Боян

Боян (XI в.) – древнерусский поэт-певец. Как «творец песен» Б. назван в зачине «Слова о полку Игореве» (см. Автор «Слова о полку Игореве»): «Боянь бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы...». Семь раз вспоминает автор «Слова» Б. в своем произведении. Кроме «Слова», Б. упомянут в «Задонщине». В интерпретации имени Б. с самого начала открытия «Слова» обозначились две основные тенденции: 1) это собственное имя конкретного древнерусского поэта-певца; 2) это нарицательное слово, обозначающее певца, поэта, сказителя вообще. В первом издании «Слова», в примеч. б на с. 2 Б. назван «славнейшим в древности стихотворцем русским». В первоначальном виде этой страницы говорилось, что «при Рюрике иль Святославле гремела лира его, ни по чему узнать не льзя»; после перепечатки ее соображения о времени жизни Б. были сформулированы еще более неопределенно: «когда и при котором государе гремела лира его ни по чему узнать не льзя». Сходная с этой характеристика Б., но в сильно романтизированном виде, была дана Н. М. Карамзиным в «Пантеоне российских авторов» (1801 г.): «Мы не знаем, когда жил Боян, и что было содержанием его сладких гимнов; но желание сохранить имя и память древнейшего русского поэта заставило нас изобразить его в начале сего издания. Он слушает поющего соловья, постарается подражать ему на лире» (Карамзин Н. М. Соч. СПб., 1848, т. 1, с. 653). Однако уже в примечаниях к «Слову» в бумагах Екатерины II имя Б., с одной стороны, воспринималось как собственное (здесь даже отмечалось, что «из последствия сей повести видно, что он воспевал подвиги князя Всеслава»), но, с другой – тут же толковалось и как нарицательное: «Сие имя Боян происходит, как думать надобно, от древняго глагола баю, говорю: по сему Боян не что другое как разкащик, словесник, вития» (см.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве». М.; Л., 1960, с. 326). Представление о Б. как о конкретном «витии» древности и одновременно с этим обобщенном образе поэта-певца вообще было характерным для начала XIX в. А. X. Востоков в примечаниях к своей стихотворной повести «Светлана и Мстислав» в «Опытах лирических» (1806 г.) писал, что он, вслед за В. Т. Нарежным, считает, что русские поэты, которые «должны были находиться при дворе государей древних», назывались «Баянами». Об этом, отмечает Востоков, «не говорит «Повесть о походе Игоря», упоминающая только об одном Баяне, как о собственном имени; но нельзя ли предположить, что упомянутый песнотворец по превосходству назван общим именем Баяна, т. е.: баснослова, вития, рассказчика» (цит. по изд.: Востоков А. X. Стихотворения. Л., 1935, с. 391 (Б-ка поэта)). Так же понимает имя Б. Пушкин в «Руслане и Людмиле» – оно у него одновременно и имя собственное, и нарицательное: «Все смолкли, слушают Баяна...», «И струны громкие Баянов / Не будут говорить о нем!» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. АН СССР, 1937, т. 4, с. 7, 42). Только поэтическим символом считал Б. Вс. Миллер: «Боян заменяет автору «Слова» музу эпических поэтов» (Миллер. Взгляд, с. 123–124), «В начале «Слова» Боян введен как поэтическое украшение, а не как историческое лицо: имя вещего поэта, потомка божества, должно украсить произведение автора, возвысить его в глазах читателей» (с. 125). По мнению Миллера, «нет ни одной черты, которая могла бы быть реальной характеристикой исторического певца и притом русского, предшественника автора «Слова»» (с. 121). Само имя Б. Миллер считает не русским: «Боян лицо