Зотов Рафаил Михайлович

(род. 1796 г., скончался 17-го сентября 1871 г., погребен на городском кладбище в Павловске) — известный писатель-романист и драматург, видный театральный деятель. Для биографии Зотова имеются весьма ценные автобиографические материалы самого писателя: "Записки Рафаила Михайловича Зотова", напечатанные в "Историческом Вестнике" за 1896 год (июнь—декабрь). Впервые отрывок из его театральных воспоминаний помещен был в 1859 году в приложении к "Драматическому Сборнику" (№№ 3—11) и к "Собранию театральных пиес" (№№ 3 и 4). Владимир Рафаилович Зотов, сын Р. М., пересмотрел воспоминания отца по рукописям и восстановил в них многие значительные пропуски, сделанные в свое время по цензурным требованиям. Этот текст "Записок" и напечатан в книжках "Исторического Вестника". Дополнением к ним могут служить: 1) "Рассказы о походах 1812 и 1813 годов прапорщика С.-Петербургского ополчения" и 2) "Мое знакомство с графом Аракчеевым. Статья Р. З. (Зотова)". Анекдот, относящийся к концу 1824 года, обнаруживающий образ мыслей графа Аракчеева.

Отец Зотова — сын Бату-хана, брата последнего Крымского властителя Шагин-Гирея. Его мальчиком привезли ко двору Екатерины II, крестили в православную веру и дали по сходству с любимым камердинером императрицы фамилию Зотова. По окончании шляхетского кадетского корпуса при графе Ангальте Зотов-отец, будучи уже офицером, случайно обратил на себя внимание императора Павла. "Как корпусный офицер, — рассказывает Зотов, — отец почти вседневно ходил в Михайловский манеж, где очень часто бывал император Павел, и становился в числе обязанных зрителей на левом фланге по ранжиру, как самого малого роста. Однажды приехал государь в манеж при самой бурной погоде. В свите его были в тот день братья Чарторыйские, славившиеся мускульною силою, которою обладал и сам Павел І. При входе государя в манеж, разумеется, отворили настежь ворота, но сила бури была в тот день такова, что в минуту прохода Павла І гренадер, стоявший у ворот, свалился с ног и, по-видимому, подобная же участь угрожала самому Павлу І, но отец мой, как ближайший к воротам, успел подскочить и подставить ногу под распахнувшиеся ворота, а сам вытянулся, как следовало. Государь улыбнулся, кивнул ему головою и прошел мимо. Ворота заперли, и развод начался обыкновенным порядком. Но, по окончании его, государь разговорился с Чарторыйскими о силе, обнаруженной моим отцом, удержавшим ворота. Позвали его; потребовали от него новых доказательств силы, и так как он действительно обладал ею в превосходной степени, разгибая подковы и производя другие опыты, как-то: ношение людей на протянутой руке и т. п., то государю очень это понравилось, и он перевел его в число дворцовых гренадер. С этой минуты жизнь отца совершенно изменилась, и Павел І не раз приказывал ему производить опыты своей мускульной силы".

