. Это утомляет мои глаза; да ведь надобно же что-нибудь делать! Я переписываю для нового издания (когда-нибудь) все сказки и повести, которые издала для детей, свои и переводные. Написала уже шесть томов, а еще остается три, по крайней мере. Сама не надивлюсь, когда это я успела столько навараксать. Прибавь к этому 2 тома Священной Истории и 5 томов биографий! A кажется, что я как будто мало трудилась. Кроме Священной Истории и биографий, прочее все писано и переведено между дел, сама не знаю как. И сколько еще неизданного! У Смирдина пропадают 2 тома прекраснейших народных русских сказок, которых у меня не осталось списков, чего мне очень жаль".

"Написала и я на старости лет стишонки для моей внучки, которая очень любит гармонию стихов и, слушая их, никак не верила, что их читают, а не поют. Она просила меня однажды: “Бабушка, спойте мне что-нибудь”. — “Ни, друг мой, я петь не умею, и никогда не пою! попроси маменьку!” — “Маменька поет песни, а вы, бабушка, помните, пели мне сказочки о детях, которые играли, о зиме, о бабочке и пчелке? Спойте еще что-нибудь!” — И это значило читать ей стихи; потому что прозу она называет чтением. Итак, я написала для нее стишонки “К звездочке", потому что она любит разглядывать ночью светила небесные. Я сообщаю тебе их; исповедуюсь, как в грехе, за который на меня сердилась моя Машенька. Тебе то я готова признаться, но мне совестно перед твоими детьми, которым ты читаешь мои письма, как будто журнальный листок! Но что нужды! Ведь хуже не будет, как покритикуют; а я написала этот вздор для забавы ребенка, а не для славы".

"Вот, мой друг, теперь главное занятие моей жизни устраивать благоденствие вверенных мне Богом людей и устраивать для них самих, без всяких личных выгод, потому что я не имею надежды передать дочери или внучке мое имение родовое. После моей смерти оно поступит в казну, а наследникам моим выдадут по 400 руб. асс. за ревизскую душу. Это потому, что Машенька вышла замуж за иностранца"...

"Рекрут моих я отдала и оплакала; а они, прощаясь со мною, говорили: где бы мы ни были, мы все будем ваши! Это меня еще пуще растрогало".

"Теперь у меня очень много дела, и весьма важного: сказалась необходимая перестройка в моей церкви, в теплом приделе, которую должно кончить до зимы, и я за этой переделкою очень надсматриваю. Приход мой очень беден, следственно все издержки должны быть сделаны на мой счет; а я и сама, как тебе известно, не богата, и сверх того прошлого года у меня был совершенный неурожай, так что я должна была кормить крестьян и дать им овсяные семена. Можно сказать, что весь этот год не деревня меня кормила, а я кормила деревню, и, благодаря Бога, на все у меня стало денег. На этот случай мне пришлось продать новое шестое издание Священной Истории, которую господа цензоры, к великой моей досаде, ужасно исказили; но все-таки я за нее получила деньги, на которые жила сама, кормила моих крестьян и теперь, к несказанному удовольствию, на мои трудовые деньги перестраиваю храм Божий. Живу теперь в таком доме, где потеря 200000 руб. принесет чувствительный убыток, а не разорение, ты думаешь, что я получила золотые горы от книгопродавца. Нет, мой друг! Всего 3000 руб. сер., да и те рассрочены на два года! Но наша братья, недостаточный люд, умеет по одежке протягивать ножки. Я приготовила было эти деньги на то, чтобы покрыть тесом мой домишко, потому что сквозь соломенную кровлю иногда пробивает дождь; но теперь останусь при скромной моей кровле. Церковь нужнее дома, и она нужна не одной мне"...

"Что касается до моей школы, то ты, друг мой, очень ошибаешься в причине ее заведения. Ее завела не я и не Петерсон, а наша молоденькая попадья, может статься несколько из филантропии, но больше для своей выгоды. Каждый ученик ей платит огромную сумму за свое шестимесячное ученье, т. е. от Покрова до Пасхи (когда уроки прекращаются на все лето), по одному рублю серебром. За 15 человек она получает к Пасхе 15 целковых и считает себя богатее Креза. На эти деньги она умеет нарядить к празднику всю семью. Я же поддерживаю всеми силами эту школу по долгу христианства. Тут не учат ничему, как только читать, писать, считать и катехизис, который стараются объяснить ученикам, елико возможно, понятнейшим для них образом. По крайней мере это новое поколение будет иметь понятие о религии лучше, нежели их отцы, которые, поднимая к себе в домы образа, говорят, что они принимают богов. Ведь это сущее идолопоклонство! И не всякой ли помещик обязан развить религиозное чувство в своих крестьянах? Эти души, которые нам вверены по власти Божией, не для того даны нам только, чтобы обрабатывать нашу землю и платить нам оброк, но и для того, чтобы мы пеклись о их благе временном и наставляли их на правый путь, который привел бы их к блаженству вечному. Конечно, это благое дело священников, пастырей душевных, но помещик обязан помогать в этом деле священникам и ободрять их. Итак, я не из филантропии действую, а по долгу, по совести. Конечно, я сердечно радуюсь всему доброму, что замечаю в людях, но все-таки не хочу быть филантропкою нынешнего века, делающею все на показ. Помнишь мой старинный девиз, который вы с Катериной Михайловной велели вырезать для меня на печати: там была лампада с надписью: не блеск, но польза. Эта милая мне печатка затерялась, исчезла в бурю бед. Но я все-таки держусь моего девиза не блестеть, но светить потихоньку".