болгарское и попал в «Слово» из болгарского источника» (с. 130). Предположение о болгарском происхождении имени Б. высказывалось и до Вс. Миллера: Ю. Венелин считал, что Б. «Слова о полку Игореве» – болгарский князь Боян Владимирович (ум. в 931 г.), слывший в народе колдуном (Венелин Ю. Критическое исследование об истории болгар. М., 1849, с. 263–265). Однако еще в 1844 г. В. Г. Белинский в шестой статье о Пушкине, разбирая «Руслана и Людмилу», писал, что Пушкин, считая слово Б. «равнозначительным» таким словам, как «скальд, бард, менестрель, трубадур, миннезингер», «разделял заблуждение всех наших словесников, которые, нашед в «Слове о пълку Игореве» «вещего баяна, соловья старого времени...» заключили из этого, что Гомеры древней Руси назывались баянами». Белинский утверждал, что «по смыслу текста «Слова» ясно видно, что имя Баяна есть собственное, а отнюдь не нарицательное». Вместе с тем Белинский отмечал, что «Баян «Слова» так неопределенен и загадочен, что на нем нельзя построить даже и остроумных догадок» (Белинский В. Г. Собр. соч. М., 1955, т. 7, с. 365–366). В настоящее время можно считать общепризнанным положение о том, что Б. – имя собственное, принадлежавшее поэту-певцу, предшественнику автора «Слова». Вместе с тем есть все основания утверждать, что мы располагаем целым рядом не только догадок, но остроумных и весьма убедительных гипотез о Б. Сомнение в существовании древнерусского имени Б. явилось основой предположения, впервые высказанного и обоснованного А. Вельтманом в 1842 г., согласно которому имя Б. – это искаженное имя Яна. В Повести временных лет несколько раз упоминается имя Яня Вышатича: сообщая под 1106 г. о его смерти на 90-м году жизни, Нестор пишет, что слышал от Яна Вышатича много рассказов, которые записал с его слов в свою летопись. Вельтман полагает, что в первоначальном тексте «Слова о полку Игореве» перед именем Яна стояла частица «бо», на каком-то этапе переписывания текста «Слова» переписчик соединил эту частицу с именем «Ян» и получился «Боян». Возможность искажения имени Яна Вышатича в Б. «Слова» допускали А. В. Логинов и Л. В. Черепнин (Логинов А. В. Историческое исследование Сказания о походе северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 г. Одесса, 1892, с. 89–91; Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды. – ИЗ, 1948, № 25, с. 328–329). Однако видеть в имени Б. искаженное написание какого-то другого древнерусского имени или искать это имя не в русских источниках (кроме указанного, предполагался еще ряд болгарских персонажей с именем «Боян») нет оснований. Е. В. Барсов, резко выступивший против гипотезы Вс. Миллера, привел ряд данных, свидетельствующих о том, что имя Б. в Древней Руси существовало (см.: Барсов. Слово о полку Игореве, т. 1, с. 338–339). Историко-археологические находки последнего времени не только подтвердили бытование имени Б. в Древней Руси, но свидетельствуют о его достаточно широкой распространенности. В НIЛ упоминается «Бояня» улица, в Рядной грамоте Тешаты и Якима (1261–1291 гг.) названо имя послуха Бояна (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949, с. 317). Имя «Боян» встречается в трех новгородских берестяных, грамотах (одна – 80-х гг. XI в., две – XII в.) (см.: Арциховский А. В., Янин В. Л. Новгородские грамоты на бересте: Из раскопок 1962–1976 гг. М., 1978). Наконец, на стене киевской Софии была обнаружена надпись (граффито), которую предположительно можно отождествлять уже непосредственно с Б. «Слова о