Мать P. M. была простой крестьянкой. Император Павел І строго смотрел за нравственностью своих офицеров, и отец Зотова принужден был жениться на обольщенной им девушке. По обычаю того времени, дети, рожденные внебрачно, участвовали в таинстве бракосочетания. "Я помню, — отмечает З., — первое впечатление моей молодости (мне было три года), когда я по тогдашнему обычаю (не знаю, существует ли он теперь) стоял вместе с отцом и матерью под венцом... Вторым впечатлением, шестилетнего возраста, было театральное, как бы предвещавшее мою позднейшую деятельность". В Пскове, где протекли ранние годы З., открылся немецкий театр, и он часто, как бесплатный посетитель, ходил в губернаторскую ложу. Отец вскоре совершенно скрылся: пошли слухи, что он утонул в Молдавии; на самом деле, кажется, он при живой жене вторично женился и имел новую семью, которой и оставил все свое состояние. Мальчик З. жил сперва с матерью в небольшом имении в Псковской губернии, а затем получил начальное домашнее образование у ближайших друзей своего отца. Ему было почти четырнадцать лет, а он совсем не знал по-русски, в совершенстве владея языками французским и немецким. Окончив курс единственной тогда в Петрограде гимназии в 1810 году, З. поступил на службу: сперва к частному приставу, а затем к главному директору театра обер-камергеру Л. Нарышкину с жалованьем в год по 150 руб. ассигнациями. Наступил достопамятный для России 1812 год. Манифест о всеобщем ополчении побудил З. написать первые патриотические стихи, которые Нарышкин удостоил своею похвалою. Увлеченный всеобщим движением, Р. М. поступил в ряды ополчения. 5 сентября выступала из Петрограда та колонна ополчения, в которой состоял З. "День был теплый, ясный, великолепный, — вспоминает он. — Император Александр провожал нас, стоял на коленях во время молебствия, и мы заметили, что он плакал. Эти слезы, может быть, покажутся странными, но для истории они драгоценны. Александр узнал уже в эту минуту, что Москва взята и горит. Следственно, он чувствовал всю потерю, понесенную Россиею, и мог прослезиться, отправляя на жертву последние свои силы". З. подробно рассказывает историю ополчения до момента его роспуска. Его живое, яркое повествование правдиво; стоит взять документы, изданные в 1914 г. Петроградскою городскою управою и посвященные участию города Петрограда в событиях Отечественной войны (том I), чтобы убедиться в точности и исторической объективности отдельных моментов его изложения. При переходе на правый берег Двины, при речке Полоте, около деревни Юревич З. был ранен. По формулярному списку значится, что P. M. получил десять ран, из которых четыре в голову, а другие по разным частям тела. Красочно описывает З. ощущения свои под огнем неприятеля и ужас человека, оставленного на поле сражения. Рана в ногу едва не сделала его калекой на всю жизнь. "Пришел доктор: осмотрел мои раны, говорит З., наложил на них груду корпии и пошел дальше, но я остановил его и просил осмотреть мою ногу. Она была ранена навесным пистолетным выстрелом всадника, хотевшего покончить со мною. История снимания сапога была самая болезненная. "Я сейчас принесу инструменты и отниму у вас ногу", — сказал доктор и ушел. Мысль остаться без ноги мучила меня. Остаться калекою было очень неприятно, и потому, когда явился другой врач и спросил: "Осматривали ли вас?" — я отвечал, что осматривали, но просил осмотреть мою ногу, нужно ли ее отпиливать. Тот осмотрел и сказал, что совсем не нужно. Воротился и прежний врач, и между ними произошел немецкий разговор, в который вмешался и я, умоляя оставить мне ногу. "Пожалуй, мне все равно", сказал первый врач. И таким образом я остался с ногою".

Под Данцигом Р. М. познакомился с Загоскиным, который, отмечает З. в своих записках, "впоследствии прославился, как писатель романов и пьес. Он был тогда просто "добрый малый" и ничего не обещал впоследствии. Зато, и не обещая ничего, сдержал многое". По окончании войны З. снова вступил на службу в театральную дирекцию, где и прослужил более 25 лет, сперва секретарем у князя Тюфякина, директора театров, затем переводчиком, потом начальником репертуара, сперва немецкого театра, а после русского. Массу бытового материала содержат его записки за эту эпоху: Шаховской и Тюфякин, Долгорукий и конюшенная контора, Милорадович и 14 декабря, театральный комитет, граф Михаил Юрьевич Виельгорский, князь Гагарин, граф Кутайсов, трагик Яковлев, Иван Иванович Сосницкий, холера 1831 года, певец Самойлов, литературные новости, Грибоедов и "Горе от ума", Гоголь и "Ревизор", театральные интриги, закулисный мир — калейдоскопом проходят в записках Р. М. Как театральный деятель, З. был человеком чистым, честным и доброжелательным; это и было причиной его широкой популярности среди театральных кругов. В 1816 году З. женился на Марье Ивановне Пикулиной, от которой имел двух сыновей — Владимира, литератора, редактора "Пантеона" и др. изданий, и Петра, служившего во флоте, и четырех дочерей. Полезная театральная служба P. M., так как он прекрасно знал требования сцены и относился к театру всегда с великой любовью, прервалась в 1836 году вследствие острой ссоры с директором театров Гедеоновым. "По моему самолюбию, замечает Зотов в записках, казалось, что я необходимый человек при дирекции, и что позволение служить было вовсе не наградою за 25-летнюю службу и за десять ран 1812 года. Это была очень печальная ошибка. Одна из актрис была под моим личным покровительством, потому что была племянницею Похорского, которому я так много был обязан. Она вышла замуж за отличного человека по части хореографии, Марселя, и я им выпросил у Гедеонова квартиру в Палерояле. Гедеонов часто подшучивал над моими отношениями к этой актрисе, но я спокойно объяснил ему эти отношения. Вдруг эта квартира понадобилась красильщику, определенному на службу и состоявшему под покровительством Гедеоновой (Натальи Павловны). Любопытно, что этот красильщик был поручик и имел Георгиевский крест за польскую кампанию. Нечего и говорить, что директор имел полное право распоряжаться квартирами, но я лично обиделся тем, что он мне ни слова не сказал об этой перемене. Поэтому я решился проситься в отставку и послал форменную об этом просьбу. В тот же день Киреев принес ее мне с надписью: "Уволить", тогда как в сущности директор не имел права увольнять сам начальника репертуарной части, а обязан был представлять об этом увольнении министру. Это было последнею каплею, переполнившею сосуд моего терпения. Я написал к Гедеонову самое дерзкое письмо по-французски и, основываясь на прежней нашей военной службе, вызвал его на дуэль, прибавя впрочем, что он, конечно, может воспользоваться этим письмом для того, чтобы нравственно погубить меня, но что это будет "une lachete". Не знаю, где была моя голова в эту минуту, но последствия моей выходки были самые печальные. Гедеонов отвез роковое письмо к князю Волконскому, а тот представил его государю. Немудрено угадать последствия. Государь позвал к себе обер-полицеймейстера Кокошкина и приказал ему отвезти меня к Гедеонову и заставить меня просить у него прощения за неслыханное оскорбление начальника. Но прежде, нежели это сделалось, я уже успел опомниться. Ко мне пришел старший сын Гедеонова (Михаил Александрович) и убеждал идти к отцу и просить прощения, обещая, что последствия будут самые благоприятные для меня и что отец сделает меня вице-директором. Я отказался, потому что, в свою очередь, послал брата жены моей, служившего в государственной канцелярии, к министру с просьбою о прощении. Волконский спросил у него "о состоянии моего здоровья". Он ожидал, что я сошлюсь на головные раны и на действие их. Но я не сделал этого, и министр объявил, что за мною приедет обер-полицеймейстер и отвезет к Гедеонову. Я предупредил это, и явился сам. Гедеонов принял меня ласково и сказал, что послал уже от себя просить генерала Кокошкина не беспокоиться, потому что примирение уже совершилось, и он простил мою выходку. После этого он поехал еще раз к министру и просил донести государю, что "мы помирились", и что так как я уже уволен от службы, то чтоб было дозволено мне приискать себе другое место. На этот доклад государь отвечал: "Пожалуй, пусть служит; только я посмотрю, кто его возьмет". Говорил ли когда государь эту грозную фразу и в каких именно выражениях, я, конечно, не могу в этом убедиться, но Гедеонов подтвердил ее всем, кто бы мог меня взять в свое ведомство".