"Бог послал мне великую радость: отец Порфирий, наш архимандрит, посланный на Восток, бывший мой духовный отец, проезжал из Иерусалима через Одессу в Киев и, узнав, что я тут, поспешил со мною видеться. Это нечаянное свидание меня чрезвычайно обрадовало. Наконец и еще удовольствие: я познакомилась с нашим русским Златоустом, преосвященным Иннокентием, здешним епископом. Совсем нахально приехала к нему. Он, не имея обо мне никакого понятия, принял меня очень радушно. Я хотела было сделать ему визит, но он продержал меня часа два. В это время разговаривал обо всех возможных предметах столь же поучительно, как и приятно, и с величайшею простотою; а по-моему простота есть необходимая принадлежность гения. Наконец, прощаясь сказал: "навещайте меня. Келия моя всегда для вас открыта".

Но среди всех этих забот и занятий мысли А. П. постоянно обращаются к Жуковскому.

"Он велел мне, для составления собственных записок, писать воспоминания нашего детства; я делаю это с удовольствием; припоминаю весь ребяческий вздор и отправляю к нему частехонько предлинные послания, которые напоминают ему веселое прошедшее, и он не только с удовольствием читает мои воспоминания, но даже бережет их и хочет перечитывать. C´est plus que je ne fais, car je ne fais pas de brouillon et je lui envoie mes lettres sans même les relire. Вероятно, в них даже множество описок. Он очень занимается учением своей дочки. Хочет начинать учить своих ребятишек по-русски. Не правда ли, что это больно? Жуковского дети еще не знают ни одного русского слова, и родной их язык немецкий. Пора, пора ему возвратиться на родину! Да, мне хотелось бы, чтобы он возвратился в настоящую родину, а не в Дерпт, как он того хочет. Хотя Дерпт и — Юрьев, но все-таки он населен немцами и там дети его останутся немцами и выучатся не любить русских и Россию, потому что лифляндцы нас не любят".

"Конечно, обстоятельства его (Жуковского) много переменились с тех пор, как он отдал все свои деньги больному нищему, а с обстоятельствами, по необходимости, должны перемениться и действия человека. Тогда он был один, молодой человек, известный только по своему прекрасному дарованию. Тогда ему не совестно было занять мундир у приятеля, чтобы представиться Императрице Марии Феодоровне; тогда ему нисколько не было предосудительно искать обеда у знакомых, если не было его дома; и всякой был счастлив, видя Жуковского за столом своим. На что ему были нужны деньги! Разве на то, чтобы купить новую книгу. — Но после, хотя он стал и богаче, и имел уже доход верный, ему стало невозможно так транжирить. Он был не только известный поэт, но сделался и государственный человек, воспитатель Наследника Русского Престола. Тут уж он обязан был к некоторому представлению. И несмотря на то, он содержал больную Воейкову, свою крестницу, в чужих краях по самую смерть ее; он составил для старшей ее дочери, из собственных денег, капитал в 40000 руб. асс.; он давал пенсии многим известным мне людям и, наконец, в 1839 году, во время Бородинской годины, где он должен был присутствовать со всем Двором, он продал свою карету для того, чтобы выкупить на волю одного очень даровитого музыканта, известного в Москве, которого барин его определил в повара. Теперь же он женат и имеет двух детей. Деньги его нужны для семейства, и несмотря на то, разве он не отделил 1000 руб. асс. от пенсии, которую получает от Императрицы Александры Феодоровны, в мою пользу, потому что узнал, что после кончины Егора Васильевича я осталась в очень тесных обстоятельствах, и эту пенсию отделил так, что я не могла от того отказаться, потому что получила и треть годовой пенсии и уведомление об этом из Императрицыной канцелярии. Узнав о Машенькиной свадьбе, разве он не прислал ей на приданое все то, что получил за Наля и Дамаянти? И это уж будучи женат. О! Жуковский сохранил, среди всех каверз, которыми был окружен, всю ту же чистую, благородную, незлобивую душу! Теперь может статься она еще светлее прежнего, потому что он сделался очень набожен. Если бы Господь привел свидеться с ним, хотя еще раз на сем свете!..".

Литературные вкусы у A. П. сложились довольно рано. Конечно, в этом отношении большое влияние оказала литературная настроенность вообще Бунинского дома. Сказалось тут сильнейшим образом и влияние Василия Андреевича. Следя с большим интересом и живейшим участием за нараставшими литературными успехами Жуковского, А. II. незаметно для себя втянулась в литературу и почувствовала сильнейшее влечение к самостоятельным литературным занятиям. В Одессе, вскоре по выходе замуж, она усердно посещала литературные вечера Варвары Дмитриевны Казначеевой и на этих вечерах познакомилась с А. С. Пушкиным. А. П. обладала прекрасным литературным языком. Темы для работ, общее руководство ими и литературную реком