полку Игореве». В этой надписи сообщается о покупке княгинею «Всеволожей» (т. е. женой князя Всеволода) «земли Бояней» (земли, принадлежавшей когда-то какому-то Бояну). Открывший надпись, С. А. Высоцкий датирует ее второй половиной XII в. и высказывает предположение, что эта земля «некогда имела какое-то отношение к Бояну «Слова о полку Игореве»» (Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской XI–XIV вв. Киев, 1966, вып. 1, с. 71). Б. А. Рыбаков датирует граффито концом XI в. и высказывает предположение, что запись могла быть сделана в близкое время к предполагаемому им году смерти Б. Правда, исследователь отмечает, что «текст граффито сам по себе не дает нам права отождествлять Бояна-песнотворца с Бояном-землевладельцем» (Рыбаков. Русские летописцы, с. 417). О Б. как поэте, жившем во времена князя Всеслава (ум. 1101 г.), писал в 1809 г. Н. Грамматик в «Рассуждении о древней русской словесности». Древнерусским певцом считал его Б. Евгений (Болховитинов), включив в свой «Словарь русских светских писателей» (1845 г.). «Знаменитым русским поэтом» XI – нач. XII в. назвал Б. Ф. И. Буслаев. Время творчества Б. он датирует, исходя из перечня имен тех князей, которым Б. пел свои песни-славы. Кроме того, этот перечень наводит Буслаева на мысль, что «связь Бояна с князьями тмутороканскими и черниговскими, вероятно, заслуживает некоторого внимания» (Буслаев. Русская поэзия, с. 382). Буслаев считает, что текст «Слова о полку Игореве» донес до нас несколько отрывков из произведений Б., процитированных автором «Слова». Это две припевки Б., имеющие характер притчи, – «Ни хытру, ни горазду...» и «Тяжко ти головы...», и пять отрывков из песен Б.: «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше...», «Тогда при Олз? Гориславличи...», «Уже бо, братие, невеселая година въстала...», «На Немиз? снопы стелютъ головами...», «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая...». Е. В. Барсов, подчеркивавший тесную связь автора «Слова о полку Игореве» с творчеством Б., вместе с тем считал, что, автор «Слова» «весьма мало внес Бояновых словес в свое произведение» (Барсов. Слово о полку Игореве, т. 1, с. 308). Если приводившиеся выше предположения о вставках в «Слове о полку Игореве» из сочинений Б. имели в виду отдельные небольшие фразы, то писатель А. Л. Никитин пошел гораздо дальше своих предшественников, Он считает, что вообще большая часть текста «Слова» не что иное, как переработка, применительно к событиям похода Игоря, сочинения Б., посвященного Святославу Ярославичу и его сыновьям и написанного Б. за сто лет до похода Игоря – в конце 1084 – нач. 1085 г. По Никитину основной причиной, побудившей автора «Слова» обратиться к сочинению Б., которое по его словам «послужило своего рода матрицей для автора «Слова о полку Игореве»» (Никитин А. Л. Испытание «Словом...», № 6, с. 226), «были солнечные затмения, предшествовавшие началу обоих походов» (там же, № 7, с. 183). По Никитину получается, что все, о чем рассказывает автор «Слова», уже было в произведении Б.: «изображение похода, быть может, со зловещими предзнаменованиями, картины битвы с «погаными степняками», гибель героев или плен, последовавшее затем горе «земли» и, возможно, обращение к князьям с просьбой о помощи» (там же, № 6, с. 226). Гипотеза Никитина, таким образом, превращает «Слово о полку Игореве» во второстепенный памятник древнерусской литературы. В его построениях много явных натяжек, произвольного толкования текста «Слова», грубых ошибок.