Р. М. долго, почти 15 лет, искал новой службы: обращался к разным влиятельным лицам, получал их обещания, но места не было. Литература пришла ему на помощь. Строили через Неву Благовещенский мост. По этому поводу З. написал несколько стихов. Граф Клейнмихель, главный начальник ведомства путей сообщения, дал ему место члена общего присутствия департамента ревизии. Впоследствии З. стал членом особой комиссии для проверки дел и сумм путейского ведомства, проверявшей, между прочим, отчетность по постройке железной дороги между Петроградом и Москвой. Каковы были условия новой службы, характеризует следующий эпизод, записанный З. "Бывший потом министром путей сообщения Мельников был тогда строителем северной половины Московской железной дороги, и так как департамент ревизии отчетов обязан был подготовлять государственному контролю самые чистые отчеты, то он очень затруднялся показаниями генерала Мельникова насчет выдаваемых им авансов по работам". По инициативе З. был составлен об этом особый доклад, и гр. Клейнмихель велел, чтобы Мельников лично дал в присутствии объяснения по возникшим недоразумениям. Мельников явился и говорил З.: "Ведь вы тоже служите у графа! Ну разве вы бы не исполнили его приказания, чтобы такому-то подрядчику дать двести тысяч авансом, а другому — триста тысяч?" — "Непременно исполнил бы, — отвечал Зотов, — но при этом представил бы немедленно доклад об исполнении, а министр бы его пометил, и тогда оправдательные документы были бы в порядке, иначе контроль может придраться". — "Самая лучшая отчетность состоит в доверии к правильности расхода и к расходчику", сказал будущий министр. Деятельная натура З. побуждала его постоянно сочинять разнообразнейшие проекты. Он подавал докладные записки: о построении железной дороги из Петрограда в Одессу, о введении всеобщей военной службы не более трех лет, о нищенстве, об охранении рек, об учреждении в России гражданской стражи, о проведении новых шоссе, о денежном обращении, о выкупе крестьян и т. д.

Нельзя отказать некоторым проектам Р. М. в практичности и остроумии. Проектируя замену всей деревянной посуды в казенных складах для вина и спирта стеклянною, З. имел в виду официально признаваемую "утечку и усышку" спирта и вина до 10%. Автору проекта прямо указывали, что "усышка и утечка доставляют хлеб сотням лиц, и что напрасно лишать их этого барыша". Вообще николаевский, да и александровский после 1812 года, режим препятствовал частной инициативе и останавливал предприимчивость деятельного и вдумчивого человека. У З. было восемь душ крепостных крестьян. Они, кроме хлопот и забот, ничего своему владельцу не приносили. P. M. задумал отдать своих крестьян в казну без всякой платы. Его (дело происходило в 20-х годах) вызвал к себе сам граф Аракчеев. — "Что за глупое письмо написал ты к государю? — сказал он мне. — Какое умел, ваше сиятельство, — отвечал я, кланяясь. — Но с какою целью? Следуя новой философии, освобождаешь крестьян? — Философия не мое дело, а писал я просто потому, что ничего с них не получаю, и их только обирают и обижают соседи. Когда они сделаются казенными, будет кому защищать их. — Ты за это должен был назначить какую-нибудь цену. Ты не имеешь права делать государю подарки. — Я об этом не смел и думать. Но так как я ничего не беру с них, то едва ли и государь возьмет что-нибудь. — А где служишь? — Занимаю место правителя канцелярии театрального комитета при графе Милорадовиче. — А знает ли он, что ты подавал государю просьбу? — Я донес об этом только ближайшему начальнику, Аполлону Александровичу Майкову. — Ну так теперь донеси графу Михаилу Андреевичу, что я тебя призывал к себе и очень буду рад, если твоя просьба будет иметь успех; но ты мне сегодня пришли другую просьбу и выставь в ней, сколько ты хочешь за свое имение".

З. усердно сотрудничал, как сценический деятель по преимуществу, в журналах и газетах.

Работал он в "Северном Наблюдателе", издававшемся Корсаковым и Загоскиным. Был постоянным, около 15 лет, театральным рецензентом в "Северной Пчеле" (до 1858 года). В своих фельетонах он неуклонно твердил об упадке искусства и драматической литературы, приветствовал сценические новинки, боролся с новым направлением, утвердившимся в русской драматургии и беллетристике. "Все повести и пьесы стали писать из крестьянского быта, полагая, что в этом именно состоит народность литературы. Это была небольшая ошибка. Это была простонародность, а не народность. Все сословия вместе составляют нашу национальность. Простонародный же язык на сцене и в повестях не подвигал ни на шаг ни театра нашего, ни литературы. Не говоря уже о том, что у нас нет общего простонародного языка, а все областные наречия, мы знаем все очень хорошо, что язык очищается и формируется образованным сословием, а не чернью, которая искажает все фразы, какие слышит где-нибудь у высших сословий. Следственно, вводить рыночный язык в литературу и на сцену значило оказывать им очень дурную услугу. Беллетристика, сцена должны очищать наш язык, которого основные правила еще непрочно установлены, а крестьянская речь не может способствовать к этому".

Литературная деятельность З. протекала в очень тяжелых цензурных условиях. В этом отношении цензурные злоключения, постигшие его комедию в стихах "Приезд генерал-губернатора", очень типичны.

"В 1856 году, когда мы думали, что уже можно писать обо всем, написал я "Приезд генерал-губернатора", рассказывает З. Эта пьеса, в роде древней "Ябеды" Капниста, дозволенной при Павле I, — и я осмелился представить ее тогдашнему главноуправляющему III отделением для поднесения государю. Увы! он ответил мне, что "при всей своей благонамеренности пьеса эта не может быть играна". И с тех пор я ее переделывал несколько раз, под другими названиями; из генерал-губернатора сделал вице-губернатора, — и этого оказалось мало. Тогда губернские чиновники должны были превратиться в частную компанию, а начальник их — в простого директора акционерной компании". В таком виде пьеса была пропущена наконец в печать, но театральная цензура все-таки не дозволила ее, постановив: "считаем представление неудобным".

Значение З., как писателя, может быть оцениваемо в пяти отношениях: 1) как теоретика по целому ряду художественно-эстетических вопросов, связанных со сценою, драматическим искусством вообще и историческими переживаниями русской драмы в частности; 2) как оригинального драматического писателя, переводчика и компилятора драматических произведений; 3) как автора романов, преимущественно исторических; 4) как историка-компилятора, главным образом на современные автору темы, и 5) как публициста по разнообразным вопросам, связанным со сценой. Проведя большую часть своей жизни около сцены и сценических деятелей, З. на практике вплотную подошел к существу драматического произведения, ознакомился с прошлым и настоящим русского и западноевропейского искусства, постиг требования актера и зрителя и, наконец, вполне уяснил себе пути, которыми нормально должна развиваться русская сцена. Среда первоначальная, в которой он вращался, и господствующие литературные течения, при наличии которых он выступил на литературно-сценическое поприще, сделали его по существу убежденным поклонником французского классицизма. Конечно, жизнь и время сделали свое дело. З. был современником и сентиментализма, и романтизма, и Грибоедова, и Гоголя. "Горе от ума" и "Ревизор", взбаламученное море страстей, образовавшихся около этих произведений, не могли бесследно пройти для него. Но несмотря на это, он все-таки остается убежденнейшим носителем начал французского классицизма. Многое, высказанное им по поводу сцены, актеров, видов драматического искусства, драматических произведений и вообще искусства имеет значение и для нашего времени.