В 1912 г. А. С. Архангельский в энциклопедической статье дал подробный обзор всех гипотез о Б., имевшихся к этому времени, и подытожил результаты изучения данного вопроса. Связь Б. с тмутараканскими и черниговскими князьями подчеркивал А. С. Орлов (Орлов А. С. Слово о полку Игореве. М., 1923), который время жизни Б. относил к XI – нач. XII в. и считал, что Б. был таким же княжеским певцом, как и автор «Слова о полку Игореве». Как о бесспорном факте, о тмутараканском происхождении Б. и тесной связи его с черниговскими князьями писал Н. М. Шляков, который в определенной степени пытался воссоздать биографию Б. По его гипотезе, Б. родился не позже 1006 г. и умер вскоре после смерти Всеслава (1101 г.). Первым произведением Б. была песнь о единоборстве Мстислава с Редедей. По мнению Шлякова, «в летописи мы имеем следы Бояновых песен, и летописец пользовался ими как источником для своих сведений» (Шляков. Боян, с. 495). Начав свою песнотворческую деятельность в Тмутаракани, Б. затем перешел в Чернигов. Шляков предполагает, что одно время Б. находился при дворе Ростислава Владимировича (ум. 1066 г.), затем перешел на службу к Святославу Ярославичу (ум. 1076 г.), воспевая деяния его и его семьи, «тесно связав особенно свою судьбу с судьбою его старшего сына – энергичного Олега» (там же, с. 498). О том, что Б. был песнетворцем или придворным поэтом Святослава Ярославича и его сына Олега, писал М. Н. Тихомиров. Он отмечает, что все заимствования из «похвальных слов» Б. в «Слове о полку Игореве» «относятся к определенному и сравнительно узкому промежутку времени. В них говорится о пребывании полоцкого князя Всеслава на Киевском столе (1068 г.), о Святославе Ярославиче, сменившем Всеслава на Киевском престоле (умер в 1076 г.), о смерти «красного» Романа Святославича (1079 г.), о смерти Бориса Вячеславича (1078 г.). О самом Олеге Святославиче говорится как о младом и храбром князе, внуком которого был Игорь Святославич, герой поэмы. Следовательно, Боян писал про молодого Олега, когда тот еще был «Гориславичем», т. е. до 1094 г. С этого года Олег уже прочно сидел на отцовском столе и борьба за Чернигов окончилась (Тихомиров. Боян и Троянова земля, с. 175–176). М. Н. Тихомиров считает, что автору «Слова» произведения Б., из которых он черпал сведения о событиях XI в., могли быть известны как в устной передаче, так и в письменной форме. «Не подлежащую сомнениям» связь Б. с «домом чернигово-тмутараканских князей» подчеркивает Б. А. Рыбаков, который уделяет много места Б. в своем исследовании «Слова о полку Игореве». Ранний период песнотворчества Б. Рыбаков относит ко времени княжения Мстислава Храброго (ум. в 1036 г.), ратные подвиги которого воспевал Б. После смерти Мстислава Б., как полагает Рыбаков, перешел ко двору киевского великого князя Ярослава, к которому перешли черниговские и тмутороканские владения умершего бездетным Мстислава. Затем Б. снова вернулся в Тмуторокань. Большинство исследователей, опираясь на припевку Б. о Всеславе Полоцком – «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути», считают, что Б. умер после смерти Всеслава (1101 г.). Б. А. Рыбаков полагает, что эта «припевка» не имеет датирующего значения: «Из этих слов, во-первых, не видно, что божий суд уже настиг Всеслава, а во-вторых, следует учесть, что «предсказать» смерть Всеслава можно было и не дожидаясь факта его смерти» (Рыбаков. Русские летописцы, с. 414, примеч. 14). По его мнению, последняя «припевка» Б. в «Слове» «Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы» «была, вероятно, взята из какой-то торжественной оды по случаю возвращения Олега с молодой женой и утверждения его в отцовских и братних владениях в Тмутаракани» (с. 414), что происходило в 1083 г. Б., пишет Рыбаков, «был связан с Мстиславом, затем с Ярославом старым, потом с его сыном Святославом и сыновьями Святослава – Романом и Олегом, родоначальником Ольговичей. Гусли Бояна звучали еще до 1036 г. и продолжали рокотать славы князьям вплоть до 1083 г., т. е. на протяжении около полувека» (с. 415). Рыбаков связывает с именем Б. создание былины о Соловье Будимировиче, которая, по предположению А. И. Лященко, повествует о сватовстве Гаральда Норвежского к дочери Ярослава Елизавете в 1040-е гг. (Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания, былины, летописи. М., 1963, с. 78–85). В отличие от большинства исследователей, В. Ф. Ржига возражает против приурочения творчества Б. к черниговской ветви княжеского рода: «На деле это был песнотворец более широкого размаха