"Театр создан не исключительно для одного аристократического сословия, а больше для образования народа. Мы долго придерживались системы классицизма, потому что он всегда имел целью поучать зрителей высокими примерами доблестей древних исторических лиц, а комедии классицизма осмеивали порок и предрассудок умно, тонко, забавно и с сохранением нравственной цели. Новейший романтизм произвел много гениального в литературном отношении, но нравственная цель театра уже потеряна. Авторы, прорвав спасительную плотину условных законов, пустились во все преувеличения пылкого воображения и наводнили литературу множеством чудовищных драм, основанных на одних эффектах без правдоподобия, а главное — без моральной цели. Они, вместо поучения толпы, стали раздражать ее страсти; вместо изящных картин были выставлены безнравственные; вместо приучения к порядку проповедовали идеи анархии и разврата; вместо любви к отечеству прославляли космополитизм; вместо преследования и осмеяния пороков старались делать многие преступления не только извинительными, но и интересными. С этой минуты цель театра изменилась, и это очень жаль. Составляя полезное и приятное занятие, театр отвлекает толпы народа от других рассеяний, более вредных для телесного и нравственного его здоровья. Но приучая его к театру, нужно вместе с тем и незаметно дополнить образование его, показывая ему только картины добродетелей гражданских, семейных и моральных, чтоб он следовал всегда по стезе законов, нравственности и любви к отечеству. Возбуждение дурных страстей приносит вред обществу. Публика, приученная авторами к эксцентричности, теряет уже вкус к изящному, делаясь своенравной и бестолковою. Разумеется, от этого погибает драматическая литература и сценическое искусство...".

"Наш русский театр лучше всех в Европе может выполнить благородную цель своего назначения, то есть исправления нравов, водворения хорошего вкуса и приучения публики к чувству изящного, прекрасного, похвального. Везде театры основаны и существуют в виде частной спекуляции, и антрепренеру, конечно, всего дороже свой карман. Что ему за дело до нравственности зрителей, до образованности их и чувства изящного? Для него балаганные пошлости гораздо важнее произведений Шекспира и Шиллера... Ho y нас театр принадлежит придворной части и содержится от казны, для которой гораздо важнее, чтобы большинство публики было образованное и одушевленное чувством добра и долга, нежели какие-нибудь мелочные остатки экономии, исчезающие в государственном бюджете, как капля в море... У нас не нужно рассуждать: принесет ли такая-то пьеса много денег, а только — достойна ли она по цели и направлению предположенной цели, принесет ли она честь литературе, будет ли содействовать развитию искусства между артистами и просвещения между зрителями?".

"Сценическое искусство не имеет общих основных правил, а должно сообразоваться с колоритом пьес и современными требованиями...".

"Теперь, когда французский классицизм уже исчез, и даже Шиллер почти изгнан с русской сцены, не осталось на ней ничего, кроме странной смеси литератур и вкусов (а часто и безвкусия) всех наций. Как в политике, так и в литературе нововводители любят разрушать все прежнее, не создавая ничего своего нового и хорошего. Французы сохранили свой романтический репертуар. Немцы верны своим великим поэтам; англичане — своему Шекспиру, а мы, давно забыв Сумарокова, Княжнина, Озерова, Шаховского, не создали еще собственного своего национального театра и все придумываем новые попытки да утешаемся переделками с иностранного, прилаживая их, к сожалению, под русские нравы".

"Немцы, французы составили себе свой особый род и совершенно правы, потому что он соответствует их физиологической природе. Как скоро те или другие пустятся в итальянскую музыку, они неестественны, дурны, смешны, и из всех европейских наций, может быть, русские ближе всех в состоянии подражать итальянцам. Но это успешное подражание вовсе не доказывает еще, чтобы мы должны были постоянно этим заниматься. Театр наш едва достиг до столетия своего существования; опера еще гораздо моложе. Но мы уже успели переиграть все роды музык: и итальянскую, и французскую, и немецкую. Больше всех имела у нас успех французская комическая опера, и надобно было оставаться при этом. Разумеется, важнее всего было бы создание собственной русской оперы, и начиная с незабвенного Кавоса, который многочисленными своими творениями положил основание ее существованию, многие композиторы прославились уже на этом поприще. Заслуги Глинки, Верстовского, Даргомыжского, Львова и графа Михаила Юрьевича Виельгорского будут всегда памятны в истории русского театра. Все они не успели еще создать русской оперы, но это придет мало-помалу. Существование ее неизбежно, необходимо. До тех же пор будем довольствоваться тем, что есть; но, ради Бога, перестанем надуваться, чтобы сравняться с итальянцами. Это усилие неестественно, бесполезно, вредно.

Что такое танцы и пляски? Это немое пение ногами и телодвижениями. Первобытные люди пели в радостные минуты своей жизни, иногда и в горе. Следственно пение должно было выражать избыток чувств, которых простыми словами не могли выразить. Танцы же всегда выражали радость и избыток веселых чувств. Вино наиболее располагало к танцам. Под пьяную руку все поют и пляшут. Но на востоке, где порок пьянства не развился, а танцы казались неприличными для важности мужчин, сделали издревле танцы ремеслом. Баядерки, алмеи одушевляли вечерние собрания восточных жителей, и главною целью этих танцев было возбуждение чувственности. На западе каждый народ имел свой характеристический, национальный танец, наиболее соответствовавший его общественному и домашнему быту. Возьмите нашу русскую пляску и трепака. Первая составляет целый роман в немом разговоре, а второй — полупьяное выражение веселья. Полька-мазурка и краковяк прекрасно изображают народный характер танцующих. Фанданго, качуча служат верною картиною ультрароманических чувств испанцев. Французский кадриль отражает характер беспечной веселости французского народа. Вальс-альманд выражает мечтательность германцев. Английский джиг — буйное и грубое веселье в самой разгульной форме. Наконец, французское этикетное общество создало менуэт и гавот для высшего круга. Но все это составляло как бы домашнего рода занятие. Публичный балет придуман французами".

"Театр не может назваться школою добродетели, и масса театральных лиц вовсе не может служить образцами моральных качеств, но, живя между ними 25 лет и принужденный по должности знать весь семейный быт этого сословия, я должен отдать справедливость, что некоторые лица заслуживали полного и всеобщего уважения во всех отношениях. Были люди прекраснейшего и благородного характера; были примерные жены и матери; были скромные и добродетельные девицы, на которых не пало никакое злоречие, никакие сплетни. Были, конечно, и эксцентрические лица, но в каком сословии нет их?

К чести нашей национальности должен я прибавить, что, видя множество прекрасных образцов нравственности между русскими артистами, я редко встречал их в иностранных актерах. И то сказать! Русские были дома, а те временно приезжают для того только, чтоб нажиться теми ли, другими ли средствами — все равно".

Всего оригинальных драматических произведений, переводов и переделок Зотовым написано 117. В его формуляре значится, что он был награжден орденом св. Владимира 4-й степени "за литературные успехи". На драматическое поприще он вступил в 1814 году, когда игран был на немецкой сцене его первый перевод одноактной оперы Боальдье "Le Nouveau Seigneur de village". В оригинальных пьесах P. M. нет драматического действия: они наполнены разговорами. Единства времени и места внешне нарушены, но налицо всегда есть и вестники, и наперсники. Пьесы историческими могут быть названы лишь по названию да по соблюдению внешне фактической достоверности. Исторический дух эпохи совершенно не соблюден. Например, в национальном представлении "Юность Иоанна III, или нашествие Тамерлана на Россию". Тамерлан произносит речи о свободе и справедливости в присутствии Василия II и Иоанна III, удельные рязанские князья проявляют к Москве глубокую привязанность и преданность, княгини рассуждают о вреде предрассудков и т. д. Вот список драматических произведений P. M. (В скобках указаны отзывы в печати о его пьесах).