и более глубокой исторической преемственности» (Ржига. Несколько мыслей, с. 430). По его определению, Б. – певец-поэт широкого политического кругозора, «не ограниченный рамками воспевания какой-нибудь одной княжеской ветви» (там же, с. 431). Не менее, чем личность Б., интересовал исследователей вопрос о характере его поэтического творчества. По мнению Буслаева, поэзия Б. отвечала требованиям народного эпоса того времени. «Боян, – писал он, – сам пел свои песни, подобно другим народным певцам, и сопровождал свои песни струнным инструментом» (Буслаев. Русская поэзия, с. 394). Народным певцом, подобным «позднейшим бандуристам, кобзарям и гуслярам, которые ходили по селам и на торжищах и праздничных играх распевали народные думы под звуки музыкального инструмента», считал Б. А. Н. Афанасьев (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865, т. 1, с. 408). Е. В. Барсов также считал, что «живое и быстрое» творчество Б. «имело характер не книжных произведений, а живой народной песни: оно было творчество струнное» (Барсов. «Слово о полку Игореве», т. 1, с. 303). Вместе с тем, однако, Барсов пишет: «Основа, план и стилистические приемы Бояновых творений указывают, что его песни, как и «Слово» при всей своей внутренней и глубочайшей связи с живым народным песнотворчеством, существенно отличались от этого последнего... Это была поэзия, возвышавшаяся над народною, предполагающая художественное развитие дружинного исторического эпоса на героической основе» (там же, с. 307). Специально поэтике творчества Б. посвящена статья Г. Н. Поспелова. Связывая творчество Б. с эпическими традициями, Поспелов подчеркивает, что «песни Бояна и былины – это две разных стадии в развитии русского героического эпоса» (Поспелов. К вопросу о стиле, с. 43). Он так характеризует стиль и жанр этого древнерусского поэта-певца: «Боян был, по-видимому, самым талантливым в Киевской Руси создателем лиро-эпических кантилен как второй ступени развития песенного героического эпоса, уже выделившегося когда-то из обрядового хора, но еще не усвоившего себе того «эпического схематизма», который характерен для следующей, «былинной» его стадии» (с. 43). Связь творчества Б. с приемами народного творчества отмечал В. Ф. Ржига, который особенно подчеркивал, что Б. был «не только знаменитым киевским песнотворцем XI в., но и выдающимся музыкантом своего времени» (Ржига. Несколько мыслей, с. 431). Д. С. Лихачев, соглашаясь с точкой зрения И. У. Будовница, что Б. был придворным поэтом, говорит о «бравурном» характере его песнетворчества и отмечает: «Очевидно, Боян и не был подлинно народным поэтом» (Лихачев. Исторический и политический кругозор, с. 30). В конце прошлого века М. Г. Халанский высказал предположение о скальдическом характере творчества Б. Он отмечал, что определение Б. «Велесовым внуком», даваемое автором «Слова о полку Игореве», «находит себе ближайшие параллели в образах поэзии скандинавских скальдов» (Халанский М. Южнославянские сказания о кралевиче Марке. Варшава, 1894, с. 214). Эта точка зрения была развита Д. М. Шарыпкиным. Песнотворчество Б. в стадиально-типологическом отношении находится в сродстве с поэзией скальдов. Хвалебные песни властителям-князьям «как скальдов, так и Бояна, представляют собою стадию, промежуточную между фольклором и литературой» (IIIарыпкин. «Рек Боян и Ходына», с. 196). Б. либо непосредственно был «знаком со скандинавской скальдической традицией, а, может быть, и учился у варяжских скальдов» (там же). Значительный интерес, в связи со скальдическими традициями творчества Б., представляет собой толкование одного из «темных» мест «Слова», которое в первом издании передано так: «Рек Боян и ходы на Святъславля пестворца стараго времени Ярославля...». Сейчас большинство исследователей «Слова о полку Игореве» принимают конъектуру, предложенную в 1894 г. И. Забелиным, согласно которой это место должно читаться так: «Рек Боян и Ходына, Святъславля песнотворца стараго времени Ярославля...». «Боян и Ходына» это имена двух певцов Святослава Ярославича, А именно в традициях скальдической поэзии «певцы обменивались присловьями в амебейном чередовании, импровизируя в заданных традицией формулах» (Шарыпкин. «Рек Боян и Ходына», с. 199). Тем самым полностью подтверждается правильность прочтения данного места «Слова» И. Забелиным и становится понятным, почему двум лицам принадлежит афоризм, состоящий всего из двух фраз: второй певец при подобного рода поэтических импровизациях-состязаниях досказывал недосказанное первым исполнителем.