"Ревнивая жена", ком. в 5 д.; перев. с франц. (предст. 1816). — "Эдип в Колоне", лирич. опера в 3 д.; перев. с франц. (предст. 1816). — "Испытание женской верности", ком. опера в 3 д.; перев. с немец. (предст. 1816). — "Мундир", опера в 2 д.; перев. с немец. (предст. 1817). — "Барцелонская долина", опера в 1 д.; перев. с франц. (предст. 1817). — "Ермак", историч. предст. в 1 д. (предст. 1818). — "Опрокинутые повозки", ком. опера в 2 д.; перев. с франц. (предст. 1818). — "Куликовская битва", опера в 3 д. — "Алина, королева Голкондская", опера в 3 д. ("Сын Отечества" 1818, 3). — "Красная шапочка", в 3 д.; перев. с франц., СПб., 1819. — "Убийца и сирота", в 3 д.; пер. с немец., СПб., 1820. — "Александр Македонский в Индии", в 1 д.; перев. с немец., СПб., 1821. — "Молодая вспыльчивая жена", опера в 1 д.; перев. с франц. (предст. 1821). — "Севильский цырюльник", ком. опера в 4 д., перев. (предст. 1822). — "Гений Итурбиель, или 1000 лет в 2-х днях визирь-Гаруна", опера в 3 д. (предст. 1823). — "Юность Иоанна III, или Нашествие Тамерлана на Россию", в 5 д.; СПб., 1823. — "Александр и Софья, или Русские в Ливонии", трагедия в 4 д. СПб., 1823. — "Приключение на станции, или Который час", водев. в 1 д. (предст. 1824). — "Кенельвортский замок, или Лейчестер", истор. опера в 3 д.; переделка с итальян. (предст. 1824). — "Крылатыя женщины, или Чудесная золотая клетка", водев. в 1 д.; перев. с франц. (предст. 1824). — "Подземелье замка Убальдо", опера в 3 д.; переделка с итальян. (предст. 1824). — "Муж и любовник, или Образование провинциала", в 1 д.; передел. с франц. СПб., 1824. — "Волшебный стрелок", в 3 д., с хорами; перев. с немец., СПб., 1824. — "Новый помещик", оперетка; перев. с франц. (предст. 1825). — "Последний день счастья", водев. в 1 д.; перев. с франц. (предст. 1825). — "Возвращение Пожарского в свое поместье", большой ипологический дивертисмент с хорами, куплетами и проч. в 1 д.; СПб., 1826. — Отрывок из лирической оперы "Немая в Портичи" (см. Альманах театральный на 1830.). — Отрывок из трагедии "Разбойник Богемских лесов" (см. Альманах театральный на 1830). — "Карл Смелый", большая опера в 4 д. Сюжет заимствован из романа Вальтер-Скотта, с сохранением всей музыки известной оперы "Вильгельм Телль" из Россини, 1837. — "Новая школа мужей", комедия в 5 д., в стихах; СПб., 1845 ("Отечественные Записки" 1845, № 12, т. 43, отд. 6, стр. 55—56). — "Саардамский корабельный мастер, или Нет имени ему", комедия в 2 д.; СПб., 1841. — "Донна Луиза, инфанта португальская", драма в стихах. — "Два Эдуарда, или Любовь слепой", драма в 3 д. — "Сервилия, или Первый век христианства", драма в 5 д. — "30 лет, или Жизнь игрока", драма в 3 д. и 6 карт. — "Аристоген". — "Фингал" Озерова, перевод на немец. язык.

Перу З. принадлежит целый ряд исторических романов. Сюжеты их автор преимущественно черпал из эпохи Отечественной войны и сопровождавших ее событий. Романы его слабее произведений Загоскина и Лажечникова, но читались публикой с большим интересом. Некоторые из них выдержали до пяти изданий. Писать свои романы начал он во время холеры в 1831 году, когда по высочайшей воле театры были закрыты. Как в исторических драмах З., так и в его романах отсутствует исторический дух, нет исторического колорита и иногда грубо нарушена историческая правда. На это неоднократно и весьма ядовито обращал внимание читающей публики Белинский. "Начав читать роман "Таинственный монах", восклицает Белинский, я (на 14 странице первой части) нашел, что боярин Хованский, пришедши домой в один осенний вечер 1676 года, раздевшись до рубахи и надевши тулуп, приказал ставить самовар, чтобы напиться чаю". Следующая заключительная фраза одной из рецензий Белинского на романы З. вскрывает общую его точку зрения на оригинальное творчество Р. М. "Уф! насилу досказал эту историческую повесть, а если бы вы знали, какого труда, каких усилий стоило мне прочесть ее! Зачем тут Наполеон и огромные события 12, 13 и 14 годов сплетены с какою-то чувствительною княжною и каким-то пустым студентом Виленского университета? Где тут историческое, в чем тут повесть? — Ничего не понимаем!".

Ниже печатается список романов З. с указанием на рецензии, которые появлялись на них в повременной печати.

"Часовой". Роман. С франц. ("Благонамеренный" 1822, 25). — "Наполеон на острове св. Елены". Сбор. из записок Лас-Казаса, Гурго, Монтолона и О´Меари. 4 ч. СПб, 1838. [1) "Сын Отеч." 1838, т. 5, отд. 4, стр. 150—151; 2) Литератур. прибавл. к "Русскому Инвалиду" 1838, № 47; 3) "Современник" 1839, т. 13, стр. 66]. — "Студент и княжна, или Возвращение Наполеона с острова Эльбы". СПб., 1838. [1) "Библиотека для Чтения" 1838, т. 28, отд. VI, стр. 51; 2) Литературн. прибавл. к "Русскому Инвалиду" 1838, № 22, стр. 427—430; 3) "Московск. Наблюд." 1838, т. XVII, стр. 537—538; 4) "Сын Отечества" 1838, т. V, отд. IX, стр. 150—151; 5) "Северная Пчела", 1838, № 10]. — "Последний Хеак". СПб., 1842. [1) "Библиотека для Чтения" 1842, т. 54, отд. 6, стр. 28—36; 2) "Литературная Газета" 1842, № 40, стр. 819—821; 3) "Отечественные Записки" 1842, № 10, т. 24, отд. 6, стр. 39; 4) "Северная Пчела" 1843, № 15; 5) "Современник" 1843, № 29, стр. 120—122]. — "Бородинское ядро и Березинская переправа". Исторический роман. СПб., 1844 ("Отеч. Записки" 1845, т. 38, отд. VІ, стр. 35). — "Фра-диаволо, или Последние годы Венеции". Исторический роман, в 4-х ч., 2-е изд. M., 1857 [1) "Сын Отечества" 1838, т. 6, отд. 4, стр. 115—116; 2) "Библиотека для Чтения" 1839, т. 32, отд. 6, стр. 11—12; 3) Литературн. прибавл. к "Русскому Инвалиду" 1839, т. 1, отд. 2, стр. 41—44; 4) "Отечественные Записки" 1839, № 2, т. 2, отд. 7, стр. 31—36; 5) "Северная Пчела" 1839, № 84]. — "Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона". Роман. Изд. 3, в 4-х частях. М., 1857. [1) "Московский Телеграф", 1832, ч. 47, стр. 252—255; 2) "Северная Пчела" 1832, № 268—269; 3) "Отечественные Записки" 1840, № 10, т. 12, отд. 6, стр. 54—55]. — "Никлас Медвежья Лапа, атаман контрабандистов, или Некоторые черты из жизни Фридриха II". 2-е изд. М., 1858. [1) Литературн. прибавл. к "Русскому Инвалиду" 1837, № 41, стр. 402; 2) "Библиотека для Чтения" 1837, т. 23, отд. VI, стр. 54]. — "Цин-Киу-Тонг, или Три добрые дела духа тьмы", в 4-х ч., 2-е изд. M., 1858. [1) "Библиотека для Чтения" 1841, т. 44, отд. VI, стр. 6; 2) "Сын Отечества" 1841, т. 1, № 4, стр. 97—114; 3) "Отечественные Записки" 1841, № 1, т. 14, отд. 6, стр. 13—17; 4) "Северная Пчела" 1841, № 68]. — "Два брата, или Москва в 1812 году", в 3 ч., 2-е изд. М., 1857. [1) "Библиотека для Чтения" 1852, т. 112, отд. 6, стр. 7—9; 2) "Москвитянин" 1852, т. 1, № 3, стр. 75; 3) "Отечественные Записки" 1852, № 1, т. 80, отд. 6, стр. 6—9; 4) "Современник" 1852, т. 32, отд. 4, стр. 1—13; 5) "Северная Пчела" 1852, № 31]. — "Две сестры, или Смоленск в 1812 г.", в 2 ч., СПб., 1860. — "Шапка юродивого, или Трилиственник". 2-е изд. М., 1859. [1) "Библиотека для Чтения" 1839, т. 37, отд. 6, стр. 22—24; 2) Литературн. прибавл. к "Русскому Инвалиду" 1839, т. 2, № 22, стр. 426—428; 3) "Отечественные Записки" 1839, № 11, т. 6, отд. 7, стр. 140—133; 4) "Сын Отечества" 1839, т. 11, отд. 4, стр. 44—48; 5) "Северная Пчела" 1839, № 290]. — "Последний потомок Чингис-хана", в 3 ч., СПб., 1880. — "Таинственный монах". Исторический роман из жизни Петра І. В 3-х частях. Последнее издание Коновалова. М., 1908. [1) "Исторический Вестник" 1881, № 11, стр. 664—665; 2) "Отечественные Записки" 1879, № 10; 1881, № 12; 3) "Казанский Биржевой Листок" 1881, № 81].

Среди исторических трудов Зотова наибольшую ценность имеют "Рассказы о походах 1812 и 1813 гг. прапорщика С.-Петербургского ополчения". Здесь объективно и красочно вместе с тем изложен один момент великой войны. Остальные труды Р. М., по преимуществу посвященные царствованиям императоров Александра І и Николая I, носят исключительно компилятивный характер. Список исторических трудов З., ниже помещаемый, указывает, в какую сторону направлены были его исторические интересы.

"Александриада, или Собрание достопримечательных изречений Императора Александра I во время пребывания его в Париже, с кратким описанием военных действий Российской армии и ее союзников, до восстановления на трон Франции Людовика XVIII, и известием о последних минутах жизни генерала Моро". СПб., 1818 г. — "Рассказы о походах 1812 и 1813 гг. прапорщика СПб. ополчения". СПб., 1836. [1) Литератур. прибавл. к "Русскому Инвалиду" 1836, № 97—100, стр. 778—783 и 795—800; 2) "Северная Пчела" 1837, № 99]. — "Двадцатипятилетие Европы в царствование Александра I". 2-е изд. СПб., 1841. [1) "Телескоп" 1831, ч. 6, отд. 7, стр. 555—557; 2) "Северная Пчела" 1831, № 279; 3) "От