Лит.: Вельтман А. Упоминаемый «бо Ян» в «Слове о полку Игореве» есть старец Ян, упоминаемый Нестором. – Москвитянин, 1842, № 1, с. 213–215; Буслаев Ф. И. Русская поэзия XI и начала XII в. – В кн.: Буслаев Ф. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1861, т. 1. Русская народная поэзия, с. 377–400; Миллер Вс. Взгляд на «Слово о полку Игореве». М., 1877; Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художественный памятник Киевской дружинной Руси. М., 1887, т. 1, с. 299–390; Забелин И. Заметка об одном темном месте в «Слове о полку Игореве». – Археол. изв. и заметки, 1894, № 10, с. 297–301; Архангельский А. Боян. – Нов. энц. словарь. СПб., (1912), т. 7, стб. 754–759; Перетц Вол. Слово о полку Iгоревiм пам’ятка феодально? Укра?ни – Руси XII в. У Ки?вi, 1926 с. 135–136; Шляков Н. М. Боян. – ИпоРЯС, Л., 1928, т. 1, кн. 2, с. 483–498; Айналов Д. В. Заметки к тексту «Слова о полку Игореве». III. На каком инструменте играл Боян? – ТОДРЛ, 1940, т. 4, с. 157–158; Поспелов Г. Н. К вопросу о стиле и жанре творчества Бояна вещего. – МГУ. Докл. и сообщ. филол. ф-та. М., 1947, вып. 2, с. 42–45; Будовниц И. У. Идейное содержание «Слова о полку Игореве». – В кн.: Изв. АН СССР, 1950, т. 7. Сер. ист. и филос. № 2, с. 154–156; Лихачев Д. С. 1) Исторический и политический кругозор автора «Слова о полку Игореве». – В кн.: «Слово о полку Игореве»: Сб. исслед. и статей под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950, с. 5–52; 2) В защиту «Слова о полку Игореве». – Вопр. лит., 1984, № 12, с. 80–99; Тихомиров М. Н. Боян и Троянова земля. – В кн.: Слово о полку Игореве: Сборник исследований и статей под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950, с. 175–187; Ржига В. Ф. Несколько мыслей по вопросу об авторе «Слова о полку Игореве». – ИОЛЯ, 1952, т. 11, вып. 5, с. 428–438; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI–XIII вв. Л., 1968, с. 13–21, 51–52; Боровський Я. Б. 1) Особа вiщого Бояна в пам’ятках давнього письменства. – Радянське лiтературознавство, 1970, № 6, с. 49–53; 2) Вiщий Боян iз «Слова о полку Iгоревiм». – Укр. мова и лiт. в школi. Ки?в, 1981, № 10, с. 26–31; Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972, с. 410–417; Шарыпкин Д. М. 1) «Рек Боян и Ходына...»: (К вопросу о поэзии скальдов и «Слове о полку Игореве») – В кн.: Скандинавский сборник. Таллин, 1973, т. 18, с. 195–202; 2) Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов. – ТОДРЛ, 1976, т. 31, с. 14–22; Сокол М. Т. Биографическая ремарка о Бояне. – В кн.: Некоторые проблемы отечественной историографии и источниковедения. Днепропетровск. 1976, с. 23–34; Никитин А. Л. 1) Наследие Бояна в «Слове о полку Игореве»: Сон Святослава. – В кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе: «Слово о полку Игореве». Памятники литературы и искусства XI–XVII вв. М., 1978, с. 112–133; 2) Испытание «Словом». – Новый мир, 1984, № 5, с. 182–206; № 6, с. 211–226; № 7, с. 176–208; Робинсон М. А., Сазонова Л. И. Несостоявшееся открытие: («Поэмы» Бояна и «Слово о полку Игореве»). – РЛ, 1985, № 2, с. 100–112; Дмитриев Л. А. Испытание «Словом». – Сов. культура, 1985, 17 IX, с. 6.
Л. А. Дмитриев